– Вы нашли дочь богача, сэр? – спросил Хоппер.
Гоббин поджал губы.
– Нашел. Бедная одурманенная девочка… Каково же было мое удивление, когда выяснилось, что никто ее не дурманил. Именно она руководила ячейкой Братства в Тремпл-Толл и готовила… Они называли это Явлением. Мне удалось остановить Явление. Девчонка погибла. Тем не менее я выяснил, кто из Братства носит форму констеблей. Я передал добытые сведения Лоусону, и, когда ряды полиции были вычищены от мразей, начался разгром ячейки Братства в Саквояжне. Я сделал свое дело, и получил то, что мне обещали. Вот только…
– Ваше имя было скомпрометировано, – покивал доктор. – И вы взяли другое, опасаясь, что Братство вам отомстит.
– На службу констеблем поступил некий Гоббин. Ну а мистер Уоррен был забыт. Признаюсь, я с легкостью распрощался со своей прежней фамилией: от бросивших меня родителей мне ничего не было нужно.
Доктор Доу глянул на часы и негромко проговорил:
– Полагаю, пришло время обсудить то, ради чего мы сюда пришли. Мисс Эштон и ее месть.
Гоббин отвернулся.
– Месть, которую приготовила мисс Эштон, не просто остыла – уверяю вас, она подала это блюдо не на тот столик.
Доктор Доу поморщился: он терпеть не мог гастрономические сравнения, и его всегда начинало подташнивать, когда кто-то говорил, что «проглотил» ту или иную книгу или газетную статью, и особенно – если придавал описание вкуса тому, что нельзя положить в рот.
– Нас интересует то, что произошло на борту «Гриндиллоу». Как вы свели знакомство с господином Боттамом?
– Я с ним не знаком, – ответил Гоббин. – Все было иначе.
Доктор кивнул, ожидая продолжения, но старший сержант указал на графин, стоявший на каминной полке.
– Прежде, чем я все расскажу, мне нужно промочить горло.
Под пристальным взглядом Хоппера он поднялся и, пройдя к камину, налил мутную желтоватую жидкость в бокал, пригубил.
– Из-за вас я вынужден срывать заплатки с памяти, будьте вы прокляты! – воскликнул Гоббин, гневно глядя на доктора. – А я-то полагал, что надежно все заштопал. Это было так давно…
– Прошу вас, продолжайте…
Гоббин понизил голос и заговорил осторожно, вкрадчиво, словно не столько опасался, что бродяга подслушает из-за двери, сколько боялся выдать лишнее…
…Прошло всего несколько месяцев с момента, как я поступил на службу в полицию Габена. Я был молод и наивен, как кот, бегущий к миске молока через трамвайные пути. Что ж, тогда мне еще неоткуда было знать, что в Саквояжне трамваи при приближении зачастую не сигналят…
Моя голова полнилась различными бреднями, вроде помощи обделенным, защиты нуждающихся и… Еще там что-то было о непреложности законов – не помню точно: я давно чепуху не запоминаю. Я не обманывался в том, что Тремпл-Толл – грязная вонючая дыра, куда приезжие притаскивают с собой свои низменные нравы, а местные соперничают с ними в подлости. В чем я обманывался, так это в том, что смогу это исправить. Саквояжня быстро преподала мне один за другим несколько весьма доходчивых уроков.
Приставили меня в обучение напарником к старшему констеблю Дереку Холму по прозвищу «Клык». У него, понимаете ли, были настоящие клыки, как у пса, но один выбили в пабной драке. Клык был констеблем старой закалки: шушеру он беспощадно давил, считал, что, если за день дюжину раз не ослушается начальство, – день прожит зря, ну, и топил ностальгию по былым временам в «Синем зайце».
Этот хмырь как следует разъяснил наивному младшему констеблю Гоббину, что Дом-с-синей-крышей – не то, чем кажется, и уж точно не то, чем он казался мне. После разгрома злодеев Золотого Века полиция напоминала жалкую тень себя, да и в целом к ведомству относились так, будто надобность в нем отпала. Из Старого центра присылали жалкие крохи, поток новобранцев давно иссяк, жалованье обрезали настолько, что за него никто не хотел рисковать шкурой. Добавить к этому, что газетенки окончательно вываляли прежде грозное и славное имя полиции в грязи.
Неудивительно, что констебли (почти все из тех, кто остался) искали работенку на стороне. Фасады Тремпл-Толл обветшали, но за ними по-прежнему обретались господа при деньгах и влиянии. Господа, имеющие определенные интересы. Устранить конкурента, запугать несговорчивого компаньона, заткнуть любовниц с их нежелательными детьми или избавиться от надоедливых родственничков. Всем этим и многим другим занимались констебли из Дома-с-синей-крышей. «Оказать негласные услуги» – так это называлось. Так это называется и сейчас.
Клык был из тех, кто промышлял подобным. Он обладал славой человека надежного, способного решить любое затруднение. За его негласными услугами регулярно обращались.
Порой Клыку в его делах требовалась, скажем так, вторая пара рук. Делиться с такими же прожженными фликами, как и он сам, Клык не хотел: они, понимаете ли, прекрасно знали цены на ту или иную услугу. Но вот удача: под его опеку попал зеленый мальчишка, который даже не догадывается, сколько стоит кого-то запугать или заткнуть, – ему хватит отслюнявить десяток-другой «пуговиц», а он и рад. Оставалось дождаться, когда этот мальчишка оставит свои прекраснодушные бредни и поймет наконец, что из собачьей конуры выход один – на помойку с перегрызенным горлом.
