– Тони! – воскликнула она, обнимая и целуя незнакомца.
Мне редко доводилось видеть, чтобы матери обнимали и целовали собственных детей, поэтому я наблюдала за ними, приоткрыв от изумления рот. Но тут я заметила на лице мужчины гримасу. Он отстранился от Сесилии и принялся оттирать щеку от ее помады.
– Я же говорил тебе, что мне не нравится помада, – проворчал он.
– На работе я должна выглядеть прилично, – тихо ответила Сесилия.
Она уже не так радовалась его появлению. Я не понимала, что происходит.
– Ты вернулся слишком быстро. Я надеялась, что ты найдешь там работу хотя бы на несколько месяцев.
– Я же говорил тебе по телефону, что там ничего не получилось, и я решил вернуться.
– Но все же было нормально? Без проблем? – встревожилась Сесилия.
– Все было нормально, но я решил не везти девушек до Калифорнии, – ответил Тони. – Я оставил их в Пенсильвании – и все.
Прежде чем Сесилия задала новый вопрос, он добавил:
– Им надоело ехать, и я высадил их близ Филадельфии. Там, где они захотели. Они сами этого захотели. А я вернулся.
Сесилия на минуту задумалась, а потом фыркнула.
– Что ж, без тебя обо мне хорошо заботился Винни, – сказала она, перебирая пальцами кромку своего желтого свитера, словно снимая с него катышки.
Тони рассмеялся, но смех был какой-то неприятный.
– Еще бы, конечно…
В конце концов, Тони посмотрел через плечо Сесилии и заметил, что я все еще стою рядом.
– А это кто? – спросил он, впервые улыбнувшись. Я поняла, что он очень симпатичный.
– Это? Лайза. Дочь моей начальницы, моя маленькая помощница. – Сесилия повернулась ко мне: – Лайза, поздоровайся с моим Тони.
Я сложила полотенца в тележку и подошла, пылая от смущения. Никогда еще мне не доставалось такого внимания. Не зная, что сделать, я протянула руку. Тони хмыкнул, присел на корточки, и вся моя маленькая ладошка скрылась в его длинных, загорелых пальцах.
– Рад знакомству, Лайза. Я тебя еще увижу сегодня, правда?
Я смогла лишь кивнуть.
– Ну хватит, хватит, достаточно, – прервала сына Сесилия. – Нам с Лайзой нужно работать.
Тони выпустил мою руку и поднялся. Я наконец-то смогла поднять на него глаза. Он направился ко входу в мотель.
– Ты не спрашивала, нет ли здесь работы для меня? – спросил он. – Мне нужна работа.
– Я говорила о тебе миссис Беккер. Она здесь управляющая, и она тебя ждет.
Сесилия указала на офис.
Без лишних слов Тони направился туда.
– Хорошо, что ты вернулся, Тони, – сказала ему вслед Сесилия, но Тони не обернулся.
Мы с Сесилией вернулись к бельевому шкафу. Она покачала головой и вздохнула:
– Ох, Тони, Тони…
Глава 11Тони
Вскоре после возвращения из загадочной поездки с Бонни и Дианой, Авис и Тони чаще ссорились, чем разговаривали. Тони ушел. Это было в первый, но не в последний раз. Наблюдая, как его машина отъезжает от дома, Авис заметила машину с номерами Индианы. Через двенадцать лет после ухода к ней неожиданно вернулся отец. Позже Авис писала, что его возвращение стало «исполнением желания, которое она столько лет загадывала на день рождения»[40].
Пять дней Клинтон «Джонни» Джонсон общался с дочерью и знакомился с внуками. На фотографиях того времени мы видим улыбающихся Джонни, Авис и двух малышей. Но смотреть на снимки горько, потому что это была их последняя встреча. Через две недели, вернувшись в Индиану, Джонни погиб из-за ужасной случайности. Он съехал с дороги, проехал через свой двор, выехал в кукурузное поле и вышел по нужде. Машина покатилась назад и задавила его. Ему было сорок семь лет. Мужчина, потерю которого Авис оплакивала всю жизнь, ушел навсегда.
Хотя Тони работал в «Королевском кучере», позволить себе собственное жилье он не мог. Уйдя от Авис, он чаще всего спал прямо в дюнах или ночевал на диванах у приятелей. Но когда в конце июля погиб Джонни Джонсон, Авис почувствовала себя такой одинокой, что попросила Тони вернуться к ней и детям.
Воссоединение семьи было не слишком радостным: супруги вечно ссорились из-за денег, да и секс не приносил никакой радости. Тони всячески уклонялся от ее объятий. Позже Авис вспоминала, что «он словно боялся прикоснуться к ней». Тони действительно боялся, что может произойти, если он уступит. Авис вспоминала, что он старался к ней не прикасаться. Ему нужно было лишь насилие. Однажды он заявил: «Ты моя жена, и я хочу тебя трахнуть», швырнул ее на постель и взял силой. Авис не считала это изнасилованием – ведь она была его женой[41]. А в 1966 году женщины не могли обвинить мужей в сексуальном насилии[42]. К этому времени Тони регулярно принимал «солацен» и другие амфетамины поочередно. Он экспериментировал с разнообразными уличными наркотиками – гашишем и даже героином и ЛСД. Он рассказывал Авис, как выходит из собственного тела и наблюдает за собой со стороны.
