Намордник жестоко давил Кроки на челюсти. Крокодил лежал на полу связанный, но не сломленный. Возле него, глумясь, стояли скорняк и повар.
– Мясо, наверное, жесткое у него, – сказал зомби, пиная Кроки. – Но ничего, если предварительно замариновать и хорошенько потушить… да с чесночком. Пойдет! А из мозга сделаем паштет.
– И шкура у него так себе, – недовольно проговорил скорняк, ощупывая Кроки под мышками, – вся в отметинах, заплатках, живого места нет, тьфу! Где тебя носило, плесень зеленая. Не берег ты себя.
От того, что зомби лазил у него по брюху и под мышками, Кроки было щекотно.
– Га-га-га-га! – засмеялся он.
– Он еще и сумасшедший, – плюнул скорняк. – Не делай ты паштета из его мозга, а то мало ли, заразимся еще крокодильим бешенством.
В коридоре послышались приветственные крики, перемежающиеся подобострастным шопотом.
– Король! Идет король! – шипели черные образины, размахивая руками-щупальцами. – И с ним придворный фотограф!
Король зомби вошел, волоча за собой мантию, и, подойдя к поверженному Кроки, поставил на него одну ногу.
– Вывали язык, дохлятина, – приказал он, гордо выпячивая грудь. – И чтобы натурально!
Кроки сжал зубы. Несколько раз щелкнула вспышка.
– Слушай, – сказал крокодил, испытывая ненависть как к зомби, так и к себе, – я заплачу тебе двести долларов. Отпусти меня.
– Таки заплатишь? – спросил король. – Хе-хе. Сдрейфил?
Он опустился на корточки и заглянул лежащему крокодилу в глаза.
– А вообще, это правильное решение, – добавил он. – Шансов у тебя ноль. А так… всего двести долларов.
Он широко улыбался, как человек, который решил очень трудную задачу.
Ася смотрела кино. Ее глаза слипались. Синяя девушка на экране целилась из лука. На диванчике, свернувшись калачиком, спал толстенький, как сарделька, Артем. Он сопел сладко и умильно, и у него было круглое довольное лицо. Перед тем как заснуть, Артем сбегал на кухню, нашел полбанки оливок и палку колбасы и некоторое время был занят, сооружая бутерброды.
– Шла бы ты, Ася, спать, – сказал он, шумно жуя и не глядя на экран, – ну сколько можно его смотреть. Надоело. Смотри, сейчас он обернется…
Синий человечек на экране обернулся.
– А сейчас схватит факел.
Синий человечек схватил факел.
– Заметь, он во всем меня слушается, – улыбался Артем. – Круто, правда?
Ася укуталась в плед.
– Я хочу жить там, – произнесла она, – я пытаюсь сейчас составить словарь их языка.
– Где? – фыркнул Артем, подбирая крошки. – Там? В этом мире с летающими умными одуванчиками? А я бы ни за что! Потому что главное в жизни – это хорошо поесть и хорошо поспать. А ты и не ешь, и не спишь! Я, кстати, с твоим папахеном столкнулся в кухне. Так он даже на меня внимания не обратил. Пил пиво и по телефону трепался. А когда я мыл руки после туалета, видел твою маму, она рассматривала себя в зеркало, и тоже на меня внимания не обратила. Как будто я невидимка.
– Угу, – сказала Ася, – не отрываясь от экрана. Они такие, да. Только собой интересуются.
– На бутерброд, – протянул ей руку Артем.
Ася съела вкуснейший, толстый и питательный бутерброд. Артем устроился на диванчике и заснул, свернувшись калачиком. Во сне он сопел и был похож на толстого умильного щенка. Ася посмотрела еще минуту, а потом протянула руку и выключила телевизор. Прямо посреди фильма, чего за ней сроду не водилось.
– Надо же, – сказал худой криминалист и поднял вверх указательный палец, – какой запах интересный.
От холодильника сильно пахло горьким миндалем.
– Опаньки, – произнес лысый криминалист, подходя поближе и тоже принюхиваясь. – Да тут большие запасы!
Маша продолжала рыдать и пить валерьянку. Елена Варфоломеевна с подозрением подняла бровь. Бабульки вытягивали шеи и переглядывались.
– Что у нее там в холодильнике? Наверное… спиртное?!
– А может, эти… как их… презервативы? – тихо спросила Ульяновна и покраснела как рак.
– Или литература антисоветская, – тихо проговорила Харитоновна и подозрительно прищурилась. – Самиздат там.
Опергруппа столпилась у холодильника. Все тянули носом воздух и качали головой.
– Сколько же там цианистого водорода, если такой запах, – сказал следователь. – Ведро?
Следователь задумался. Он вспомнил, как Харитоновна говорила, что Маша «еще и какие-то склянки выносила. Часа в четыре утра».
– Он разлит, – произнес криминалист. – Вот видите? На полке. И старайтесь особо долго не нюхать, при вдыхании эта дрянь тоже действует.
Следователь присмотрелся. На полке виднелась приличная лужица, которая быстро высыхала.
– Тут все понятно, – констатировал лысый криминалист, – девушка уничтожила улику, выбросив банку с раствором цианида, и при этом разлила часть. Но сколько там было этого раствора, это прямо-таки промышленные масштабы. Она сама не боялась отравиться? Держать такой яд в холодильнике очень рискованно.
