Джаспер, как ни странно, не собирался нарушать слово. Он никуда не пойдет и постарается придумать, как снова вернуть расположение миссис Трикк. И уж точно он не планировал искать новые тайны в скучной дядюшкиной газете.
Племянник доктора Доу чувствовал, что это не требуется, и новая тайна совсем скоро, может быть, даже завтра или через неделю, сама постучится в дверь этого дома.
К тому же, если он снова нарушит обещание и встрянет во что-то, дядюшка точно лопнет от злости. А этого Джаспер хотел избежать.
И правда, что может быть хуже лопнувших от злости дядюшек?
***
Констебль Хоппер пожал плечами. А потом подумал и снова пожал.
– Я… гм… не уверен, что… э-э-э… могу это сделать, мэм.
Шедшая в шаге впереди медсестра остановилась и резко обернулась. Хоппер поежился: точно такой же строгий взгляд, как и у его сестры. Ну прямо один в один.
– Говорю вам, заберите его, констебль, – сказала девушка. – Он невыносим! Без преувеличения худший пациент, которого видела наша больница!
– Без преувеличения, но с преувеличением. – Хоппер попытался улыбнуться, но тут же порезался о немигающий взгляд медсестры и стушевался. – Ну не может же он быть прям худшим.
– А я вам говорю, может!
– Вы слишком строги к нему, сестра Вертихрю…
– Вердигрю! Я вас уже трижды поправляла!
Они продолжили путь и начали подъем по больничной лестнице.
– Это, возможно, не очень уютное место, но здесь есть свои правила, – раздраженно говорила медсестра. – Ваш напарник то и дело их нарушает – постоянно грубит, угрожает персоналу больницы расправой, требует обед посреди ночи, а еще… Вы бы только видели, что он вытворяет с уткой!
– Классический Бэнкс, – хмыкнул Хоппер. – Он терпеть не может уток. Это все знают.
Цоканье каблучков сестры Вердигрю и топот едва поспевающего за ней Хоппера перетекли на второй этаж.
Медсестра продолжала возмущаться:
– Вашего напарника уже переселили в отдельную палату, но ему этого мало! Наши доктора стараются к нему не заходить. Санитары его избегают, так как проигрались ему в карты и боятся, что он снова их обдерет. Так помимо прочего, мистер Бэнкс умудрился сделать невозможное – довел своими капризами старшую медсестру Грехенмолл. Я сама слышала, как она всхлипывала. Он уже в достаточной мере пришел в себя, чтобы вернуться домой, но попросту не желает уходить! Где это видано!
Они остановились у зеленоватой двери палаты. Сестра Вердигрю придвинулась к Хопперу и прошептала:
– Доктор Грейхилл уже пытался усыпить мистера Бэнкса и вывезти его на пустырь, чтобы там оставить, но это не вышло, и теперь у доктора Грейхилла синяк под глазом и вывихнуты три пальца.
– Классический Бэнкс, – повторил Хоппер.
– Прошу вас, констебль, уговорите его уйти.
– Боюсь, Бэнкса никто не способен ни на что уговорить. Легче переубедить собачью задницу не издавать вонь, чем его заставить делать то, чего он не хочет.
– Очень милое замечание, – проворчала медсестра. – Я подожду вас здесь.
Хоппер кивнул, поправил шлем на макушке и вошел в палату.
Он боялся этого мгновения – боялся, что бедолага Бэнкс предстанет перед ним израненным и искалеченным, отчаявшимся и подавленным, но, увидев напарника, вздохнул с облегчением, будто сбросил с плеч тяжеленный сундук.
Бэнкс, одетый в полосатую больничную рубаху, сидел на койке. Весь перемотанный бинтами, с белой повязкой на голове, но он был старым добрым Бэнксом, разве что казался чуть менее толстым, чем обычно.
– Ну надо же, кто заглянул! – Толстяк встретил напарника в привычной манере. – Ты, видимо, вообще не торопился меня навестить.
Хоппер подошел к койке, окинул Бэнкса придирчивым взглядом. Лишившись своей формы, толстяк будто слегка постарел.
– Как ты тут, дружище?
– Сам не видишь? Я же изранен и страдаю. Особенно душевно. – Подняв руку, он продемонстрировал кисть; два откусанных мелкими гаденышами пальца вернулись на место. – Пришили. Но ощущение, что это не мои пальчики, а ковырялки какого-то хмыря, которые эти доктора гадостные где-то подобрали. Могло быть хуже: взяли бы пальцы от какого-то чернокожего гуталинщика или мадамки – как тогда парням на глаза показываться?
Хоппер усмехнулся и вытащил из кармана мундира куклу-констебля, купленную на рынке во Фли. Усадил ее Бэнксу на ногу.
– Это еще что?
– Твоя замена. Посажу его у нашей тумбы – будет стоять на посту. Никто не заметит разницы: он же вылитый ты.
– Обхохочешься, Хоппер, – проворчал Бэнкс, но по его лицу напарник понял, что подарок тот оценил.
Вертя куклу в руках, Бэнкс осмотрел ее со всех сторон, пару раз щелкнул по кукольной заднице и усадил деревянчика у подушки.
– Ты, кстати, не видел там старуху, когда поднимался? – спросил толстяк. – Я уже полчаса как отправил ее за газетой – все жду. Не видел – ну и ладно: придется снова стучать по трубе, пока мне не принесут мою газету. Вообще, здесь довольно неплохо, хотя кормят, надо сказать, отвратно. Как будто в одной палате кого-то тошнит, а потом это приносят в другую.
