Началось обустройство логова: Шнырр натаскал в свою трубу то, без чего неуважающий себя джентльмен не может обойтись: пустые мешки, сушившуюся на веревках женскую одежду (набить эти мешки), керосинку с битым плафоном, раздобыл даже часы с кукушкой (кукушка ему вскоре надоела, и он выломал ее из «гнезда»). Попутно он сошкрябал ржавчину с петель и вентиля большой круглой заслонки – и так у него появилась дверь.
Устроившись с неким подобием комфорта, новый уличный житель взялся за работу: голодать он не привык, а кусочки чего-то съестного были в Саквояжне повсюду – только схвати их. Его руки тянулись ко всему, что плохо лежит, неуверенно стоит и сомнительно висит – пригодилась старая привычка подворовывать у родственников.
Стоит отметить, что характер его нисколько не изменился после того, как он был изгнан из дома. Прежде Шнырр (тогда его звали иначе) точно также с первого нюха улавливал угрозы от сильных и страхи слабых. Во вчерашней жизни он выстилался перед отцом и матерью, стравливал дядюшек и тетушек, третировал братьев, сестер и кузенов с кузинами, подставлял племянников и племянниц. Для него все люди делились лишь на два типа: «господа хорошие» и «пустышки». Шнырр ловко устраивал свою выгоду во всем – будучи мелочным, он и выгоду получал незначительную, ведь на большие дела его фантазии не хватало. Его презирали и ненавидели, с его появлением лица кривились в оскомине, а присутствовавшие в комнате тут же пытались покинуть ее как можно скорее.
Ничего не поменялось. Разве что комнат никаких больше не было.Оказавшись выброшенным в город без пенни в кармане, Шнырр быстро смекнул, что улица не отличается от высшего общества, к которому он был причастен благодаря фамилии. Он стал частью улицы: теперь констебли играли роль властных родителей, с которыми стоит вести себя предельно осторожно, лавочники и клерки заменили собой дядюшек, а уличные мальчишки – племянников. Именно последние мелкие негодяи и придумали ему прозвище, которое, к его досаде, прижилось.
А потом у него появилась работа.
Отираясь у вокзала, Шнырр незаметно для себя то и дело становился обладателем сплетен, слухов и различных сведений, которые, как он смекнул, могли быть кое-кому любопытны. Но вот незадача: на Чемоданной площади уже был свой торговец слухами и делить выгоду от предоставляемых услуг с конкурентами этот тип был не намерен. Сворли нашептывал парочке хороших господ: наводил их на тех, кого можно потрясти, сдавал им различную мелкую шушеру, вроде «котов», подсвечивал «марочников» (то есть фальшивомонетчиков) и «штемпелей» (тех, кто подделывал билеты), заранее сообщал о планируемых налетах на поезда, указывал на шмугель, припрятанный в багаже, и «рисовал рожи» (то есть описывал, как выглядят сменившие внешность и пытающиеся скрыться из города через вокзал те, чьи лица были на полицейских плакатах).
Шнырр понимал, что на Чемоданной площади местечка теплее, чем под боком у Дылды и Пузана, попросту нет. Сворли должен был выйти на пенсию. Вот только как это устроить? Да точно так же, как Шнырр и привык. Он начал подставлять Сворли: распускал лживые слухи, исподтишка подсовывал ему один «пшик» за другим. Все шло по плану: господа хорошие были недовольны промахами своего сверчка – из-за него они то и дело начали садиться в лужу. Но и Сворли за свою карьеру не одну собаку съел: опытный торговец слухами разобрался что к чему и решил уладить дело так, как было принято у Свечников, в банде которых по молодости состоял, – он собирался устроить Шнырру «восковое чаепитие».
Выследив Шнырра до его трубы, он выждал, пока тот уснет, проник в его логово, планируя напоить выскочку расплавленным воском, и… Что ж, Сворли на свою беду плохо знал, с кем связался. В трубе его ждала гигантская крыса – и крыса набросилась на него с удавкой.
Такого торговец слухами явно не ожидал – и правда, откуда ему было знать, что Шнырр пошьет себе костюм из шкуры убитой крысы и зачем-то его напялит. Уловка сработала, и опасный шушерник Сворли, пытавшийся застать врасплох Шнырра, сам себя в петельку и загнал. И все же так просто он не сдался – прежде, чем Шнырр его придушил, пару раз чирканул его ножичком.
Костюмчик оказался попорчен, но карта Сворли была бита. Признаться, Шнырр и не думал, что до такого дойдет – полагал, что просто подсидит торговца слухами, постепенно расшатает его полезность для хороших господ, и те его вышвырнут. Ему явно не стоило недооценивать беспринципность Саквояжной подкладки. Саквояжня жестока: тут либо ты, либо тебя. Да и что ему оставалось – принять приглашение на чаепитие?
Нужно было придумать, куда девать Сворли. Удачная идея сама пришла в голову Шнырра. Он сделал то, что планировал для него Сворли: залил ему в глотку расплавленный воск и выбросил на пустырь. Вряд ли кто-то стал бы копать тайну скоропостижной кончины шушерника, к тому же налицо был явный признак разборок между Свечниками, что никого бы не удивило.
После этого оставалось лишь прибрать к рукам местечко торговца слухами с Чемоданной площади.
Правда, тут Шнырра ждало разочарование: Дылда и Пузан напрочь отказались иметь с ним дело.
Шнырр не отчаивался: нужно было просто придумать, как заполучить их доверие, и улица вскоре подбросила ему шанс.
