собен вколоть яд бедолаге? Знаете ли, в мои привычки не входит травить людей. Если этого не требует лечение, разумеется.
Хоппер усмехнулся.
– Он поверил. Даже я поверил. Вы были весьма убедительны.
– Убедительность – важная черта, которой должен обладать хороший доктор, мистер Хоппер. Иначе как заставить людей поверить, что…
– Их нужно проткнуть иголкой или напичкать какой-то горькой дрянью?
Доктор терпеть не мог, когда столь снисходительно относятся к его работе, но, если отбросить эмоции, грубо говоря констебль был прав.
– Что будем делать, если люк заперт? – спросил Хоппер.
– Как я и сказал мистеру Шноррингу, мы уедем отсюда. И попытаемся придумать новый план. Исключающий проникновение в дом.
– А Гоббин?
– Пока что мы ничего незаконного не совершили. Если не считать неудачного применения отмычек. Попытаемся найти способ подступиться к нему иначе. Подождем мистера Шнорринга – вдруг этот вечер нас не разочарует.
– Этот гадкий вечер уж очень похож на разочаровывающий.
– Согласен.
Доктор уставился на часы, а Хоппер, сложив руки на груди, опустил голову, напоминая себя обычного – констебля на посту.
Минуты шли… с каждым делением, что преодолевала стрелка, сомнения все больше крепли в душе доктора.
Поднялся ветер и морось усилилась. Когда на аллее раздался гулкий рокот приближающегося экипажа, доктор и констебль подобрались, но, к облегчению обоих, мимо, в сторону кладбища, проехал длинная погребальная махина марки «Коффинз». Старший сержант Гоббин пока что не нарушал устоявшихся привычек – если верить Лоусону, он всегда неизменно покидал Дом-с-синей-крышей в одно и то же время. Путь с Полицейской площади сюда занимал двадцать минут. А это значило, что, исключая любые неожиданности, до его прибытия оставалось всего пятнадцать.
Хоппер неожиданно дернулся и развернулся. Доктор тоже услышал и уставился на дверь – за ней раздалось шарканье, зазвенели замки и цепочки.
Дверь открылась. В темноте прихожей стоял Шнырр Шнорринг. Его лицо было искажено от страха. Котелок он держал в трясущихся руках.
– Вы не сказали мне, чей это дом! Если бы я только знал…
– Хорошая работа, мистер Шнорринг, – прервал его доктор. – Мистер Хоппер.
Они с констеблем переглянулись и вошли в дом. Дверь за ним закрылась.
Проникновение удалось, но вечер между тем не перестал быть гадким и разочаровывающим.
Фонарь над дверью погас…
…Чиркнула спичка, газовый рожок на стене загорелся. Доктор Доу задул свою переносную лампу, после чего спрятал ее в саквояж.
– Вы уверены, что зажигать свет безопасно? – спросил Хоппер.
– Напоминаю вам, констебль, что здесь нет окон – снаружи его не увидеть. К тому же нам нужно осмотреться – предпочитаю не наталкиваться на предметы в потемках.
Вытянутая прихожая упиралась в дверь гостиной, рядом с ней располагались лестница, ведущая на этажи, и арка, за которой проглядывала небольшая кухня.
– Там, в углу кухни, спуск в винный погреб, – пояснил Шнырр Шнорринг. – А в погребе люк, через который я и поднялся.
Доктор с досадой отметил обильное покраснение на лице бродяги и исходящий от него характерный запах.
– Полагаю, вы по достоинству успели оценить что-то из коллекции хозяина дома.
Хоппер заскрипел зубами, и Шнырр поспешно затараторил:
– Так я… Это… Ну, для храбрости…. Сами понимаете…
– В гостиную заходили? – спросил доктор.
– Нет! – воскликнул Шнырр как-то уж слишком поспешно. – Я сразу пошел к двери, чтобы вас впустить.
Очевидно, бродяга лгал, но сейчас, впрочем, было не до того. Не став допытываться, доктор первым вошел в гостиную, его спутники последовали за ним.
Глядя на этот дом снаружи, ни за что нельзя было представить его обстановку.
У хозяина имелся вкус, так же легко угадывалась его тяга к красивым и дорогим вещам. Интерьеры, к удивлению доктора, больше подошли бы какому-нибудь представительному особняку в Сонн, чем серому недоразумению в Тремпл-Толл. Мог бы возникнуть резонный вопрос, откуда у старшего сержанта из полиции столько денег, если бы речь не шла о человеке, который, по мнению многих, возглавлял самую опасную и многочисленную банду между каналом Мух и каналом Брилли-Моу.
Гостиная была вполне во вкусе доктора Доу, хоть избыток стоящей в ней мебели и создавал ощущение тесноты. Все здесь словно пропиталось налетом старины, величественности и мрачности: и мебель, и картины, и ковер, и камин. Панели на стенах были выполнены из темного дерева, возле них стояли шкафы со множеством резных дверок и ручками в виде вороньих лап; такие же лапы украшали ножки дивана и пары кресел с темно-красной полосатой обивкой.
– Весьма приметный гарнитур, – отметил доктор. – Я знаю его.
– Откуда? – удивился Хоппер.
