БОМ! Часы начали отбивать несуществующие шесть вечера (или утра).
Облепившие Бэнкса маленькие монстры прервали свое кошмарное пиршество и подняли головы.
БОМ!
Монстры оскалились и зашипели. Задергались, словно им в затылки начали один за другим вбивать длинные каленые гвозди.
БОМ! БОМ! БОМ! БОМ!
Вскочив на ноги, они с визгом, бросились прочь, зажимая уши руками.
Эхо от боя часов еще не развеялось, а ужасных мальчишек уже не было.
Хоппер ринулся к Бэнксу.
Подбежав к нему, он почувствовал, как дыхание перехватило. Шлем вдруг показался очень мал, сдавливая голову.
Бэнкс был весь искусан – на нем не осталось живого места. Он лежал в луже крови, которая все увеличивалась. Мундир стал красным, словно констебль вдруг превратился в пожарного. На щеках багровели следы зубов, на правой руке отсутствовали два пальца – они лежали рядом, в крови и чернилах.
И все же Бэнкс был жив. Его грудь тяжело вздымалась, из раскрытого рта вырывались хрипы.
– Ну зачем, Бэнкс? Зачем ты приманил их к себе?
– Я… не… трамвай… – едва слышно произнес Бэнкс. – Не… трамвай…
«Кажется, у него уже начался бред, – в отчаянии подумал Хоппер. – Что же делать?! Нужно вызвать помощь!»
И он сделал единственное, что пришло в голову. Склонившись над Бэнксом, он достал из кармана его мундира блокнот и карандашик. А потом побежал к тумбе. Вырвав два листка, он поспешно накарябал на одном: «Сигнальная тумба № 18. Угольный проход. Констебль ранен», и на другом: «Тумба Хоуни. Бэнкс ранен. Нужна помощь. Хоппер». Вложив первый листок в капсулу, он подписал ярлычок: «Больница Странных Болезней. СРОЧНО», – и просунул цилиндр в отверстие в днище тумбы. Тот с хлопком исчез. Над ярлычком другой капсулы Хоппер думал чуть дольше – куда ее отправить? Ближе был пост на Пыльной площади, но там сейчас Уилмут, а он не особо склонен пошевеливаться. Чуть дальше тумба у бокового входа в парк Элмз – там братья Тромперы. Они точно придут на помощь, но им нужно преодолеть всю улицу Слив…
Решение на деле было очевидным, и вторая капсула ушла на пост возле парка.
Вызвав помощь, Хоппер вернулся к Бэнксу, подобрал пальцы напарника, закинул его руку себе на плечо и потащил толстяка к тумбе.
Бэнкс был тяжеленным, словно тот пирожок с рыбой, который он ел на обед, в его животе превратился в чугунный шар. Повезло еще, что требовалось преодолеть всего две дюжины ярдов.
Усадив Бэнкса у тумбы, Хоппер вложил ему в руку откусанные пальцы и сжал напарнику кулак.
– Не потеряй.
После чего осмотрел толстяка. Нужно было остановить кровь до прибытия больничного экипажа, но ее было так много – проще, казалось, обмотать Бэнкса с головы до ног одеялом и перевязать веревками. Беда в том, что у Хоппера не было ни одеяла, ни веревки.
Бэнкс чуть приподнял тяжелые веки.
– Лиззи…
– Что Лиззи?
– Ты жив… ей не нужно… сообщать…
Хоппер не слушал. Сорвав с шеи шарф, он обвел его вокруг бедра толстяка – крови из раны на нем выбивалось больше всего. Он накрепко перетянул ногу Бэнкса, и тот вскрикнул.
– Потерпи, дружище. Помощь уже в пути.
– Со мной… всё… Хоппер…
Хоппер гневно замотал головой.
– Только попробуй сейчас склеить подметки. Не на моей смене! Понял? Ты мне еще за канал должок не вернул…
Хоппер дернул головой, пытаясь стряхнуть навернувшиеся на глаза слезы.
– Ты…
– Не говори, Бэнкс! Не трать силы!
– Ты… мой друг, Хоппер… мой лучший… друг…
Глаза Бэнкса закрылись, голова провисла.
Хоппер приставил ухо к груди напарника. Сердце едва уловимо билось. Он потерял сознание… просто потерял сознание… пока что…
Хоппер просидел на холодной грязной брусчатке, держа руку Бэнкса целых двадцать минут. Почти не моргая, он глядел на часы – те показывали неверное время, но это было и не важно – ход стрелок по-прежнему был мерным и упрямым, несмотря на то, в какие там циферки они тычутся своими заостренными носами. Хоппер мысленно подгонял – и стрелки, и всех кого только можно.
В сознание Бэнкс не приходил. Лишь изредка всхрипывал – из его рта при этом выбивалась кровь со слюной.
А затем во мгле забрезжил свет фонарей и раздались крики. Кричал Терри Тромпер. Издалека до Хоппера донесся бой колокола – больничный экипаж!
– Помощь уже тут, – сказал он Бэнксу, но тот не слышал. – Держись, дружище. Только держись… не смей умирать. А я… – Глядя на окровавленного напарника, Хоппер сжал зубы с такой яростью, что заболели скулы. – Я пока…
И тут он сделал то, чего и сам от себя не мог ожидать. Поднялся на ноги и бросился прочь, в противоположную сторону от той, с которой приближались фонари братьев Тромпер.
Завеса тумана сомкнулась за его спиной.
***
Вид из окна открывался преотвратный. И надо сказать, основную его преотвратность вобрал в себе тощий бледный тип в черном фраке и цилиндре, сжимавший под мышкой футляр с трубой.
Тип этот несколько мгновений назад постучал в дверной молоток и на всякий случай отбежал от двери на несколько шагов.