Все посмотрели на Машу, которая продолжала рыдать. Бабульки по-прежнему перешептывались.
– Что-то в холодильнике нашли у Машки, – говорила Харитоновна, выглядывая из коридора на кухню. – А что, не видно. Нюхают. Наверное, борщ завонялся.
Елена Варфоломеевна хотела было сказать, что понятые должны по закону все видеть, слышать и понимать, но не стала. Ее беспокоила Маша. Девушка была раздавлена горем и деморализована.
– Изымем холодильник. Как вещдок, – сказал следователь. – Понятые! Подпишите здесь и здесь. Да не надо крестик ставить! Напишите свою фамилию, – велел он Ульяновне.
Когда опергруппа несла холодильник к выходу, Маша даже не подняла головы.
– Я останусь с ней, – сообщила няня следователю, – пока не приедут ее родители или друзья.
Следователь коротко кивнул. Все вышли. Маша и Елена Варфоломеевна остались одни.
– Ну, я пошел, – сказал Миша, сунув в карман деньги.
– Давай, аккуратно там, – напутствовала его Катя и повисла у него на шее.
Она выглядела домашней и уютной – шортики, тапочки, волосы, собранные в хвостик. Миша остановился на пороге, повернулся и поцеловал ее.
– Я люблю тебя, – произнес он.
– Я тебя тоже, – ответила Катя. – Как я рада, что мы встретились.
– Никому не открывай дверь, – велел он, – я постараюсь быстро.
Он побежал вниз по лестнице, потом на улицу, потом по Воронцовской улице в сторону метро. Худенький, ничем не примечательный подросток в капюшоне, надвинутом на лицо. На станции он прошел через турникет, спустился по лестнице и пошел к центру платформы. Его укололо неприятное чувство, как будто кто-то на него смотрит.
– Ерунда, – думал Миша, – меня никто из игроков не знает в лицо, все будет ок.
Неприятное чувство прошло, потом вновь усилилось. Миша огляделся. Много людей, все спешат по своим делам. Он снова пошел вперед, не снимая капюшона, под лестницу-переход, которая вела на другую станцию. Там стоял парень с журналом Gamer в руках, и равнодушно смотрел на спешащих пассажиров.
«Какой-то он аморфный, нет в нем жизни», – подумал Миша.
И почти сразу понял, что где-то он уже этого парня видел, причем в весьма тревожных обстоятельствах, но не может вспомнить, где. Миша потряс головой, но кроме смутного чувства, что лицо – знакомое, никаких подробностей со дна памяти не всплыло. Мальчишка из параллельного класса? Кто-то со свадьбы? Или он просто уже где-то случайно с ним сталкивался?
– Хай, – сказал Миша аморфному юноше. – Если ты ждешь крокодила, то это я.
– Деньги принес? – спросил молодой человек.
– Да.
– Давай, – наконец встрепенулся парень, – король ждет.
– А ты не король? – спросил Миша.
– Ты че, белены объелся? – сказал юноша, не меняя выражения лица. – Я младший лейтенант пока, потом, может, вырасту по званию. Мне нравится ежей мочить, с детства их не люблю.
– Передай деньги, – велел Миша, повернулся и пошел к выходу.
И снова ощутил чей-то взгляд. Энергичный, злобный. У аморфных юношей не бывает таких взглядов. Миша пошел быстрее, стремясь уйти из зоны, где он хорошо просматривался.
«Он не один пришел, этот пацан, – понял Миша, – ну и ладно. Дело сделано».
Впрочем, шансы, что Кроки отпустят, были далеко не стопроцентными.
Ася легла на покрывало и закрыла глаза. Артем сопел, как большая упитанная собака. Ася чувствовала, как холодит кожу ткань, как гудят на улице машины и как по телу разливается нега. Спать было намного приятнее, чем сидеть перед телевизором. Сон убаюкивал, обнимал, глаза закрывались, становилось тепло.
– Из всех удовольствий, которые есть на свете, я предпочитаю одно – хорошенько поспать, – говорил ее кузен.
«Долгий сладкий сон – это роскошь, почти недоступная в наше время», – вспомнила Ася слова какой-то говорящей головы, выступавшей по телевизору.
«Во время сна вырабатывается гормон роста», «сон восстанавливает иммунитет», «лишение сна – изощренная пытка», «богатые спят больше бедных», «рекорд без сна – чуть больше 18 дней, причем несчастный почти все время страдал галлюцинациями», – вспоминалось Асе, пока она постепенно проваливалась в дрему.
Вскоре она заснула, впервые не жалея о том, что сон отрывает ее от кинематографа.
Маша продолжала рыдать.
– Вы понимаете, я очень его любила. Я не могу поверить, – плакала она, орошая Елену Варфоломеевну слезами.
– Выговоритесь, – сказала няня. – Вам будет легче. Как вы познакомились? Что он был за человеком?
– Мы познакомились в очереди в магазине, он мне помог донести покупки, мы же жили рядом, – начала рассказывать Маша. – Скромный, заботливый, честный человек! Считается, что женщины любят подонков, потому что они оставляют здоровых потомков, но только не я! Я полюбила его за доброту и чистое сердце. А ведь он еще и зарабатывал хорошо. И… не жадничал. Только пончики с кремом очень любил, мог их съесть за раз до десятка.
– Все же совсем уж добрые и честные люди любовниц не заводят, – напомнила Елена Варфоломеевна.