Еще одно убийство. Рядом с нами. Я бросилась на кухню, крикнула Джилл, чтобы она хватала младших и пряталась под маминой кроватью, а сама принялась запирать окна и двери. Потом я вытащила из ящика кухонный нож и бросилась в мамину комнату. Я набрала номер коммутатора и попросила соединить меня с рестораном, где ужинали мама с Роном.
Но дозвониться я не успела. Раздался громкий стук в стену коттеджа. Потом кто-то постучал в окно.
– Впустите меня, – потребовал мужской голос.
От ужаса я уронила телефонную трубку на пол.
Сквозь щель в ставнях я видела мужчину. На голове его был натянут нейлоновый чулок.
– Впустите меня! – Сквозь чулок блестели зубы.
Мужчина стучал во все окна коттеджа, двигаясь к входной двери. Я выставила нож перед собой, но руки у меня тряслись. Я вернулась в гостиную. Закричать я не смогла бы, даже если попыталась бы. Я буквально окаменела от страха. Из спальни вышла Джилл. Мы прижались спиной к стене и с ужасом смотрели, как дергается ручка входной двери – туда-сюда, туда-сюда.
Неожиданно дверь распахнулась. На пороге появился мужчина с чулком на голове. Ноги у меня подкосились, и я сползла на пол. В этот момент мужчина стянул чулок и расхохотался. Это был Фрэнк.
– Здорово я вас напугал, да? – крикнул он и разразился смехом.
После этого план Рона расстаться с Провинстауном перестал казаться мне таким уж плохим. Через год мотель «Бэйберри Бенд» был распродан – коттеджи и номера перешли в частные руки. Наш мотель стал одним из первых кондоминиумов Массачусетса.
Капитан промышленности, сделавший успешную карьеру в продажах, снова добился успеха – теперь на растущем рынке кондоминиумов. Он сорвал куш.
Глава 63Тони
В первый год заключения Тони получал множество писем от поклонников. Это были совершенно посторонние ему люди, по большей части женщины. Он и сам писал немало, главным образом своим адвокатам, понося их за невыполненную работу, из-за чего «невиновный человек» оказался за решеткой. 28 декабря 1970 года он написал Голдману: «Я не убийца. Я жертва. Я жертва врача, распространявшего наркотики, и жертва наркотиков»[151]. Тони всегда искал виноватых. Когда он не обрушивался на Голдмана с упреками, то выпрашивал у него денег на что-то, что пришло ему в голову в конкретный момент: на изготовление изделий из кожи или украшений, на пишущую машинку, чтобы написать мемуары, на покупку сигарет и туалетных принадлежностей. Ему постоянно что-то было нужно. Обычно Голдман отправлял ему двадцать-тридцать долларов, иногда пятьдесят. Он ни разу не отправил ему сотню долларов, чего требовал Тони.
Тони писал не только письма, но и мемуары – «фактический роман». Эту идею он позаимствовал у Трумэна Капоте – писатель назвал «Хладнокровное убийство» «романом нон-фикшен». Свою книгу Тони назвал «Воскресение» – христианские аллюзии были ему очень близки. Он был уверен, что книга станет бестселлером и обеспечит его детей, пока он находится в тюрьме (Тони продолжал верить, что его освободят после апелляции, хотя апелляция его была отклонена без рассмотрения). Рукопись из четырехсот страниц так никогда и не была продана.
«Воскресение» – чтение тяжелое, порой неприятное. Тони снова продемонстрировал свой интеллект. Он писал длинными, сложными предложениями, писал о своей симпатии и родстве с другими детьми, выросшими без отцов, о потребности в утешении, защите и любви.
Тони остался трусом до самого конца. Во всем он обвинял два своих альтер-эго, вымышленных приятелей-наркоманов Эдди и Карла. Вот как он воссоздал на страницах своей книги жестокое убийство Сьюзен Перри. Судя по всему, это совершенно точное описание преступления, совершенного им самим.
«Сьюзен умерла в моей комнате», – сказал Тони Карл. Мы с Эдди стали думать, как убрать тело из дома… Она была слишком крупной, чтобы поместиться в вещмешке… и тогда он предложил разрезать ее на части… он налил в ванну холодной воды… поставил тело на колени… взял огромный охотничий нож… схватил ее за волосы и закинул ее голову назад… части тела сложили в вещмешок… вернулась мама… она задала мне трепку, увидев в ванне кровь и внутренности… она проклинала меня и проклинала Сьюзен. Она велела мне немедленно избавиться от грязи, отмыть всю квартиру и надеяться на лучшее»[152].
Отвратительная квази-исповедь! Но самое удивительное – это заявление о том, что Сесилия была в курсе расчленения Сьюзен, что она ругала Тони и ругала жертву, части тела которой лежали в ванне. Если это действительно правда, становится ясно, насколько далеко она готова была зайти, чтобы защитить «своего Тони». Если же Тони все это выдумал, то зачем он решил упомянуть о матери, на могиле которой он рыдал всего несколько месяцев назад? Почему он решил связать ее с этой ужасной сценой? О расследовании дела Тони писал также Лео Дамор. Он также придерживался той же точки зрения: «Самое ужасное, на мой взгляд – то, что его мать знала обо всем»[153].
С ним согласна Донна Кэндиш: «Он был ее радостью и гордостью. Он не мог совершить ничего плохого. Если бы она узнала, что Тони совершил нечто подобное, она никогда не сказала бы ни слова».
