ытым (глубоко, но не очень) потенциалом, который многих бы удивил. Характера Кенгуриан Бёрджес меланхоличного, но лучше его не злить, насмешек над собой он не выносит, в картах шулерить не позволяет, терпеть не может фликов. Имеет вредные привычки (ухлестывает за рыжими красотками всех оттенков и ставит локти на стол во время еды), при этом обожает печеные груши и в речи применяет слово-паразит собственного изобретения – «шакара».
Столь продуманное инкогнито, сдобренное шикарными усами, не разоблачит ни один шпик…
Ударили каминные часы, и Хоппер дернулся от неожиданности.
– Время не ждет, – напомнил он себе, и настроение мгновенно вернулось в черный мрачный колодец. – Они могут заявиться сюда в любой момент. На самом деле странно, что они до сих пор никого ко мне не отправили.
Подобного Хоппер хотел бы избежать, ведь не для того он сбежал от тумбы Хоуни, чтобы потом попасться дома и отправиться на Полицейскую площадь в сопровождении сержанта Кручинса и остальных.
Он знал, что как только появятся коллеги, осуществить задуманное ему не дадут. Гоббин тут же его где-то запрет, устроит допрос и откажется отпускать, пока дело не будет закрыто. И тогда придется все рассказать, отдать улики и просто ждать… Нет уж, не сегодня!
Хоппер надел пальто и натянул на голову котелок. А потом принялся торопливо собирать мешок.
К сборам он подошел с особым тщанием, ведь от них зависела его жизнь. В мешок отправились: все добытые улики, веревка, пара ножей, бинокль, фонарь, бутылка с керосином для него, карта Габена, блокнот Бэнкса и каминные часы. Подумав, Хоппер сбегал в комнату сестры и стащил каминные часы оттуда (на всякий случай). После чего проверил патроны в старом отцовском револьвере.
Взвалив на плечо мешок и подойдя к двери, Хоппер оглянулся напоследок. Бросил тоскливый взгляд на шесть коллекционных паровозиков на полке, перевел его на свой мундир, на котором лежал конверт, подписанный: «Для Лиззи (только не пугайся, а сперва дочитай до конца)».
В письме он, не вдаваясь в подробности, сообщал сестре, что с ним все в порядке и что пропадет на пару дней (Хоппер очень надеялся, что так и будет), выдал ей инструкции, что говорить сержанту Кручинсу или прочим констеблям, которые придут, клятвенно заверял, что все будет хорошо.
Тяжко вздохнув, Хоппер закрыл дверь.
Будет ли все хорошо? Он очень в этом сомневался…
…Тремпл-Толл жил своей привычной привокзальной жизнью и, казалось, не замечал, что у него глубоко под кожей появилась зияющая червоточина, из которой течет кровь вперемешку с чернилами.
Как всегда, воняли дымом из труб экипажи, лязгали автоматоны, а прохожие, посматривая на часы, торопились, толкались, переругивались, жаловались и причитали. Все, как и накануне. И только городские констебли отличались от себя же вчерашних. Исподлобья глядя на жителей Саквояжни, они высматривали любой намек на угрозу. В первую очередь угрозу своим спрятанным под мундиры шкуркам, ну а угрозы личному достоинству, включая недружелюбные взгляды и в какой-то момент даже прозвучавшее слово на букву «ф», они пока предпочли игнорировать, справедливо расставив приоритеты. Шкурка дороже гордости.
Когда мимо одной из сигнальных тумб прошел усатый здоровяк в темно-сером пальто, котелке и с мешком на плече, служители закона окинули его подозрительными взглядами, но останавливать не стали. Ну а тот поморщился и незаметно показал им «чайку». Фликов Кенгуриан Бёрджес не любил, о чем едва не забыл, поравнявшись с Флитвудом и Грампи и убедившись, что они его не узнали.
Мистер Бёрджес быстро шел в сторону канала по улице Файни, мимо кирпичной стены пожарной части Тремпл-Толл. Грубо перебинтованная кисть саднила, но он старался о ней не думать. Вместо этого думал о том, как там Бэнкс.
Бедный толстяк, ну и досталось же ему. Если он выживет и его окончательно не прикончат в Больнице Странных Болезней, то он, вне всякого сомнения, совсем истончится и похудеет от переживаний и прочих нервов. Прежним он точно не будет…
На душе у Кенгуриана Бёрджеса скребли кошки: «А может, я должен был остаться там, с Бэнксом, вместо того, чтобы сбегать, переодеваться и бросаться в неизвестность?»
Хотелось думать, что он сделал правильный выбор, но что-то подсказывало: это худший выбор из возможных. И тем не менее мистер Бёрджес понимал, что, если бы он остался, Гоббин отыгрался бы на нем за все. И дело не ограничилось бы всего лишь задержанием до выяснения обстоятельств происшествия. О расследовании, как и о повышении, можно было бы забыть.
«На моем месте Бэнкс поступил бы точно так же, – убеждал себя мистер Бёрджес. – Он ни за что не остановился бы…»
Переодетый констебль считал, что мерзавцы должны поплатиться за то, что сделали. Но не это главное. Бэнкс должен получить повышение и самокат. А для этого требовалось провести расследование до конца: мало было изловить поодиночке маленьких монстров, недостаточно просто схватить няню. Ведь даже если бы это и удалось, все равно оставались бы Удильщик и тот, на кого он работает. И Бёрджес решил зайти с другого конца – пройти по ниточке к самому началу, прибытию няни в Габен. Ниточка незримо ползла по улице Файни, тянулась к каналу Брилли-Моу и дальше.