Бэнкс искоса глянул на корзинку, которую Хоппер держал в руке, и здоровяк пояснил:
– Лиззи передала тебе печеные груши.
Бэнкс едва не подскочил в постели.
– Фу! Чего?! Печеные груши?! Как будто мне и так слабо досталось! Ну, ты и удружил, ничего не скажешь. Приволок дрянные груши…
Хоппер хмыкнул.
– Я же тебя хорошо знаю, поэтому принес кое-что еще.
Расстегнув мундир, он достал из-под него коричневый бумажный пакет. Бэнкс угадал содержимое с первого нюха.
– Пирожки Патти Пи!
– С рыбой, – кивнул Хоппер. – Как ты любишь…
Он передал напарнику сверток, тот извлек один из пирожков, и палата наполнилась прогорклым запахом жареного масла и рыбы.
– Ну что там? – спросил Бэнкс, втягивая запах от пирожка с такой страстью, будто пытался втянуть в одну из ноздрей и сам пирожок. – Раскрыл дело?
– С блеском.
– Самокаты?
– Не в этот раз. Гоббин вообще делает вид, будто меня не существует. Странно было бы рассчитывать на повышение, учитывая, что его дом сгорел.
Бэнкс издал горестный вздох и сделал первый укус – утешительный.
– Когда я продрал глаза, меня пытались допытывать, – сказал он, жуя пирожок. – Что, мол, да как и куда ты делся, но я сразу смекнул, что ты напал на след. Еще был вариант, что тебя сожрали, но я в это не верил.
– И правда, напал на след, но не совсем я, а…
Бэнкс округлил глаза.
– Только не говори, что привлек…
– Кенгуриан Бёрджес показал себя наилучшим образом, – хвастливо заявил Хоппер. – Я был во Фли, дрался с матросами, был на арене бойцовых блох, меня пыталась соблазнить кабаретка, я охотился на Удильщика и вообще…
– Эй, по порядку рассказывай!
Подтащив стоявший у стены палаты стул к койке Бэнкса, Хоппер уселся.
– Дай мне один пирожок.
– Еще чего. Эти пирожки мои. Надо было себе купить. Ну, не томи, выкладывай, что я пропустил.
Хоппер откинулся на спинку стула, напустил на себя важный вид и, набрав в легкие побольше воздуха, начал:
– Ты даже не представляешь, какие у меня были приключения. После того, как тебя покусали, я отправился домой и там…
***
Дождь стучал по черной черепице, стекал в желоба, и те выплевывали грязную воду в запущенный и будто застывший во времени сад.
Голые деревья со скрюченными ветвями, окружавшие дом, разросшиеся кустарники и безликие скульптуры из растений – все, казалось, только и ждало момента, когда время снова начнет здесь свой мерный ход. И этот момент уже вот-вот должен был наступить.
Скрипнул ворон. Не крикнул, не каркнул, а именно скрипнул. Большая банковская печать разъединилась на две половинки под пальцами в кожаных перчатках и освободила дверной замок.
Двое высоких, похожих одновременно на конторских клерков и на наемных убийц мужчин замерли в тени крыльца, глядя друг на друга. Со стороны казалось, что они переговариваются – беззвучно.
Чуть в стороне, наблюдая за ними, под зонтом стояли доктор Доу и Найджел Боттам.
В спутнике Натаниэля Доу сейчас вряд ли кто-то узнал бы того не в полной мере человека, что был прикреплен ремнями к стулу в докторском кабинете несколько дней назад. Одетый в новенький темно-синий костюм-тройку из лавки «Нуар», с треуголкой на голове, он опирался на трость. Длинные черные волосы Найджела Боттама были собраны в хвост, перехваченный синим бантом, на открытом молодом лице застыло нетерпение, ясные голубые глаза пристально следили за каждым движением банковских агентов.
Когда печать была снята, один из клерков достал большое кольцо с ключами; на всех висели ярлычки. Доктор Доу отметил их количество: так много домов… Каждый из этих ключей таил в себе трагедию – разломанную жизнь, попранные надежды и мечты, которым никогда не суждено сбыться.
Агент нашел нужный ключ, отделил его от кольца и, вставив в замочную скважину, повернул. После чего открыл дверь.
Спрятав кольцо и печать в саквояж, агенты, не удостоив доктора и его спутника даже коротким взглядом, двинулись к воротам. Дождавшись их, черный экипаж бесшумно отклеился от обочины и покатил в сторону площади Неми-Дрё.
С исчезновением людей из банка, доктора Доу посетило ощущение, как будто сад покинули призраки.
Между тем его спутник не торопился идти в дом. Доктор понимал его: поверить в то, что все это происходит в действительности, было сложно. Сам он не помнил прецедентов, когда «Ригсберг-банк» выпускал из своих железных пальцев то, что когда-то изъял. А уж если бы кто-то сказал, что банк добровольно открыл прежнему владельцу замороженный счет, его и вовсе посчитали бы сумасшедшим.
И тем не менее, особняк на перекрестке улиц Ламповой и Тёрнс, экипаж, контора в порту и счет вернулись семейству Боттам, а если точнее последнему его представителю.
– Ума не приложу, как вам это удалось, доктор, – сбивчиво проговорил Найджел Боттам.
– «Ригсберг-банк» был мне кое-что должен, – ответил Натаниэль Доу.