сил сдерживалась, чтобы не ответить: «У тебя, где же еще!»
Мама начала пить все раньше и раньше. Как-то раз у нее была встреча в городе, а присмотреть за нами с Луизой оказалось некому, и ей пришлось взять нас с собой. Нам досталось редкостное лакомство: вкуснейший рыбный суп и огромный хот-дог. Мы уселись за пластиковый стол рядом с прилавком хот-догов и сделали заказ. Мама заказала себе только воду со льдом. Когда принесли воду, она быстро ее выпила и налила в стакан джина из бутылочки, которую всегда носила с собой в сумочке. Нам принесли еду. Я, не подумав, пожаловалась, что рыбный суп слишком горячий. Глядя мне прямо в глаза, мама сунула пальцы в свой стакан, выловила кубики льда и кинула в мой суп. Капли забрызгали мне все лицо.
– Вот так, – сказала мама, делая глоток джина и пристально глядя на меня. – Теперь он для тебя сгодится, принцесса.
Я вытерла лицо, кивнула и взялась за ложку, надеясь, что мама не заметит, как из моих глаз катятся слезы.
К счастью, настроение мамы немного улучшилось, когда на арене появились два новых парня. Одним был женатый адвокат из конторы на Коммершиал-стрит. Он часто приглашал ее выпить. Другой, Стив, был частым гостем нашего мотеля. Он приезжал к нам из Провинстауна на рыбалку. Его загорелые руки и ноги были так густо покрыты волосами, что разглядеть за ними кожу не удавалось. Он катал нас на своем джипе и устраивал пикники на Лонг-Пойнте. Стив был очень милым, как Тони, поэтому я прощала ему густую растительность. По своей шкале я оценила его на семерку. Но однажды он привез с собой подружку из Провинстауна, и на этом все кончилось. Когда мы убирались в их комнате, я видела, как мама погрузила пальцы в крем для лица той женщины и медленно размазала крем по шее и лицу.
Наклоняясь к зеркалу и любуясь, как ровно крем ложится на ее кожу, мама произнесла:
– Когда-нибудь и у меня будет такой же дорогой крем.
Я отвернулась. Мне стало ее жалко.
В середине июля неожиданно появился Рон. Он прилетел в Провинстаун на частном самолете и пригласил маму на обед с шампанским в дорогой ресторан с видом на океан. За десертом он подарил ей кольцо с бриллиантом в два карата. Мама вернулась домой и весь вечер любовалась своей левой рукой. Она поворачивала кольцо то так, то сяк. Через два дня она оставила Фрэнка за главного, а сама вместе с Роном улетела в Южную Каролину. Прощаться с нами она и не думала. Помню лишь, что Фрэнк объявил нам, что наша мама «сбежала» с Роном, чтобы пожениться, и вернется через пару дней. Я не понимала, зачем для этого нужно было куда-то сбегать. И почему Рон неожиданно передумал и решил жениться на женщине с двумя детьми? Меня это беспокоило, но мама в своей удаче не сомневалась.
Так у меня появился отчим. Я помнила рассказы Тони про дурацкого отчима. Мне оставалось только надеяться, что Рон таким не будет. Мама с Роном вернулись. Хотя она вышла замуж, жизнь наша практически не изменилась. Мама переселила нас в один из двухкомнатных коттеджей, потому что ночевать в одной комнате с ней и Роном мы больше не могли. Теперь чистить туалеты и забитые волосами раковины нам помогала Джилл. Бобби был еще слишком мал, и вообще, он был мальчиком, поэтому его работой не загружали.
Тем летом я получила не только отчима, еще одну сестру и младшего брата, но еще и месячные. Никто этого не заметил.
Глава 60Тони
В конце 1969 года и защита, и обвинение завершили свои расследования и составили списки свидетелей. Но 21 декабря одного из свидетелей пришлось вычеркнуть. Сесилия Коста Бонавири поехала в Хайяннис за рождественскими подарками и умерла прямо в магазине. У нее прорвалась аневризма.
Тони все еще находился в тюрьме Барнстейбл. Он винил себя в смерти матери.
– Я чувствую, что потерял своего последнего друга, – сказал он Джастину Кавана. – Словно сам ее убил.
И это была чистейшая правда – Тони Косте редко случалось быть таким откровенным.
Тело Сесилии перевезли в Провинстаун, в морг Никерсона, тот же самый, где девять месяцев назад производили вскрытие тел Патриции Уолш, Мэри Энн Высоцки и Сидни Монзон. Затем Тони привезли на мессу в церковь Святого Петра. Ему позволили присутствовать на похоронах без наручников. Начальник полиции Маршалл получил информацию о готовящемся покушении на Тони Косту, поэтому были предприняты беспрецедентные меры безопасности. Наручники могли бы только осложнить ситуацию. После службы Тони смотрел, как отец Лео Дуарте проводит последние обряды над могилой матери. Он стоял рядом с Авис. Глаза у него были сухими. Но когда его снова сажали в полицейскую машину, плечи Тони поникли. Сидя между двумя полицейскими на заднем сиденье, он обхватил голову руками и зарыдал.
За год, прошедший со времени убийств, жители Провинстауна свыклись с ужасом. «Тони Коста закапывает девушек!» и «Давай-давай, Коста!» стали привычными дурными шуточками, над которыми можно было бы посмеяться, если бы речь не шла о жестоком убийстве и расчленении четырех девушек.
