С Голдманом согласен адвокат Стивен Липман: «Мир заключенных очень консервативен. Такие преступления, как совершил Тони, редко встречают одобрение»[157].
Донна Кэндиш также считала, что Тони убили в тюрьме: «Узнав, что он покончил с собой, я очень удивилась. Я знала Тони. Такой человек, как он, никогда не совершил бы самоубийства. Даже после того, что он мне сказал, думаю, он собирался жить дальше. Он был очень религиозным человеком»[158].
Доктор Николас Грот проводил психиатрическое обследование Тони в тюрьме. Он надеялся добиться его перевода из Уолпола в тюрьму Коннектикута, где Грот создал клинику для сексуально опасных заключенных. Грот писал: «Его смерть всегда удивляла меня. Психологически он был способен на самоубийство, но в тюрьме ходили слухи, что его убили, но обставили все так, словно он покончил с собой»[159].
Вместе с Тони в тюрьме Уолпол отбывал срок еще один серийный убийца, Альберт де Сальво, пресловутый Бостонский душитель. Как и Тони, де Сальво отличался черным юмором. Биографическую книгу Герольда Фрэнка он подписал так: «Прости, что упустил тебя!» Де Сальво и Тони явно были знакомы, поскольку в Уолполе оба работали в кожевенной мастерской. И оба не пользовались особой популярностью. 25 ноября 1973 года де Сальво обнаружили зарезанным в собственной камере. Судя по тюремным слухам, его убили за организацию собственного наркобизнеса – его деятельность подрывала уже существовавшую в тюрьме систему наркотрафика. Тони был обнаружен мертвым спустя полгода.
В 2018 году Липман говорил: «Это дело мучило меня пятьдесят лет». Отчасти это было связано с тем, что адвокатам не удалось спасти жизнь Тони. Они спасли его от электрического стула, но не смогли спасти от самоубийства – или убийства заключенными тюрьмы Уолпол.
Во вторник, 14 мая 1974 года, в церкви Святого Петра в Провинстауне состоялась погребальная церемония, где присутствовали только приглашенные[160]. Сразу же после службы Тони похоронили рядом с Сесилией в безымянной могиле. Он всю жизнь мечтал, чтобы мать принадлежала только ему, и наконец его желание осуществилось.
Глава 64Лайза
2020 год
1 августа 1988 года у меня начались роды, и меня отвезли в больницу Фалмут, в двадцати милях от моего дома в Сэндвиче. Через час приехала мама. Она попыталась прорваться в родильное отделение, но медсестры не пустили ее в мою палату. Роды продолжались, и тут я услышала громкий стук в окно – моя палата находилась на первом этаже. Я повернула голову и увидела маму. Она размахивала руками, поднимала большие пальцы вверх – словом, всячески меня поддерживала. Увидев это, медсестра опустила шторы. Я слышала, как мама убегает с громким смехом. Выше голову!
Мой сын Уилл родился на следующее утро, 2 августа. Мама была счастлива, что «у нее» наконец-то есть мальчик. Если бы Тони Коста был жив, в этот день ему исполнилось бы сорок четыре года.
Через шесть месяцев после рождения Уилла я вернулась на работу. В первую же неделю в мой офис заявилась мама и плюхнулась на стул возле моего стола.
– Ты мне не перезваниваешь, – заявила она, вытаскивая сигарету.
Я подвинула ей пепельницу, но ничего не сказала. Мама прищурилась, пыхнула дымом и добавила:
– Я буду общаться с внуком – и ты мне не помешаешь.
От ярости я не могла дышать. Я сглотнула и с трудом произнесла:
– Если ты хоть пальцем его коснешься, никакого общения.
Мама смотрела мне прямо в глаза. Я не отвела взгляда. Казалось, все это время мама ждала, что я вспылю, осыплю ее оскорблениями, не дам больше издеваться над собой. Мы сидели молча, смотрели друг на друга и не знали, что сказать. Маме хватило ума не спорить, не называть меня лгуньей. Она не стала говорить, что никогда руки на меня не подняла, а наказывала только потому, что уже в четыре года я стала «настоящим кошмаром ее жизни». Мама знала, что, если хочет видеть Уилла и оставаться его бабушкой, ей лучше промолчать. К чести ее, надо сказать, что она промолчала. Она слишком хотела иметь внука. Я первой моргнула и отвела взгляд. В этой игре она одержала победу. Но я победила в войне. Надеюсь.
Мама ушла, а я позвонила своему психотерапевту. Мне посоветовали составить список вопросов о моем детстве и пригласить маму на обед. Через несколько недель, мы с мамой сидели в уютном кабинете ресторана «Улей» в Сэндвиче. Когда маме принесли бокал белого вина, а мне кофе со льдом, я сделала глубокий вдох и начала непростой разговор.
– Почему ты так жестоко обращалась со мной в детстве?
Я буквально слышала, как громко колотится мое сердце. Почему я до сих пор боюсь? Я стала взрослой женщиной, женой, матерью и мачехой. Но страх перед мамой пронизывал меня словно электрический ток,
Мама взяла бокал, поднесла ко рту, обнажив резцы. Она давным-давно сделала протезы, но резцы все равно оставались резцами. Ее улыбка по-прежнему напоминала оскал. Я затаила дыхание.
