Единственными, кто искренне наслаждался всем происходящим, кроме Тони, были журналисты. Для них подобные события были все равно что валерьянка для кошек. Газеты с кошмарными заголовками разлетались в мгновение ока. Журналистам нужны были новые сочные детали для новых статей, и они толпились перед квартирами Авис и Сесилии, гостевым домом на Стэндиш-стрит и полицейскими участками в Провинстауне и Труро.
– Вы должны дать нам хоть что-то, – умоляли журналисты начальника полиции Беррио, как только тот выходил из машины и направлялся в участок.
– Я ничего вам не скажу! – взбешенно орал Беррио, пробираясь сквозь толпу. – Убирайтесь ко всем чертям!
Киллену Беррио говорил, что журналисты ужасны, но «туристы еще хуже». Леса стали настоящим раем для охотников за сувенирами. Многие отправляли на поиски детей, словно это была веселая игра или день на пляже.
Репортер «Кейп-Код таймс» привел в своей статье слова какого-то длинноволосого парня, который наблюдал за журналистами, толпившимися вокруг ратуши со «Скамьями».
– Они сводят меня с ума, – бормотал он. – Они превратили все это в цирк.
Это и было цирком, который принимал зрителей в большом шатре каждый день.
Глава 52Адвокаты
За месяц до этого, когда полиция предупредила Тони, что ему понадобится адвокат, его дядя, Фрэнк Бент, позвонил своему приятелю, бывшему члену городского совета, Морису Голдману, и попросил защищать племянника. Теперь, когда Тони арестовали и предъявили ему обвинение, Голдман мог приступить к делу. Он был готов оказать услугу старому приятелю, кроме того, дело обещало оказаться куда более интересным, чем его обычные дела по завещаниям и залоге собственности в сонном Брюстере.
Голдман родился в Канаде 4 июля 1900 года. Его семья иммигрировала в Америку, когда он был еще совсем малышом. Над правым глазом у него остался шрам – в шесть лет он уже развозил газеты, и ему пришлось отстаивать свою территорию в тяжелой борьбе. Он был членом городского совета Бостона, сенатором штата и заместителем окружного прокурора округа Саффолк, а затем занялся частной практикой. Ему было около шестидесяти девяти лет, когда он взялся за дело Тони. Плотный, со светлыми глазами под набрякшими веками, с крупным, крючковатым носом, Голдман часто становился государственным защитником и с гордостью называл себя «адвокатом бедняков». Поскольку на момент ареста в кармане Тони было всего три доллара, его можно было назвать настоящим бедняком.
8 марта, через два дня после предъявления Тони обвинений, Голдман вместе со своим коллегой Джастином Кавана, приехал в больницу Бриджуотер, куда Тони поместили на тридцать пять дней для психиатрической экспертизы. Медикам предстояло определить, является ли он вменяемым и может ли предстать перед судом. До обнаружения тел Голдман полагал, что знакомство Тони с исчезнувшими девушками – это простое совпадение и в этом нет никакого криминала. Теперь же, когда тела лежали в морге, а Тони, когда его допрашивали по поводу машины девушек, громоздил одну ложь на другую, Голдману все стало ясно.
– Спрошу напрямик, Тони: это ты убил этих девушек? – спросил он.
– Я не имею к этому никакого отношения. Я никого не убивал, – ответил Тони своим классическим тоном «как вы вообще могли такое подумать?!».
Два часа Голдман и Кавана расспрашивали Тони о том, что он знает о Патриции Уолш и Мэри Энн Высоцки: об их знакомстве, внешности, поведении. Тони уверял их в своей невиновности, сплетал правду с ложью, называл тех, кто мог совершить это ужасное преступление. И первым он назвал Чака Хансена.
– Найдите Чака Хансена, – твердил он Голдману и Кавана, – и спросите, где он был в тот уикенд.
Кавана пообещал, что они немедленно примутся за поиски Хансена. Когда они с Голдманом смотрели, как Тони уводят в камеру, Кавана был уверен, что их клиент невиновен. Тони слишком спокойно и культурно говорил, был слишком вежлив, чтобы оказаться убийцей, да еще и маньяком. Невероятно. Голдману он сказал, что Тони кажется напуганным. Голдман мнение коллеги о невиновности клиента не разделял.
– Конечно, он напуган. Будешь напуган, когда убил четверых, – сказал он.
За тридцать пять дней пребывания в Бриджуотере с Тони беседовало множество врачей, психологов, психиатров и социальных работников. На одном сеансе присутствовало тринадцать специалистов с планшетами для записей. Поразительное спокойствие, красноречие и интеллект Тони поражали всех. Он не походил на заключенных, которых обвиняли в подобных варварских преступлениях. Впрочем, лишь немногие из участников обследования сталкивались с такой жестокостью. Доктора говорили о «расстройстве сексуальной идентичности», «возможном шизоидном расстройстве личности», «отсутствии личного понимания». Они видели в Тони «неадекватного нарцисса, испытывающего потребность в манипуляции людьми, особенно женщинами». Но никто не счел его опасным психопатом и невменяемым преступником. В конце обследования вердикт был таким: «Мистер Коста не страдает психическим заболеванием»[123], следовательно, может предстать перед судом.