Тони нравилось внимание к себе. На Кейп-Коде шутили даже над тем, как именно были убиты девушки: «Тони Коста входит в салон «Кадиллака» и спрашивает, сколько стоит модель «Эльдорадо». «Вам придется продать руку и ногу», – отвечает продавец. «Договорились», – соглашается Коста». Тони даже приукрасил этот анекдот: «Я сказал: «Хочу эту машину». А продавец ответил: «Сынок, тебе это не по карману. Тебе руку и ногу продать придется». И тут я ответил: «Если у тебя найдется лопата, я вернусь минут через десять».
В апреле 1970, когда до суда осталось несколько недель, Голдман предпринял последнюю попытку вытянуть из Тони информацию, которая помогла бы построить тактику защиты. Он решил прибегнуть к гипнозу. Получив признание и подробную информацию об убийствах, Голдман мог бы либо просить об уменьшении наказания в силу влияния наркотиков, либо использовать тактику «виновен, но невменяем». Он чувствовал, что, хотя Тони несомненно был убийцей, ему место в психиатрической больнице, а не в федеральной тюрьме.
Но даже после трех попыток опытнейший специалист по гипнозу, доктор Джудиэнн Денсон Гербер, сумела добиться от Тони только признания в том, что он совершил убийство, так и не узнав, зачем и почему он это сделал. Записи и расшифровки шести часов гипноза таинственным образом исчезли. Остались лишь воспоминания одного из адвокатов Тони, Стивена Липмана, который присутствовал на паре сеансов. «Честно говоря, – вспоминал он позже, – это было отвратительно. Я не смог заставить себя прийти на третий [сеанс]»[139].
Жизнь Тони в тюрьме Барнстейбл была тоскливой. У него было немало времени подумать о своих преступлениях и, возможно, искренне раскаяться в убийстве как минимум пяти девушек. Но верный себе, он жалел только самого себя. В письме к Лестеру Аллену он писал: «Враждебность прошла, но печальные одинокие воспоминания останутся навсегда. Жить с такой внутренней скорбью и печалью, не имея возможности раскаяться, это наказание, которого не смог бы придумать даже самый отъявленный садист»[140]. И снова Тони жалеет только самого себя.
Целыми днями он расхаживал по камере, а потом принимался судорожно писать в дневнике. Он мочился в бумажные стаканчики, потому что не мог заставить себя пользоваться металлическим туалетом в углу камеры.
«Он очень больной парень»[141], – говорил о нем Арманд Фернандес, помощник окружного прокурора округа Барнстейбл.
Глава 61Тони
Через пятнадцать месяцев после всевозможных усилий Голдмана, бесчисленных психиатрических экспертиз, тестов на полиграфе и сеансов гипноза, откладывать суд стало более невозможно.
11 мая 1970 года судебный пристав сопроводил присяжных в знаменитый зал судебных заседаний округа Барнстейбл. На приставе было традиционное одеяние XVIII века – синяя мантия и парик. В руке он нес длинный жезл. Тони надел костюм, который жена Голдмана принесла ему из запасов Мориса. Она отпустила рукава и брюки, но они все равно были ему коротки.
Вместо того чтобы допрашивать Тони о четырех убийствах, обвинение ограничилось двумя – теми, где было прямое доказательство, украденная машина. Речь пошла об убийстве Мэри Энн Высоцки и Патриции Уолш. Прокурор решил, что отбыть более одного пожизненного срока невозможно, поэтому об убийствах Сидни Монзон и Сьюзен Перри можно не упоминать. Хотя в 1951 году в Массачусетсе был принят «закон милосердия», который практически исключал смертный приговор за убийство (конечно, с учетом гнусности преступления), прокурор все же полагал, что Тони удастся отправить на электрический стул.
До начала допроса свидетелей присяжных отвезли в лес Труро к месту захоронения останков. К лесу потянулся караван джипов национальной гвардии. На место выехали около тридцати пяти человек – команды защиты и обвинения, судья Роберт Г. Бодро, полиция штата и города, журналисты и, разумеется, сам Тони Коста. Густой кустарник царапал борта автомобилей. Машины остановились на поляне, и приехавшие по узкой тропинке направились к небольшой яме на склоне холма.
После «экскурсии» караван двинулся назад в Провинстаун, где на улицах собрались приятели Тони, чтобы посмотреть на кортеж. Они кричали и приветствовали Тони. Один подросток вычислил машину, в которой везли Тони, и катил за ней на велосипеде прямо по улицам. Тони улыбался, чувствуя себя астронавтом, вернувшимся с Луны. Он даже махал приятелям в окно скованными руками.
Процесс начала сторона обвинения. Родители Мэри Энн были слишком больны, чтобы присутствовать на суде. Это стало бы для них слишком тяжелым испытанием. Первым свидетелем стал отец Патриции Уолш. Ему предложили опознать свитер дочери, найденный в шкафу Тони. Леонард Уолш гладил свитер кончиками пальцев, не в силах сдержать слез. Казалось, ему слишком тяжело касаться того, что касалось кожи его дочери. Но когда ему предъявили фотографию ее голубого «Фольксвагена», он сжал снимок в руках словно талисман. Леонард без колебания сказал, что эта машина принадлежала его дочери. Следом вызвали Кэтрин Уолш. Она стала отвечать на вопросы, но в какой-то момент замолчала и наклонилась вперед, чуть не падая с кресла. Она пристально смотрела на Тони, пока Арманд Фернандес не понял, что происходит, и не отвлек ее очередным вопросом. Вызванный для дачи показания Боб Тербиди опознал замшевую сумочку ручной работы – она, несомненно, принадлежала Патриции Уолш.