– Не знаю, что ты там себе надумала, – сказала мама с улыбкой-оскалом, – но с самого твоего рождения я чувствовала, что ты будешь меня доставать.
– Но почему? – я не могла сдержать своего изумления.
Мама глубоко вздохнула:
– Я зачала тебя в первую брачную ночь. А я не хотела беременеть. К тому же, – мама говорила так, словно давно ждала возможности снять с души этот груз, – ты оказалась девочкой. Все хотят сначала родить мальчика.
Мама даже бокалом качнула в подтверждение своих слов.
«Двойной удар!» – подумала я. Третьего долго ждать не пришлось.
– А кроме того, – перед последним ударом мама сделала паузу, – ты была чертовски упрямой. Просто невозможной. Прямо как твой отец.
Мама откинулась на спинку стула и сделала глоток.
Смертельный удар.
Воздух вокруг меня сгустился, время затормозило свой бег. По-моему, мама еще что-то говорила, но я ее не слышала. Казалось, я умерла или потеряла сознание. Мама сказала правду, но я услышала ее впервые. Мама не хотела беременеть в первую брачную ночь. Она не хотела девочку. А нежеланная девочка к тому же еще и характер имела. Худший «кошмар» моей матери. Был ли у меня хоть какой-то шанс? Мама всегда видела во мне угрозу, живое, дышащее доказательство своей ошибки. Как всегда, она не стала искать причину ошибки в себе, а направила всю свою злобу и гнев наружу. И я стала самой удобной целью.
Больше я ничего не помню. Я ощутила странную легкость, словно избавилась от тяжкого груза. Я старалась не плакать, чтобы слезы не капали во французский луковый суп. Но после того обеда я поняла, что мама оказала мне большую услугу. Впервые в жизни я поняла, что ненависть матери возникла еще до моего рождения. Дело было не во мне. Дело было в самом моем существовании. Не успела я еще открыть свой младенческий ротик и издать первый крик, как мама уже увидела во мне противника. И странным образом это была моя вина. Всю свою жизнь я чувствовала себя дурной. Во мне изначально было что-то неправильное. Ни очищение, ни отпущение были мне недоступны. Все сразу это замечали – словно алую букву или третий глаз. Но в тот день в ресторане «Улей» началась моя новая жизнь. Я была нежеланной, а не дурной. А с этим можно жить. Я могла справиться с нежеланностью. Вот быть дурной – это смертный приговор. Нежеланные хотя бы имеют какой-то шанс на жизнь.
Через десять лет после того мучительного обеда у меня начались кошмары. Во сне я возвращалась в детство, в летние месяцы, проведенные в Провинстауне. Я вспоминала своего друга Тони. Только тогда я осознала истинную глубину своей раны. Мама не просто прибегала к насилию и пренебрегала нами. Она была настолько поглощена собой, что совершенно спокойно доверяла своих детей заботе психопата.
С самого начала работы над этой книгой, мне постоянно задавали один вопрос: «Почему он вас не убил?» Почему он не убил маленькую девочку, которой покупал мороженое и много раз привозил в лес Труро, где убил, изнасиловал, расчленил и закопал трупы других девушек? Единственный ответ, который приходит мне в голову, это мой возраст. Мне кажется, что Тони растил из меня свою «цыпочку». Я должна была пополнить его гарем юных девушек со сложным характером – я идеально подходила под такое определение. К счастью, к моменту его ареста мне едва исполнилось десять – я была слишком юна, чтобы возбуждать его сексуально.
А может быть, мне просто повезло. Когда я рассказала историю своей дружбы с Тони последнему оставшемуся в живых члену команды обвинения, судье Арманду Фернандесу, он сразу же сказал: «Вам повезло!». Так что, возможно, дело было и не в возрасте.
Когда мама совершенно спокойно сказала: «Да, помню… он оказался серийным убийцей», я снова вспомнила свое летнее общение с Тони и решила все узнать о нем и его преступлениях. С самого начала я думала о своих кошмарах, связанных с насилием. Может быть, я в детстве стала свидетелем чего-то ужасного в лесу Труро? Может быть, я, как Патриция Уолш и Мэри Энн Высоцки, наткнулась на одну из жутких могил Тони, увидела нечто такое, чего мой разум в восемь-девять лет не был способен понять, но что сохранилось в моем подсознании и всплыло во взрослой жизни?
Самым печальным стало то, что годы исследований заставили меня вновь пережить свое печальное детство, полное насилия от рук собственной матери. Как-то раз я обедала с подругой детства, Гейл Беккер, и мы вспоминали «Королевский кучер», лето в Провинстауне и наших матерей. Неожиданно Гейл замолчала, низко опустив голову. Когда она подняла голову, по ее щекам струились слезы.
– Что с тобой? – спросила я.
– Не знаю, – голос Гейл дрогнул. – Просто я никогда не чувствовала, что тебя кто-то любит.
– Потому что таких людей и не было.
Произнеся эти слова, я осознала их в полной мере. В те дни Гейл была совсем маленькой, но даже она это чувствовала.