Пожарная часть осталась за спиной, и Кенгуриан Бёрджес двинулся вдоль нависающих над тротуаром дубов сквера Альберты. В какой-то момент он оказался у большого заброшенного особняка с некогда лиловой черепицей и фигурными флюгерами. На вывеске над дверью значилось: «Трюмо Альберты». Когда-то здесь располагалась самая большая дамская лавка в Тремпл-Толл, но уже пару лет она была закрыта. На двери висел замок, в пыльных окнах-витринах стояли деревянные манекены, обнаженные и навевающие своим видом тоску. Еще парочка замерла в окнах второго этажа, незряче наблюдая за улицей Файни.
Лиззи часто жаловалась, что госпожа Альберта разорилась – по ее словам, когда-то здесь было лучшее место в городе, какое только может представить себе дама. В свою очередь, мистер Бёрджес (хотя вернее констебль Хоппер) считал, что лучшая лавка – это привокзальная, где можно купить все для путешествий и в которой костюмы продаются скромные, не лезущие в глаза дурацкими оборками, мехами и перьями. И в которой нет ни одного чулка – он лично проверял.
У двери «Трюмо Альберты» стояло несколько дам. Они о чем-то перешептывались и заглядывали в окна.
«Закрыто же! – раздраженно подумал мистер Бёрджес. – Ну что за упрямый народ эти женщины!»
Проходя мимо, он обратил внимание, как одна из дам ткнула локотком другую и кивнула на него. Обе залились краской и захихикали.
«Что это с ними? – удивился Кенгуриан Бёрджес. – Потешаются надо мной?»
Он и не догадывался, что дело в другом. Обычно, когда на нем была форма (то есть всегда), дамы на него старались не глядеть. А тут глянули и отметили, что этот мистер вполне ничего – и это еще слабо сказано! Высокий, широкоплечий, с мужественным (едва ли не героическим!) подбородком, а эти усы…
В иное время мистер Бёрджес прижучил бы этих дам за непочтительное хихиканье в адрес полиции, но сейчас он себе напомнил, что никакой полиции здесь нет и решил не связываться. К тому же у него дело, а дамы – и это всем известно! – жутко болтливы и обожают красть чужое время.
Преодолев раскинувшийся вокруг «Трюмо Альберты» сквер, Кенгуриан Бёрджес вышел к мрачному зданию заброшенной фабрики «Терру». Быстро преодолел глухую закопченную стену. Здесь от трамвайной ветки отрастала другая, ведущая на улицу Слив.
Мистер Бёрджес едва сдержался, чтобы не свернуть на нее. Руки буквально чесались заглянуть в квартиру Хейвудов и пристрелить няню или хотя бы какого-нибудь близнеца, но умом Кенгуриан Бёрджес понимал, что скорее всего их там нет. После неудачного нападения у тумбы Хоуни домой они не вернутся, полагая, что туда первым же делом нагрянет полиция.
Он двинулся дальше. С приближением к каналу запах керосина и машинного масла становился все сильнее.
Предаваясь размышления, Кенгуриан Бёрджес и сам не заметил, как оказался на том месте, где знакомый ему план Габена (привокзальный район Тремпл-Толл) обрывался. Граница района. Край карты.
И вот он уже стоит у моста Ржавых Скрепок, где на тумбах ограждения по обе стороны возвышаются два чугунных столба с тремя фонарями на каждом.
Мост был очень длинным – не меньше мили, заходившие на него рельсы трамвайной линии исчезали во мгле, вдалеке виднелись очертания стоявшей на мосту харчевни «Подметка Труффо». Дальше разобрать ничего не удавалось – весь противоположный берег тонул в тумане.
Трущобы Фли – без сомнения, худшее место во всем Габене. Громадный район, состоящий сплошь из трущоб. Ни одного полицейского на много миль, никакого даже хилого подобия законности и порядка, всем управляют банды одна другой хуже. И это еще если забыть о гигантских блохах размером с волкодава. Констеблям Тремпл-Толл было настрого запрещено туда соваться – даже если они преследуют преступника, и тот решил сбежать по мосту. На трамвайной станции у харчевни когда-то был пост, но тумба там давно стоит обугленная, после того, как ее подожгли эти…
Кто именно поджег сигнальную тумбу, Кенгуриал Бёрджес не знал.
Что ж, где же еще могла скрываться тайна появления в городе жуткой няни? Ну не могла эта таинственная дама просто сойти себе с дирижабля на Чемоданной площади!
Ни констебль Хоппер, ни, разумеется его вымышленная личность никогда не были в трущобах Фли и мало представляли, что их там ждет. Зыбкая дымка Блошиного района вызывала сомнения, опасения и страх неведомого, но отступать было поздно.
– Это вам всем лучше со мной не связываться, шакара, – сжав зубы, процедил Кенгуриан Бёрджес.
«Это все ради Бэнкса», – добавил он мысленно и шагнул на мост. Впереди его ждал Фли.
Часть I. Глава 4. Театр теней
Станция кебов на Чемоданной площади была самым уютным местом во всем Габене. По крайней мере для Винсента Килгроува-младшего. Хотя, признаться, помимо нее, он мало где бывал.