Тело Сьюзен было разрезано на большее количество частей (восемь), чем тела других девушек, потому что, в отличие от Сидни, Пэт и Мэри Энн, Сьюзен была убита не в лесу. Как объяснял позднее сам Тони, ее тело пришлось разрезать на более мелкие части, чтобы их можно было вынести, не вызывая подозрений. Трудно сказать точно, знала ли Сесилия о преступлениях сына. Но однажды она сделала удивительное замечание. Когда ей сказали, что Тони обвиняют в убийстве четырех девушек, посмертном изнасиловании, расчленении, обезглавливании и погребении останков в мелкой яме всего в нескольких милях от родного дома, Сесилия ответила: «Если наш Тони разрезал этих девиц, у него была для этого причина»[154]. Мы никогда не узнаем, страдала ли Сесилия психическим заболеванием, но вполне возможно, что она знала о преступлениях сына и ничего не сделала. И это ужасно. Если бы она сообщила в полицию, то могла бы спасти жизни Кристины Галлант, Патриции Уолш и Мэри Энн Высоцки.
Кори доказал свое алиби. Никого из приятелей Тони никогда не связывали с убийством Сьюзен и других девушек. Тони сам рассказал о своих преступлениях в собственной книге: он жестоко избил Сьюзен, разрезал ее тело на восемь частей (вполне возможно, в ванне матери), сложил части тела в пять мешков и закопал в небольшой яме рядом с дорогой. А потом он на велосипеде вернулся в Провинстаун выпить чаю с любимым печеньем в аптеке Адамса и поболтать с официантками.
Когда Голдман прочел «Воскресение» и осознал отвратительную реальность, он сказал Тони: «Твоя рукопись не должна попасть в чужие руки! Никому ее не показывай!» Но Тони уже показал свою книгу множеству других заключенных и предложил ее издательству Houghton Mifflin. Издательство сразу же отклонило эту рукопись. В тюрьме его оценивали как заключенного «вежливого, готового к сотрудничеству, дружелюбного – беспроблемного», но подверженного депрессии и тревожности. Тюремный психолог писал, что он «склонен к интеллектуализации и манипуляции. Ему нужно постоянно быть чем-то занятым»[155]. И он находил себе занятие – работал на складе, делал изделия из кожи, входил в группы помощи – Христианское действие, Спасатели, группа борьбы с наркотиками. Кроме того, Тони активно участвовал в психологических консультациях, проводимых тюремными врачами.
Хотя Тони был образцовым заключенным и другие заключенные относились к нему с симпатией, он не раз становился объектом «розыгрышей». Что это были за розыгрыши, насколько унизительными они были, не рассказывал ни сам Тони, ни работники тюрьмы, но Голдман писал, что Тони постоянно подвергался сексуальному насилию, а заключенные прозвали его «Лучшим куском». Тони даже просил перевести его из Уолпола в Норфолк из-за «тяжелого стресса», но просьба была отклонена.
В конце концов он обрел любовь – по крайней мере, теплое тело, рядом с которым чувствовал себя в безопасности. Морису Голдману Тони говорил о романе с Питером Олсеном, Олсен отбывал трехлетний срок за мелкое преступление. Его криминальный послужной список был велик – взлом, ограбление, хулиганство в пьяном виде, незаконное владение наркотиками, но, разумеется, ничего похожего на жестокое убийство четырех девушек. Но покрытый татуировками Олсен и аккуратно подстриженный Коста нашли друг друга. Они вместе писали пьесы и потом разыгрывали их для других заключенных. Они беседовали с молодыми заключенными об опасностях наркомании, хотя можно только догадываться, как воспринимались проповеди жестокого убийцы, который заявлял: «Я живу ради Бога»[156].
12 мая 1973 года Олсена нашли мертвым в его камере. Судя по тюремным документам, это было самоубийство. Никто тогда не задумался, почему человек, которому оставалось меньше года до окончания срока за мелкое преступление, решил покончить с собой. Тони об этом не упоминал и не писал, поэтому нам трудно оценить, как повлияла на него смерть друга и сексуального партнера. Однако спустя несколько дней после смерти Олсена начальник тюрьмы Уолпол подал заявление о переводе Тони в Бриджуотер для психиатрического наблюдения. В больнице Тони провел шестьдесят дней. В тюрьму он вернулся в июле 1973 года. Врачи Бриджуотера подтвердили оценку доктора Юэлта: Тони сексуально опасен. В отчете упоминалось также охватившее Тони чувство «безнадежности», связанное с отказом в проведении нового рассмотрения его дела по апелляционной жалобе. Имя Олсена в этих документах не упоминалось.
Но в годовщину самоубийства Олсена – 12 мая 1974 года, в День матери – Тони обнаружили мертвым в его камере. Он повесился на решетке на ремне, изготовленном собственноручно в кожевенной мастерской. Он практически откусил себе язык и обмочил тюремную робу. Неизвестно, оставил ли он записку. Хотя его смерть также объявили самоубийством, те, кто его знал, считали, что его убили другие заключенные. Той же точки зрения придерживался Морис Голдман. Он считал, что Тони подвергался сексуальному насилию со стороны других заключенных. После смерти Олсена Тони, «все еще молодой человек – привлекательный, мускулистый, красивый», по-видимому, отклонял домогательства и поплатился за свою разборчивость.