В один из дней, когда Саквояжня и регулярная служба уже как следует оттоптались на моем лице и никаких надежд на справедливость у меня не осталось, он сказал: «Вечером я зайду за тобой, Гоббин. У нас дело. Немного подзаработаешь».
Разумеется, я сразу понял, о каком деле он говорит, и наперво отказался, но Клык и слушать не стал. Только рассмеялся и посоветовал передать хозяйке квартиры, у которой я снимал комнату, что заплатить за жилье я не могу, потому что, мол, идиот: увидел на тротуаре пухлый бумажник и решил его не подбирать.
В общем, вечером, когда Клык зашел за мной, мы отправились на дело. По пути он рассказал, в чем оно заключается: некий важный господин хотел припугнуть одну кабаретку, с которой их любовные мелодрамы в какой-то момент грозили перерасти в настоящую драму. Дамочка эта, по словам Клыка, забыла свое место, ответила на благосклонность своего добродетеля черной неблагодарностью и вознамерилась разорвать с ним их тайные отношения.
Я полагал, что Клык просто пригрозит ей, но все вышло иначе. Мы нашли нужный дом и поднялись на этаж. Велев мне сторожить лестницу, Клык постучал в дверь, и, когда, девушка открыла, плеснул ей в лицо кислоту из флакона. До сих пор в ушах стоят ее ужасные крики.
Мы спешно покинули дом. Я был потрясен, а Клык самодовольно скалился. Во мне еще оставались крохи наивности, и Клык прочитал на моем лице возмущение: он понял, что я собираюсь отправиться к начальству и доложить обо всем.
«Ничего, Гоббин, – сказал мой напарник. – Ты скоро поймешь, как здесь все устроено». Он попытался всучить мне деньги, но я отказался их брать. «Что ж, – со смехом сказал он, – не хочешь брать свою долю – дело твое, но, когда будешь идти к сержанту Феггереру, передай ему от меня его долю…»
Выхода не было. Но я все еще мог не участвовать в том, чем занимался Клык. Так мне казалось. Между тем у жизни было на это свое разумение: когда я вернулся домой, то застал свои чемоданы выброшенными на улицу. Что мне оставалось? Я отправился в паб, где любил посидеть Клык, и потребовал свою долю. Он уже знал, что так будет, и даже заранее заказал мне кружку эля. «Присаживайся, Гоббин, – сказал он. – Выпьем. Держись меня – и все у тебя будет складно…»
Так я стал «вторыми руками» у Клыка. Он сдержал слово: от одного негласного дела к другому жизнь постепенно налаживалась. Ну а совесть… Совесть мою закопали вместе с честным констеблем Дейни, который умер в бедности и одиночестве, без гроша в кармане. На его месте мог быть я, если бы не согласился помогать Клыку.
Я все это рассказываю за тем, чтобы вы поняли, как стряпались и иногда стряпаются сейчас дела в Доме-с-синей-крышей.
То, к чему я веду, произошло вскоре. Однажды, когда я пришел на службу, меня к себе вызвал сержант Феггеррер и сообщил, что я заслужил отпуск. Многозначительно подмигнув, он сказал, что мне «не повредит морской воздух».
Я терялся в догадках, но все быстро встало на свои места. У выхода меня уже поджидал Клык. Он пояснил: «У нас новое негласное дело. На этот раз долгое и не в Габене. Собирай чемодан, завтра отплываем. Работенка обещает быть прибыльной…»
Вручив мне билет на пароход «Гриндиллоу», он отправился собираться. Я последовал его примеру.
Так я и оказался на борту парохода. Тогда я еще ничего не знал ни о Боттаме, ни о мисс Эштон.
Когда мы заселились в каюту, Клык ввел меня в курс дела – сказал, что нанял нас лично судовладелец. Этот господин якобы что-то не поделил с деловыми партнерами, они нарушили условия договора и своими необдуманными действиями создали риски для его предприятия. Обманом с помощью компании «Чайноботтам» они привезли в город некий очень опасный груз из разряда таких грузов, о которых никто не должен узнать. Господин Боттам расторг договор, но груз остался у него. Нашей с Клыком задачей было дождаться, когда пароход доберется до определенного места и избавиться от трех ящиков, сбросив их в море.
Все это было очень странно, и я начал задавать вопросы. В частности, меня интересовало, зачем нужны такие сложности и почему не уничтожить груз в Габене. Клык отвечал, что дело, мол, в содержимом ящиков, будто это содержимое является источником заразы, которая способна вызвать пандемию. В случае, если она начнется в Габене, связь с «Чайноботтам» тут же раскроется и во всем обвинят самого господина Боттама.
Все это было так же мутно, как ил на дне бутылки «Понтабрюха». Я не поверил ни единому слову Клыка, но он убедил меня не копаться в замыслах нанимателя и добавил, что вознаграждение за работу будет таким, что даже со своей долей я стану чуть ли не самым богатым фликом во всей Саквояжне. И, помимо этого, в случае, если все пройдет гладко, он выдаст рекомендации к моему повышению. Клык признался, что самого его от службы уже воротит и после этого дела он планирует выйти в отставку, прикупить себе домик на Набережных и устроиться, как мышь на складе сыра.