«Снова этот трубочист, – поморщился Хоппер, глядя на трубача. – Хотя сейчас лучше уж он, чем никто. Он ее не даст в обиду, пока меня нет. Не стоит забывать, что он без ума от Лиззи, Лиззи от него тоже без ума, и вообще, все кругом спятили на почве взаимной влюбленности».
Дверь открылась, и Лиззи вышла на крыльцо. На ней было любимое сиреневое платье, расшитое цветами, и шляпка, которую она называла «Как у мамы!». Лиззи подошла к этому типу, тот неловко потупился и протянул ей белоснежный цветок.
«Фу, – мысленно стошнило Хоппера. – Кладбищенская лилия. Ну кому может понравиться такое уродство?!»
Сестра, к его огорчению, лилию взяла и разулыбалась, как будто ей подарили букет шиповных роз из розария самого господина судьи Сомма – лучшие, по мнению Хоппера, цветы во всем городе.
Бледный тип неловко выставил локоть, и Лиззи взяла его под руку. Вместе они пошагали вниз по улице. В какой-то момент, словно почувствовав на себе взгляд Хоппера, тип испуганно обернулся и споткнулся.
Хоппер хмыкнул. Нет, ну что за рассеянный малый! Еще и пугливый, как крольчонок, – боится, что братец Лиззи где-то поблизости и уши ему надерет.
Впрочем, с каким бы Хоппер пренебрежением ни относился к Леопольду Пруддсу, трубачу из Погребального оркестра Пруддса, он ни на мгновение не забывал, что тот спас жизнь его сестре.
Да, Хоппер гонял этого нескладного странного паренька, грозился, что лично вздернет его на фонаре, если тот хотя бы приблизится к его сестре, но это скорее в шутку и для порядка – чтобы не расслаблялся сильно. Несмотря ни на что Хоппер дураком не был и понимал, что даже он не в силах встать преградой перед тем, что называл «Настоящей любовью, скрепленной спасенной жизнью и общими приключениями». Более того, он искренне надеялся, что и некая мисс однажды попадет в беду, и он, Хоппер, ее спасет. Но пока что не везло: ту мисс беды обходили стороной – он регулярно проверял. Ну а Лиззи… вряд ли бы он смог ей запретить любить этого Леопольда – скорее это она запретит ему что-либо ей запрещать.
«Надеюсь, Лиззи не станет делать глупости, пока меня нет. Особенно, когда прочитает письмо…»
Хоппер отошел от окна и, вернувшись к гардеробу, передвинул покосившуюся дверцу с зеркалом.
Лиззи не знает, что ее брат дома, думает, что он, как ему и положено, на службе – стоит на посту у вокзальной тумбы. Тогда как Хоппер улучил момент между тем, как она ушла в бакалейную лавку, а затем вернулась, и незамеченным пробрался домой. О нет, он не собирался прятаться, на уме у него было кое-что другое.
Хоппер бросил взгляд в зеркало – на кровати лежала его форма. Покрытая грязью, окровавленная. Там же стоял и его шлем. Сейчас они ему не пригодятся.
Он окинул взглядом свое отражение. Привычный мундир и форменные штаны заменил темно-серый костюм, шею слегка сдавливал кривобоко повязанный галстук. И тем не менее это было еще не все.
Выдвинув боковой ящик, Хоппер достал оттуда шкатулку. Щелкнул замочек, и здоровенные пальцы осторожно извлекли из шкатулки конвертик с надписью «Джентльманс-маскетт».
– Ваше время пришло, – дрожащим от волнения голосом сказал Хоппер. Кто бы знал, как долго он ждал этого момента.
Из конвертика констебль достал аккуратные миниатюрные усики с подкрученными кончиками и небольшую баночку с кисточкой.
Откупорив баночку, он макнул в нее кисточку и быстро промазал кожу над верхней губой, после чего приладил усы.
– Да чтоб меня!
Усы сели криво. Хоппер попытался их выровнять, но не тут-то было: клей схватился меньше, чем за мгновение.
В таком виде идти было решительно невозможно, и он потянул усы в попытке их оторвать.
– А-ой-ай-я-я-я-яй!
В глазах на миг потемнело от боли и жжения, но усы отклеились. Сделав пару глубоких вздохов, Хоппер попробовал еще раз. Снова промазав кожу под носом клеем, он пристроил усы. На этот раз все вышло, если не сказать – удалось на славу… Хотя почему не сказать?
– Удалось на славу! – воскликнул Хоппер, осматривая себя в зеркале, вертя головой туда и обратно, пытаясь разглядеть по очереди оба собственных профиля. – Ну что за красавчик! Кто бы знал, что усы мне так идут! Хотя я всегда знал! Это же очевидно! Теперь меня ни одна собака и ни один глазастый мальчишка не узнает!
Хоппер прищурился, ухмыльнулся уголком губы и процедил:
– Мистер Бёр… кхм… кхе-кхе…
Голос не подходил – он был слишком его голосом. Чуть повысив его, он произнес:
– Мистер Бёрджес. Кенгуриан Бёрджес, ша́кара. Странное имя, сэр? Так уж назвала меня матушка. Чем занимаюсь? Бывший паровозник, водил «Дагербру»: спаренный котел, рельефы на тендере – зверь-машина. Вышел в отставку, шакара. У меня дела в городе. Какие дела? Вас они не касаются, сэр. Шакара…
К старому, с любовью придуманному имени добавилось немного вымышленной предыстории. В воображении Хоппера Кенгуриан Бёрджес был знатоком своего дела, хранил парочку мрачных секретов (придумать потом), был любимцем дам (но не всех, а только особо привлекательных и знающих устройство паровоза) и обладал скр