10 апреля, когда обследование было завершено, Тони вернули из Бриджуотера в окружную тюрьму в Барнстейбле, где он и находился во время расследования и суда. Мрачное двухэтажное кирпичное здание было построено еще в XIX веке на холме за судом. Тюрьма Барнстейбл казалась сошедшей со страниц романов Диккенса – мрачная, сырая, тесная, с толстыми стальными решетками через каждые двадцать футов. Стены тесных камер шесть на девять состояли из шлакоблоков. В камере имелась металлическая койка, раковина из нержавейки и встроенный в углу туалет. Пищу и письма заключенным передавали через окошечко в прочной стальной двери. Хотя Тони был не единственным в истории тюрьмы узником, кому довелось провести здесь более пятнадцати месяцев, он, несомненно, был одним из самых зловещих. Пока в Бриджуотере Тони обследовали психиатры, удалось установить личность двух частично разложившихся тел, обнаруженных рядом с останками Пэт и Мэри Энн. Это оказались две девушки, которые ранее исчезли в Провинстауне, Сьюзен Перри и Сидни Монзон. Розыск симпатичной Сидни Монзон, которую друзья прозвали Сверчком и которая мечтала стать стюардессой и путешествовать по миру, закончился.
Вспоминая Сьюзен Перри, библиотекарша Элис Джозеф произнесла слова Вордсворта: «Ее узнать никто не мог и мало кто любил». Впоследствии эти слова стали эпитафией Сьюзен на ее поминальном сайте.
Глава 53Лайза
В Вест-Бриджуотер наконец-то пришла весна, и мама вновь начала строить планы на лето. Жизнь налаживалась.
В нашей жизни ненадолго материализовался отец – он пообещал взять нас на пасхальный обед в свою новую семью. Но мы весь день прождали его на газоне перед домом в своих пасхальных шляпках и лакированных туфельках, а он так и не появился. Разумно опасаясь маминого гнева, он даже не позвонил и не объяснился. В общем, он разрушил ее планы провести Пасху с Роном в отеле «Ритц-Карлтон» в Бостоне, где был роскошный буфет с шампанским. Такая роскошь и без детей. Но отец все испортил. Он снова не явился, и грандиозный план пошел прахом.
В начале лета мама отправила меня на две недели в христианский лагерь в Плимут. Я пыталась спорить, потому что мне хотелось ехать в Провинстаун, купаться, кататься на велосипеде и ездить на свалку с Тони. Но переубедить маму было невозможно. Она была по горло сыта моими вопросами и раздражением. Ей нужно было хотя бы две недели побыть без меня, и она это устроила. Поначалу лагерь показался не таким уж и плохим, но через пару дней я сломала большой палец на ноге. Тем не менее мама отказалась меня забирать – она заплатила за две недели, и я проведу в лагере две недели с целым пальцем или со сломанным. В тот же лагерь отправили Джеффа, но ему сразу там не понравилось. Он написал домой одно лишь слово: «ПОМОГИТЕ!», и, не успела я опомниться, как приехал дядя Хэнк и забрал его домой, а я со своим сломанным пальцем осталась в лагере. Вместо того чтобы играть в прятки и нырять с причала в озеро, я сидела на кровати и писала свой первый большой рассказ. Я писала про Текса, того мальчишку, который жил в доме бабушки и деда Джорджи по соседству с нами. Я решила написать про него сто страниц, выплеснув на бумагу все свои чувства. Слово «КОНЕЦ» я написала крупными красивыми буквами за день до окончания лагерной смены, когда меня должны были забрать, и мы все вместе могли отправиться в Кейп-Код. Я не часто гордилась собой, но, глядя на красивое слово «Конец», мне хотелось поздравить себя. Я сделала это, сделала это сама, и никто не может лишить меня этой заслуги.
Я ждала, когда меня заберут, целый день. Мамина машина появилась в лагере, когда почти стемнело. Всех других давно забрали, а я все ждала, ковыляя на костылях. Мама сидела за рулем кабриолета, на голове ее был повязан шарф. Она курила свою любимую маленькую сигару. Рядом с ней большую сигару с резким запахом курил Рон. На заднем сиденье устроились Луиза, Джилл и Бобби. Никто не вышел, чтобы помочь мне. Я с трудом открыла дверь, пристроила костыли на полу машины и рухнула на заднее сиденье. От Плимута до Провинстауна мы ехали полтора часа.
Сидела я рядом с Луизой. Через какое-то время я вытащила свою тетрадку из сумки. Сердце у меня отчаянно билось, мне не терпелось поделиться моим великим достижением. Сто страниц! И каждое слово написала я сама!
– В лагере я написала рассказ. Хотите послушать?
Я смотрела на маму и Рона. Они переглянулись. Их реакция меня не особо порадовала.
– Конечно, – хмыкнула мама. – Почему бы и нет?
Руки у меня дрожали, поэтому я положила тетрадку на колени и начала:
– Называется «Мальчик по соседству».
Не успела я дочитать первый абзац, как мама фыркнула, а следом за ней фыркнул Рон. Я подняла глаза. Мама смотрела на Рона, и они буквально давились смехом. Мне стало стыдно, но я так хотела, чтобы они выслушали мой рассказ. Я знала: е