Винки плохо помнил свой старый дом – лишь фрагментами в памяти всплывали лестницы со столбиками, деревянные панели на стенах, громадный камин и лев – большой страшный лев в фонтане у главного входа. Он помнил высоченных слуг в бордовых ливреях и дворецкого в черном. Да и все, в общем-то.
Теперь у него новый дом – крытая кованным навесом станция с двумя скамейками, большими часами на столбе и сарайчиком с растопкой.
Время между прибытиями поездов казалось Винки особенно приятным – новая партия чужаков еще тряслась в вагонах по пути к городу, прохожих на Чемоданной площади мало. Даже сам воздух пропитан ожиданиями: кого привезет поезд? Будет ли что-то интересное? Какими будут пассажиры?
Часы показывали половину второго, туман слегка развеялся, напоминая теперь не сплошную поволоку мглы, а висящие отдельно над мостовой и тротуарами клочья, как будто кто-то порвал целую тысячу подушек. Идеальным рядком под навесом стояли четыре темно-серых кеба, сами же кебмены, в ожидании прибытия поезда, обедали, устроившись на скамейке под часами и грелись у небольшой жаровни. Редкий момент, когда все они собирались вместе на станции…
Мистер Боури ковырял ложкой приготовленный супругой суп в круглой жестянке и жаловался на бессонную ночь, которую устроили ему дети, мистер Джоунзи (прочие в шутку называли его «Сноубзи» из-за чрезмерно утонченных манер и легкого высокомерия), отдернув манжеты, с важным видом постукивал ложечкой по яйцу всмятку на подставке, мистер Граппи жевал сэндвич, попутно опорожняя уже третью по счету бутылочку угольного эля (развозить пассажиров трезвым он не привык), а мистер Портнек, обгрызая запеченную утиную ножку, ворчал: ночной кебмен, оставшийся подзаработать на дневную смену, совсем замерз и даже жаровня не особо помогала; его плохое настроение можно было понять – за всю ночь к нему в салон не сел ни один даже самый завалящий пассажир из «заморочных», а до обеда были лишь хмыри «на соседнюю улицу».
Винки уже подготовил к очередным разъездам все, что только можно, и выручил целых пятьдесят пять пенсов. Помимо этого, он успел подмести станцию, прикрутить вентили на всех фонарях (не полностью – туман еще не рассеялся), покормить местного кота Паровозника и расставить новые мышеловки у стены с подвалами (Паровозник ловлей вредителей себя не обременял). За все это Винки не платили, но мистер Боури часто говорил, что станция кебов у вокзала – это лицо города, и мальчик считал своим долгом приводить это лицо в порядок. Особенно после того, как умер старый смотритель и по совместительству кеб-диспетчер мистер Махерран.
Оглядев станцию, Винки попытался вспомнить, что из дел еще нужно выполнить, и хлопнул себя по лбу. Так ведь уголь в сарайчике с растопкой еще не перебран и не пересыпан в мешки после того, как угольщик мистер Грейди привез новую партию!
Приподняв сползшую на лицо кепку и засучив рукава, он направился к сараю. По пути его окликнул мистер Боури:
– Чего такой смурной, парень? Все в порядке?
Винки опустил взгляд.
– Да, сэр. Иду уголь перебирать.
– Отложи уголь на потом, а? Вижу же, что есть хочешь. Иди к нам, пообедай, а потом углем своим занимайся.
Винки замотал головой.
– Не положено, сэр. Мистер Махерран запретил мне у кебменов еду просить.
Мистер Боури глянул на мистера Граппи, тот хмыкнул и сделал еще глоток угольного эля.
– Не дури, парень, – бросил мистер Портнек. – Хрыч Махерран давно на кладбище под землей диспетчерствует. Его запреты там же, в могиле.
– К тому же не ты еду просишь, а мы тебя приглашаем, – добавил мистер Граппи. – Разные вещи.
– Да оставьте его, господа, – заявил мистер Джоунзи. – Видно же, что юный джентльмен не в настроении-с. Давайте, мистер Винки, займитесь углем – и не забудьте, что в моем мешке должен быть самый лучший уголь.
– Будет исполнено, мистер Джоунзи!
Винки поспешил к сарайчику, открыл дверь и оглядел большую кучу угля – ну куда это годится?! Все перемешано, пустые мешки беспорядочно валяются рядом, к коробкам химрастопки на полках не подступиться, не испачкав костюм.
Винки вздохнул, надел большущие рукавицы и взялся за жестяной совок с надкусанным краем. Начав собирать в мешок уголь, он задумался о словах мистера Джоунзи. Кебмен был прав: настроение у Винки отсутствовало так же, как пара запасных башмаков.
Да и где здесь отыщешь хорошее настроение, когда Шнырр Шнорринг забирает у тебя целый фунт! Впрочем, помимо этого, было кое-что еще – посерьезнее. Сэмми и его странности.
Блохастый Сэмми был лучшим другом Винки и соседом по подвальчику, где мальчик ночевал. Работал Сэмми не где-нибудь, а в самой редакции «Сплетни» – разносил газеты, а прозвище свое он получил от других мальчишек-газетчиков за то, что то и дело чесался, как будто его кусали блохи.
