– Откуда вы знаете, что эта сумочка принадлежала Патриции Уолш? – спросил Фернандес.
Тербиди опустил голову и сделал глубокий вдох. А потом посмотрел прямо на Фернандеса:
– Я знаю, потому что сам сделал эту сумочку для нее[142].
Голдман от перекрестного допроса отказался. Из множества свидетелей со стороны обвинения он задал вопросы лишь нескольким.
Когда обвинение закончило, настала очередь защиты. В течение двух дней в суде выступили десять свидетелей, но отреагировал Тони лишь на последнего – Авис. Увидев, как она выходит давать показания, он заплакал и у него запотели очки. Он снял очки. Голдман протянул ему платок вытереть глаза и протереть стекла.
До начала суда Авис говорила защитникам Тони, что ей кажется, что она «сходит с ума» и «совершенно лишилась сил». Ее спросили, обращалась ли она к врачу. Она ответила, что не обращалась, потому что боится самого страшного. «Думаю, у меня лейкемия или рак, и врач скажет, что я скоро умру». Лестер Аллен пообещал дать ей что-нибудь успокоительное перед дачей показаний. «В конце концов, – сказал он ей, – мы обязаны вам помогать… у нас с вами контракт… В наших интересах, чтобы вы были здоровы и могли действовать»[143].
В день дачи показаний Авис вполне могла действовать, но явно нервничала. Проходя мимо стола защитников, она хихикнула и помахала Тони. В суд она надела мини-юбку в складку, вязаный жилет и водолазку. На шее у нее висел медальон с символом мира. Длинная челка падала на брови, глаза скрывали затемненные очки-авиаторы. Выйдя на место, она прижала руку ко рту, по-видимому, чтобы скрыть кривые зубы. В другой руке она держала ветку белой сирени. Ей пришлось несколько раз повторить, чтобы она говорила громче – присяжные должны ее слышать.
– Я говорю так, как могу, – ответила она, прикрывая рот рукой и нервно хихикая.
Голдман призвал ее к серьезности – только так она может помочь Тони. А Тони безудержно рыдал за столом защиты.
Авис успокоилась, когда к ней подошел окружной прокурор Эдмунд Динис для перекрестного допроса. Ранее адвокаты, полиция и обвинители постоянно спрашивали ее о сексуальной жизни Тони. Она говорила о неразборчивости в связях, наркомании и своей сексуальной истории совершенно спокойно, словно делилась кулинарным рецептом. Но когда Динис начал с вопроса о передозировке хлоральгидрата, Авис отказалась это обсуждать. Казалось, ей неожиданно стало ясно, что она и так рассказала слишком много.
Динис: Расскажите нам об инциденте с доктором Хибертом в начале вашей супружеской жизни.
Авис: Нет, я предпочитаю об этом не говорить.
Динис: Вы отказываетесь говорить об этом?
Авис: Да[144].
Авис призналась адвокатам Тони, что и она, и большинство приятелей Тони «не боятся лгать полиции и суду. Им кажется, об этом никто не узнает. Если меня заставят давать показания и положить руку на Библию, меня это не волнует. Оправдание лжи можно найти всегда»[145].
Выходя из зала, Авис послала Тони воздушный поцелуй и сложила пальцы в знак мира.
Голдман вызвал в суд множество приятелей Тони, коллег по работе, поклонников, причем некоторые из них были еще подростками. Все они в разных вариантах рассказывали одно и то же: Тони был под кайфом, Тони был в депрессии, Тони был без работы, Тони не терпел грязи, Тони любил поговорить, но Тони никогда не злился: «Я никогда не слышал, чтобы Тони кричал», «Тони был супермягким человеком», «Тони мухи не обидел бы». Адвокаты снова и снова пытались доказать, что, если бы не доктор Каллис, который подсадил Тони на наркотики, он был бы образцовым отцом и мужем, талантливым плотником, у которого была бы работа, чтобы содержать большую семью.
Голдман был рад, что в суде не озвучили мрачные детали гибели Сьюзен и Сидни и обвиняли Тони только в убийствах Пэт и Мэри Энн. Для адвоката было большим облегчением, что присяжные так и не узнали, что тело Сьюзен было практически «выброшено на свалку на обочине дороги»[146]. В отличие от остальных трех девушек, которые, сами не ведая того, покорно шли к месту своей гибели, Сьюзен привезли на место захоронения по частям и наспех закопали всего в нескольких футах от того места, где Тони обычно оставлял машину. Голдман не без оснований опасался, что, когда присяжные узнают об этом и представят себе кошмарную сцену, они сразу же отправят Тони на электрический стул.
Одним из последних свидетелей защиты был брат Тони, Винни. Хотя полиция подозревала, что он не слишком откровенен на допросах, Винни признался, что после ареста Тони его отец, Джозеф, приказал ему говорить всю правду. «Все кончено, – сказал Джозеф. – Больше его не нужно защищать»[147].