Однажды, когда она спросила его, помнит ли он что-то, Тони резко ее оборвал. Авис поняла, что он не хочет отвечать на вопросы о том, что делал и где был[43].
– Нет, я не хочу об этом говорить. Это был не я. Это был кто-то другой[44].
Тони воспринимал себя как какого-то другого, и это ему нравилось, а вовсе не пугало. Он старался как можно больше узнать о своем любимом предмете: Тони Косте. Тони читал книги по астрологии, ведьмовству, буддизму. Психотропные препараты он глотал как аспирин. Наблюдениями и усиливающимся ощущением мрака он делился с приятелями.
Как-то вечером, пропустив несколько кружек пива в «Кубрике», он сказал приятелю, что подумывает «о чем-то ужасном, кошмарном».
Приятель лишь отмахнулся:
– Брось, Тони. У всех порой бывают такие мысли.
Тони взорвался:
– Ты не понимаешь! И никто не понимает!
С этим словами он поднялся и ушел.
Глава 12Лайза
Мама умела останавливать людей на улицах. Даже когда она была малышкой, посторонние люди говорили бабушке, что никогда не видели такого прелестного ребенка. Не думаю, что суровая, грубоватая бабушка могла простить это дочери. Мама росла и из красивой малышки превратилась в сексуальную женщину. Ее сексуальность была настолько животной, что почти пугала. Она даже пахла иначе – землей, плодородной землей.
Дед Джорджи ей гордился. У мамы были кудрявые светлые волосы до плеч. Она еще больше высветляла их, а позже стала носить пышную прическу. Нос-пуговка был усыпан веснушками. У мамы была очаровательная улыбка и яркие голубые глаза, которые часто вспыхивали от гнева – на моей памяти такое случалось постоянно. Она любила посмеяться, но чаще всего над другими. Ее хлебом было не корми, дай только кого-нибудь разыграть. Главным ее достоинством была фигура, как у Мэрилин Монро, – соблазнительные изгибы и большая грудь. Мама постоянно твердила, что у меня тоже будет большая грудь, а если я не буду следить за собой, то заполучу и жирную задницу, как у нее. «Жуткая задница Нуны», – твердила она. Она считала, что унаследовала задницу от матери деда Джорджи, а та – от своей матери. Мама ненавидела свою задницу – единственное, что раздражало ее в собственной внешности. Все остальное ее вполне устраивало. Несмотря на жуткую жирную задницу (и, возможно, как я узнала позже, благодаря ей), мужчины выстраивались у ее порога в очередь, мечтая пригласить на свидание. Даже я замечала в ней нечто дикое и первобытное, что привлекало мужчин, но меня это пугало.
Весной мама нашла нового бойфренда. Том был ее начальником, директором старшей школы Стаутон. Том пригласил ее на свидание в ту же минуту, когда узнал о ее разводе. Хотя ей льстило внимание красивого, образованного директора школы, мама отказала. Он был женат, а она с женатыми мужчинами не встречалась. Но Том проявил настойчивость. В конце концов, он пришел к маме весь в слезах и сообщил страшную новость: его жена умирает от рака. Врачи дают ей от силы полтора месяца жизни. Вскоре после этого мама уступила, и они с Томом стали тайными любовниками. Но в нашем доме им можно было не таиться. Когда Том появлялся, мама отправляла нас в постель, иногда в три часа дня. Она задергивала шторы, говорила, что уже ночь и что нам пора спать. Когда я пыталась выйти из комнаты в туалет, дверь оказывалась запертой. Я не спала всю ночь, боясь обмочиться во сне. Несколько раз так и было, и мне приходилось быстро засовывать простыни в стиральную машину, прежде чем мама это замечала.
Тем летом мама ждала, когда умрет жена Тома. Я представляла большой дом Тома в Стаутоне, где он приказывает медсестрам в белых крахмальных халатах хорошо заботиться о жене, пока он будет на пляже – жена настаивает на том, чтобы он дышал свежим воздухом. Потом он целует жену в пожелтевший лоб и на цыпочках выходит из темной комнаты. «Бедная, старая, умирающая миссис Том», – думала я. Я не знала, догадывается ли она, что моя мать уже считает часы до ее смерти, а сам Том проводит время вовсе не на пляже.
Заметив подъезжающую машину Тома, мама быстро красила губы любимой розовой помадой, отправляла нас к тете и дяде Хэнку (они жили над офисом), брала ведерко со льдом, бутылку рома и охапку маленьких бутылочек «кока-колы» и отправлялась в самый дорогой номер мотеля, у бассейна. Том следовал за ней.
Иногда, зная, что ей не захочется возвращаться домой, мама отправляла нас с Сесилией. Это было хорошо, потому что в такие вечера обычно приходил Тони, а Сесилия готовила всем нам ужин. Иногда это было китайское рагу, а порой что-то португальское – паста с колбасками, истекающая мясным соком. Не важно, что именно готовила Сесилия – она готовила для нас, и это уже было чудом. На уроках трудового воспитания мама учила девочек готовить, но дома была слишком занята для этого, поэтому просто вскрывала какую-то банку и разогревала в духовке – по маминому мнению, это был нормальный ужин.