В Саквояжне поблизости от вокзала орудовал маньяк, получивший прозвище «Джон-щёлк-щёлк». Пропадали молодые девушки из приезжих, затем в разных местах Саквояжни находили их головы с билетом в зубах. Маньяк, видимо, делал из них компостеры и мнил себя билетером. Газеты нагнетали, а полиция, как водится, делала то, что умела лучше всего, – разводила руками. Шнырр начал рыть землю, выискивая хоть какие-то намеки на то, кто такой Джон-щёлк-щёлк и где находится его логово. Не сказать, что выследить этого типа было сложно – все же Шнырр, в отличие от тупоголовых фликов, которые и бровью не поведут, если маньяк начнет разделывать своих жертв прямо у их тумбы, обладал хорошим нюхом, отличным слухом и превосходным зрением.
Вернувшись на вокзал с полными карманами сведений, Шнырр заключил сделку с Дылдой и Пузаном: он меняет местоположение Джона-щёлк-щёлк на должность «сверчка» с регулярным вознаграждением и бесплатными обедами. Сошлись на вознаграждении (только в случае полезности сведений) и никаких бесплатных обедов. В итоге все сложилось как нельзя удачно: благодаря вокзальным фликам маньяка поймали и отправили в Хайд, старший сержант Гоббин получил медаль от бургомистра, Дылда и Пузан стали счастливыми обладателями небольшой, но приятной премии, а тот, благодаря кому маньяка и изловили, отщипнул себе от их премии свое первое честно заработанное жалование.
Так Шнырр Шнорринг и стал доставщиком слухов для Дылды и Пузана, заменив Сворли и получив его место. Работенка порой была пыльной, но пыли Шнырр не боялся. За то время, что он шушерил на этих двоих, он хорошо их узнал и еще неделю назад полагал, что мог бы даже записать все их мысли на клочке бумажки, если бы ему было не лень.
Беда в том, что он ошибался.
Дылда вел себя странно…
После нападения в Угольном проходе и исчезновения Дылды Шнырр решил, что сейчас самое время залечь на дно – его услуги пока никому не требовались, зато легко можно было попасть под горячую руку сорвавшихся с цепей фликов из Дома-с-синей-крышей. Но вот один из его прежних покровителей вернулся, и торговец слухами выплыл на поверхность. Соваться к нему без подготовки было рискованно – сперва требовалось разузнать, что тот затеял.
Поначалу, что было ожидаемо, Дылда заглянул домой, затем отправился на Чемоданное кладбище, где встретился с мальчишкой Пруддсом, после чего сел в кеб.Шнырр ловко применил «пиявку» и развесил уши. Выяснить удалось лишь, что в кебе, помимо Дылды, сидит мерзкий доктор Доу из переулка Трокар. Обсуждали они какую-то чушь: доктор справлялся о самочувствии сестры собеседника и расспрашивал его отчего-то о паровозах, как будто Дылда внезапно заделался их знатоком.
Долго кеб не ехал и прошло едва ли пять минут после отбытия с кладбища, когда тот встал, и оба пассажира покинули салон.
Экипаж отправился дальше, а загодя соскочивший с подножки и укрывшийся за деревом Шнырр с удивлением увидел, как доктор и констебль попрощались и разошлись в разные стороны. Доктор быстрым шагом направился вдаль по аллее в сторону улицы Дырявых Люков, а констебль, озираясь по сторонам с очень подозрительным видом свернул в ближайший переулок.
Шнырру отчаянно захотелось раздвоиться и последовать за обоими, но пришлось делать выбор. Сложные выборы он всегда решал при помощи безотказного способа – детской считалки, и тут же ею воспользовался, тыча поочередно грязным пальцем в двух отдаляющихся джентльменов:
Ини, мини, мани, мо.
Башмаки, шарфы, зонты.
Ини, мини, мани, мо.
Моей жертвой будешь… ты…
Палец ткнулся в ту сторону, где скрылся Дылда, и, надеясь, что не прогадал, Шнырр поспешил следом.
Зайдя в переулок, он огляделся. В темноте не проглядывало ни башмаков, ни шарфов, ни зонтов – и уж точно не было хоть кого-то, кто мог их носить.
«И куда же ты подевался?» – подумал Шнырр.
В следующий миг, ощутив чье-то присутствие за спиной, он повернул голову и уткнулся в дуло направленного ему в лицо револьвера…
…У городской падали много имен. У этой конкретной их было два: то, под которым ее все знали, и то, на которое всем было плевать.
За свою службу констеблем Хмырр Хоппер перепробовал на зуб все виды городской падали: были среди них типы, которые пытались хоть как-то скрывать гнилое нутро, были те, с кем не зазорно постоять рядом, но среди всех был один-единственный, кто одним своим видом вызывал несварение, чесотку и внезапное желание спрыгнуть с перрона под поезд.
От общения с этим, с позволения сказать, человеком хотелось помыться с ног до головы, прополоскать рот и как следует прокипятить глаза, уши и нос. И дело даже не столько в его не особо презентабельной наружности или никогда не снимаемом костюме. Грязными, липкими и наиболее отвратительными были его манеры. Таким подобострастным голоском мог бы говорить таракан в тени от нависающего над ним башмака, прижатые к телу руки с оттопыренными в стороны локтями и извечно шевелящимися пальцами будто всегда были готовы царапаться, шерудить чем-то и хватать, а взгляд… Ох, этот взгляд! Заискивающий, но с потаенным дном, он напоминал нечто мерзкое, выглядывающее из-под ковра. И все это было притворным.