И Винни сказал всю правду. Он сказал, что у Тони был пистолет, большой охотничий нож и голубой «Фольксваген» Патриции Уолш с номерами Род-Айленда. Хотя, судя по его показаниям, у Тони имелись два орудия убийства и машина жертвы, выступал он свидетелем защиты, а не обвинения. По указаниям Голдмана, Винни подтвердил, что Тони был настоящим наркоманом, что наркотики изменили его характер. Так защита намеревалась убедить суд и присяжных в том, что на убийство Тони толкнули наркотики[148].
Когда защита закончила допрос свидетелей и в заседании должны были объявить перерыв, Тони настоял на том, чтобы дать показания в свою защиту. Голдман категорически запретил ему это, чтобы Эдмунд Динис не смог подвергнуть его перекрестному допросу. Тони, желая блеснуть перед судом своим огромным интеллектом, попросил разрешения сделать хотя бы заявление. Голдман этому не обрадовался, но согласился, зная, что по делам, где возможен смертный приговор, обвиняемый может обращаться к присяжным, не находясь под присягой и не подвергаясь перекрестному допросу.
Целых десять минут Тони излагал свои взгляды на жизнь, любовь, наркотики и будущее американской молодежи, чтобы поразить слушателей. Он был спокоен, говорил разумно, убедительно и страстно. Такое выступление никак не вязалось с желанием защиты представить его невменяемым. Это знали и адвокаты, и прокуроры. Но Тони решил, что одержал победу.
– Господи Иисусе! – воскликнул Тони. – По-моему, я только что выиграл дело.
Прокурор Динис был изумлен до глубины души. Он тоже считал, что дело выиграно, но не защитой. Он повернулся к своему помощнику, Арманду Фернандесу:
– Им больше не заявить о невменяемости.
Судья дал присяжным последние инструкции, и у них осталось шесть часов на то, чтобы решить, виновен ли Тони в двух убийствах первой степени. Присяжные проявили милосердие и спасли Тони от автоматического смертного приговора. Судья Бодро выслушал присяжных и вынес приговор: пожизненное заключение в государственной тюрьме в Уолполе без возможности досрочного освобождения.
Когда зачитали приговор, Тони не поверил своим ушам.
– Этого не может быть!
Он велел Голдману немедленно подать апелляцию.
– Мы победим! – заявил он[149].
Когда все покидали зал суда, многие присяжные пожимали руки Динису и Фернандесу, поздравляя их с прекрасно выполненной работой. Другие же подходили к столу защиты. «Это было непростое решение», – говорили они Голдману и его помощникам. Как Голдман и опасался, они просто не могли произнести «невиновен», учитывая предъявленные страшные улики и явное участие Тони в убийствах.
Один репортер позже писал: «Перед Тони Костой Бостонский душитель кажется мальчиком из церковного хора»[150].
Когда Тони увозили в государственную тюрьму Уолпол на всю оставшуюся жизнь, Берни Флинн повернулся к Джорджу Киллену.
– Там он долго не протянет, – предсказал он.
Глава 62Лайза
Я так никогда и не узнала, что случилось с Тони. Лето 1970 года кончалось, и я перестала спрашивать. В городе больше не говорили об убийствах, но я продолжала слышать, как мама и тетя, а порой Фрэнк и Боб твердили, что не могут в это поверить, но, наверное, он действительно это сделал, раз его отправили на пожизненное в Уолпол. Судя по их тону, Уолпол был не тем местом, где хочется побывать, а ему предстояло остаться там надолго.
Но мне было уже одиннадцать, и меня занимали совсем другие вещи. Теперь, когда мама с Роном поженились, Рон захотел купить яхту, продать мотель и послать Провинстаун к черту. Мне не хотелось покидать единственное место, где я чувствовала себя как дома. От мысли о том, что мы можем отсюда уехать, я не могла заснуть по ночам, у меня страшно болел живот, а пятна экземы распространились по всему телу. Мне приходилось надевать на купальник рубашку – так некрасива была красная сыпь. А потом моя обычная тревога превратилась в настоящий кошмар.
В субботу вечером за главного в отеле остался Фрэнк. Он же присматривал и за нами, потому что мама с Роном отправились в ресторан ужинать. Мотель был полон, свободных мест не осталось, и табличку сняли. В нашем коттедже было тепло и уютно. Тот вечер стал редким случаем, когда мы почувствовали себя настоящей семьей. Мы собрались все вместе, кроме Джеффа. Не помню, почему его не было с нами. Мы сидели и ели хот-доги с фасолью. После ужина мы с Джилл перемыли посуду, включили радио и стали танцевать под хит Jackson 5 – АВС. И тут в спальне мамы и Рона зазвонил телефон. Я сняла трубку. Это был Фрэнк.
– Слушай внимательно, – сказал он тихо, почти шепотом. – Заприте все окна и двери. Произошло новое убийство, прямо рядом с вами, в коттеджах. Я постараюсь прийти как можно быстрее.
У меня перехватило дыхание. Сердце отчаянно заколотилось.