Сэмми был добрым, Винки не обижал и рассказывал ему всякие новости из газет, хоть они и состояли сплошь из заголовков, которые Сэмми выкрикивал на своем перекрестке Бромвью и Харт. А Винки в ответ передавал ему сплетни с Чемоданной площади и описывал разных причудливых «старых», которых видел за день. «Старыми» уличные мальчишки называли всех взрослых, и порой некоторые из них были настолько странными, что Сэмми даже не верил и удивленно хлопал себя по колену: «Да быть не может?! Целых два горба?!» или «Ты точно выдумываешь! Она таскает с собой чучело ворона?!»
Сэмми никогда не унывал и часто хвастался, что скоро наконец выслужится перед газетчиком Бенни Трилби и его допустят в печатный зал – он мечтал стать настоящим репортером. А еще Сэмми был искренним и никогда не врал Винки.
Но только не этой ночью.
Вернулся в подвальчик Сэмми поздно, после полуночи. Выглядел он весьма довольным собой и при этом сытым. Винки сразу же почувствовал исходящий от него запах сосиски (он мог этот запах учуять за милю). Хуже всего было даже не то, что Сэмми не поделился с Винки сосиской (а они всегда делились друг с другом), а то, что он заявил, что никакую сосиску, мол, не ел, и как-то странно потупился, словно его приволокли в суд. На вопросы о том, где он был и что делал, Сэмми отвечать отказался, а в итоге и вовсе окрысился и заявил: «Не твоего ума дела, где я был! Ты мне не брат, малышня! И вообще спи давай, пока нос не прищемил!»
Винки был поражен. Друга словно подменили. Он никогда прежде так не говорил и не обзывался малышней. Было ясно: Сэмми что-то скрывает. Будто бы то, чего стыдится.
На этом странности не закончились: перед сном Сэмми в свете керосиновой лампы что-то записал на клочок бумажки. При этом он приговаривал себе под нос: «Это тебе за то, что ударил меня дубинкой…», «А тебе это за то, что натравил на меня своего гадкого пса…», «Не стоило вам двоим обдавать меня грязной водой из лужи…»
Винки не понимал, что это значит и к кому Сэмми обращается, но спрашивать не решился.
Утром тот ушел в редакцию за газетами. Перед этим Винки пытался с ним поговорить, но Сэмми отреагировал еще хуже, чем ночью: пригрозил, что если Винки будет лезть с вопросами, то сломает ему «его гадскую левую руку».
Это было так обидно, что Винки едва не расплакался. Уж от Сэмми он такого не ожидал. С этой обидой Винки и направился на станцию, где и взялся за работу, а потом была встреча с Шноррингом…
Из мрачных мыслей его вывел шорох.
Угольная куча шевельнулась, посыпались-покатились вниз потревоженные угольки. Мальчику показалось, что в ней кто-то прячется.
– Паровозник? – раздраженно произнес Винки. – Я же велел тебе не соваться в сарайчик!
Раздался шепот, и Винки, отпрянув от кучи и едва не выронив совок, распахнул рот.
«Кобольд! – испуганно подумал он. – Угольный кобольд!»
Винки никогда не видел кобольдов, но много о них слышал. Кебмены поговаривали, что они во множестве обитают поблизости пакгаузов, запасных и ремонтных веток железной дороги. И вот – один из них пробрался на станцию кебов!
– Ми… мистер Боури… – тихонько позвал Винки, но ответом ему был взрыв хохота под часами. Кебмены не слышали.
На куче больше никто не шевелился, словно кобольд испугался, а затем раздалось негромкое:
– Не зовьи йих…
Говорил точно не кобольд – и верно: угли на вершине кучи вдруг посыпались вниз настоящей волной, и наружу выбралось худющее существо с взъерошенными курчавыми волосами.
На Винки глядел смуглый мальчишка в черной от сажи вязаной кофте и таких же вязаных штанах. Он весь походил на один большой кусок угля, и лишь два карих глаза ярко блестели, как огоньки ламп.
Это был Вакса – один из Сироток с Чемоданной площади. В отличие от Винки и прочих Сироток, Вакса в Габене не родился и прибыл сюда откуда-то из жарких стран, где водятся обезьяны. Сам он говорил, что потерялся в вокзальной толпе и родители не стали его искать, но ходили слухи, что на самом деле привезли его в клетке и ему удалось сбежать.
Свое прозвище Вакса получил за цвет кожи, которая напоминала средство для чистки башмаков.
– Привет, Вакса, – поздоровался Винки. – Что ты здесь делаешь?
Вакса бросил осторожный взгляд на обедающих неподалеку кебменов (Сироткам появляться на станции запрещалось) и хмуро посмотрел на Винки.
– Он зовьет тьебя, Вьинки, – сказал Вакса со своим смешным акцентом.
Винки отступил на шаг.
– Что? Меня? Зачем я ему понадобился?
– Он сам тьебе расскажет.
– Но я очень занят! Мне нужно наполнить мешки и еще много чего…
Вакса слез с кучи и, неодобрительно зыркнув на Винки, пробурчал:
– Тьебе лучше пойти со мной. Ты знаешь, что его не стоит зльить. Идьи за мной, Вьинки.
Не прибавив ни слова, Вакса шмыгнул в дверь сарайчика и направился к выезду со станции.
Винки глянул на мистера Боури. Тот ничего не замечал, смеясь над какой-то шуткой мистера Граппи. Выхода не оставалось, и, сорвав с рук рукавицы, мальчик воткнул совок в кучу угля и бегом последовал за Ваксой.
Вакса шел крадучись вдоль стены дома. Когда рядом появлялись прохожие, он вжимался в фонарные столбы, посто