– Он был продан на аукционе около пяти лет назад. Я выписываю каталог лотов из аукционного дома «Розен и Фердио» – давно присматриваю себе подходящую лампу на журнальный столик. Этот гарнитур, помнится, привлек мое внимание, и я даже подумывал о том, чтобы за него побороться, но в итоге заинтересовался другим, «Плезантс-норр», – он лучше подходит моей гостиной.
Констебль снисходительно фыркнул: к аукционам он относился с пренебрежением, разве что уважал молоток, которым стучит ведущий торги тип – тот ассоциировался у него с судейским молотком.
– Вот, значит, где он их хранит, – сказал Хоппер, ткнув пальцем в одну из стен. Та была едва ли не до самого потолка завешана медалями. Под ними размещались таблички, которые сообщали, за что каждая из наград и была получена. Стена эта представляла собой настоящую хронику раскрытых преступлений и содержала целый список довольно громких имен, о которых прежде писали в газетах.
– Одной медали не хватает, – отметил доктор, указывая на пустое место над табличкой: «За поимку маньяка Джона-щёлк-щёлк».
Не прошло и мгновения, как Хоппер раскрыл тайну исчезновения медали:
– Шнырр!
Бродяга попятился и затряс головой.
– Да вы что, сэр! Да это не я! Я бы не осмелился!
– Вернул медаль на место, пока я не оторвал тебе твои загребущие ручонки и не засунул их тебе в…
– Мистер Шнорринг, – вставил доктор, – будьте так любезны и верните медаль на стену.
Шнырр, всхлипывая, вытащил краденую награду из кармана и, дрожащими руками разгладив ленту, повесил ее на гвоздик.
– Она должна принадлежать мне, – жалостливо забубнил он. – Я помог схватить этого маньяка.
– Держи карман шире! – усмехнулся Хоппер. – Если уж на то пошло, это наша с Бэнксом медаль: мы же Щёлк-щёлка и схватили. Гоббин тогда сказал, что доволен нами и, возможно, в следующий раз приставит нас к повышению, выделит нам новые паровые самокаты… Эх…
Доктора дележка медали и несбыточные надежды констебля не интересовали. Бросив быстрый взгляд на большие часы над камином, он подошел к стене с картинами.
В центре располагался портрет в полный рост самого старшего сержанта. Гоббин был изображен на нем в величественной позе и в черном костюме-тройке – застыл, вскинув подбородок и пронзив доктора уничижительным взглядом.
Справа от портрета висел вправленный в вишневую раму холст с большим вороном – у ворона этого было множество лап, и в когтях каждой он «сжимал» овал камеи. В свою очередь, во всех камеях поблекшей тушью значились имена, а также даты рождения и смерти. В самом верху холста на ленте было написано: «Древний и почтенный род Гоббинов». Судя по количеству камей и годам, указанным под нечитаемым именем первого в роду Гоббина, семейство застало еще дни основания Габена и представляло собой настоящую династию.
Доктор опустил взгляд и нашел одинокую камею старшего сержанта, стоящую в самом низу.
«Ни супруги, ни детей – последний представитель рода Гоббинов», – подумал доктор и нахмурился, перечитав несколько дат. Что-то в них его неожиданным образом смутило, вот только он не мог понять, что именно: как будто в некоторые из дат закрались ошибки. Он попытался понять, как у прадедушки сержанта могли быть потомки, если, согласно годам его жизни, ему было всего восемь лет, но так и не нашел ответ на свой вопрос. Между тем у него появились и другие, к примеру: «Почему нить брака от троюродной тетки сержанта тянется к его же деду, который умер за сорок лет до ее рождения?» или «Как дядя Гоббина может быть старше своего отца?»…
Сбоку раздалось: «хр… хр… хр…» – и Натаниэль Доу повернул голову.
Стоявший рядом Шнырр чесал затылок, рассматривая другую картину. На ней были изображены трое. Худой, как трость, джентльмен в цилиндре и столь же болезненно-стройная дама с лорнетом на витой рукоятке держали руки на плечах мальчика с крючковатым носом. В мальчике этом угадывались черты старшего сержанта.
Шнырр вдруг потянулся к лицу дамы, чтобы, видимо, пошкрябать на нем краску ногтем, и доктор едва сдержался, чтобы не хлопнуть его по руке. Впрочем, этот неприятный человек и сам понял, что делать подобного не следует, и опустил руку.
– Знакомая мордашка, – протянул он.
– Вы о ком?
– Мадамка эта. Но как она на этой картинке появилась?
Доктор недоуменно свел брови, и Шнырр пояснил:
– Эту мордашку когда-то печатали на этикетке консервных банок с бобами.
– Уверен, вы что-то путаете…
Шнырр закачал головой.
– О, нет, сэр. Это точно она, можете мне поверить, я на нее налюбовался как следует. Было дело, нашел в канализации под заброшенной консервной фабрикой у Подошвы ящик, и в нем обнаружилось четыре жестянки – целое сокровище, думал я. Но хуже бобов я в своей жизни не пробовал…
– Консервная фабрика, что стоит у Керосинной заводи? Но ведь она заброшена… эм-м… лет сто?
Шнырр покивал.
– Вот и непонятно мне, как мадамка с консервной этикетки может быть мамочкой господина Гоббина.
Доктор Доу и сам не знал, что думать. Сперва ошибки в семейном древе, теперь вот это. Не успел он как следует поразмыслить обо всех странностях, которые ему открылись, как Хоппер, стоявший у камина, издал недоуменное «Ба!».