– Я не из Габена.
– А манеры прям из Саквояжни.
Бёрджес вздрогнул.
– Что еще за манеры?
Мистер Бджиллинг не ответил и лишь хмыкнул.
Торопливо доев, Бёрджес поднялся, натянул на голову котелок.
– Передайте мою благодарность супруге за завтрак. Рыба удалась.
– Эта гадостная рыба? Берта никогда не умела стряпать.
Бёрджес пожал плечами и пошагал к выходу. Этот боцман ему крайне не понравился. Что ж, тот понравился бы ему еще меньше, отметь он брошенный в его спину злобный взгляд…
…Удильщик… Где же ты прячешься?..
Денек для Кенгуриана Бёрджеса выдался непростым. Поиски шли с попеременным успехом, то есть сперва всякий раз вроде как был успех, а потом он оборачивался разочарованием с привкусом попранных ожиданий. Удильщик, казалось, был повсюду и нигде одновременно. Он прятался за углами, выглядывал в окна, жил в шепоте и ругани Моряцких кварталов, но всякий раз, как Бёрджес подбирался к нему, ускользал – таял, как клок тумана.
Длинный причал, о котором говорила мадам Бджиллинг, оказался местом довольно странным. Прямо на мостках громоздились дощатые лачуги, нависающие над водой, тут же были пришвартованы лодчонки, крытые досками, штопаными полотнищами и мятой жестью. Повсюду на причале в зловонном дыму, вырывающемся из множества труб, ютились личности настолько жалкие, что даже какой-нибудь нищий из Саквояжни в сравнении с ними мог бы справедливо считаться почтенным джентльменом. По большей части хромые, горбатые, с втиснутыми в плечи головами, они сновали по мосткам, разбирали какой-то хлам и возились в кучах ветоши.
Все эти типы представляли собой удильщиков – как выяснилось, это была местная, с позволения сказать, профессия: что-то вроде канализационных тошеров из Тремпл-Толл – удильщики занимались тем, что бродили по берегу и собирали все, что прибило морем, в надежде отыскать что-нибудь, что можно будет продать.
Около часа Бёрджес расхаживал по причалу, заглядывал в лачуги и в щели под настил, в поисках нужного удильщика, но среди всего этого сброда он так и не нашел никого, кто хотя бы отдаленно напоминал человека, описанного хозяйкой гостиницы. Вывод напрашивался очевидный: его здесь нет.
Блуждая по причалу, Бёрджес основательно продрог, пальто и котелок покрылись пылью. Еще и чайки эти проклятые – одна пыталась стащить у него шляпу.
– Чего уставилась? – раздраженно бросил Бёрджес неудавшейся воровке, нагло на него глядевшей с деревянной опоры, и показал чайке «чайку».
Сойдя с причала и раздумывая, что делать дальше, он уже собирался вернуться в гостиницу, когда увидел любопытную картину: на берегу, в тени ржавого буксира, стоящего на уходящих в море рельсах, сгрудилось несколько рыбаков. Все они чему-то бурно возмущались. Приземистый старик в вязаной шапке демонстрировал остальным рваную сеть, ругался и клял на чем свет стоит «хмыря», который ее ему продал:
– Пелядь ползучая! Тухлогаз мелководный! Я ведь, братцы, уже вытащил сеть из воды, почти затащил ее на борт. Пурпурный роклин! Не заплыть мне за бакен, если я не видел его своими глазами! Красавец! Шесть футов! И тут эта трухлядь рвется, и мой роклин уходит, вильнув хвостом, как трактирная девка подолом! Уже вторая сеть худая, как панталоны старухи!
Другие поддержали:
– И у меня на той неделе сеть разлезлась!
– Кузен мой Ржавый, вы его знаете, тоже купил у хмыря плетенку, так она – борода, путается сама!
– Да! У всех было! В последнее время этот хмырь сует одну дрянь! Самого торгаша в сеть и под пыль! Пусть пузырей попускает!
– Чтоб нога у меня отнялась, если я еще зайду хоть раз к Удильщику!
Бёрджес оторопел. Удильщик! Да быть такого не может!
«Думай за двоих, – напомнил он себе. – Нужно вытащить сведения из этих рыбаков. Напрямую спрашивать не стоит. Тоньше, ловчее…»
Подойдя, Бёрджес вклинился в разговор с ловкостью паровоза, пытающегося протиснуться в дверь игрушечной лавки на полном ходу:
– Я тут услышал, вы сети обсуждаете.
Рыбаки повернулись к нему. Взгляды их были ожидаемо враждебными и подозрительными. Парочка типов положила ладони на рукояти ножей.
– А ты кто будешь? – спросил старик с рваной сетью. – Нечего чужакам уши греть у нас на берегу.
– Да я не то чтоб чужак. Дядя мой рыбу ловит на краю Гадкого взморья. – Бёрджес неопределенно ткнул рукой, указывая, как он надеялся, подальше от того места, где они стояли. – Одноглазый, знаете его?
– Который Вонючка? Или который Джеккери?
С вонючками Бёрджесу не хотелось иметь родства даже вымышленного, и он сказал:
– Джеккери. Говорю же, знаете. У него на днях сеть прохудилась. Вот думал прикупить ему новую.
– Эй, а я тебя помню! – воскликнул один из рыбаков, сутулый длиннорукий тип с курчавой бородой, в которой застряли водоросли. – Ты ж вчера с моей дрезины рыбу в «Плаксу» перетаскивал. У мадам Бджи горбатишься?
– Ну да, думал, как дядя, в рыбаки податься, но это ж мастерство – терпение нужно. Не каждому умение это по плечу.
Любой намек на подозрительность тут же исчез из взглядов рыбаков. Хмурые обветренные лица чуть разгладились.
– Так вот про сеть, – продолжил Бёрджес. – Нужна новая. К Удильщику, что ли, сходить?
Ответом ему стали бурные возражения: «Не коломуть!», «Башка дырявая!», «Вынырни со дна!» – и заверения, что уж лучше мурене в пасть, чем к нему.
– А где его лавка находится? Чтобы я уж точно к нему не попал ненароком…
– Да на Просоленной улице, напротив харчевни «Боль-в-ноге». Увидишь вывеску с удильщиком, обходи ее стороной…
Поблагодарив рыбаков, Бёрджес направился в Моряцкие кварталы, еще даже не догадываясь, что его ждет…
…Лавку «Удильщик» он нашел довольно быстро.
Серое каменное строение с большими окнами-витринами выходило на старую трамвайную линию. У входа были расставлены тюки сети, и Бёрджес тут же понял причину злости рыбаков. Сети облепило несколько дюжин котов. Они царапали и рвали – а некоторые так и вовсе грызли зубами – канаты. Сперва за торчащими повсюду хвостами не было видно, что эти усатые проходимцы делают, но, подойдя, Бёрджес различил, что в сетях прячутся чайки. Загнанные птицы били клювами, стараясь клюнуть настырных котов, а те продолжали свою работу, вскрывая тюки, словно опытные грабители – несгораемые шкафы.
Толкнув дверь, Бёрджес погрузился в гул и рокот, издаваемые тремя большими механизмами. Перебирая латунными «паучьими» конечностями, они быстро и умело плели сети. Помимо них, в лавке по продаже снастей, также были ряды гарпунов и удочек, ящики с поплавками и свинцовыми грузиками, а в углу стоял крошечный одноместный батискаф, похожий на проклепанное яйцо.
Стойки здесь не было, и хозяин, лысый мужчина с объемистыми бакенбардами и в черной вязаной кофте, развалившись на стуле, читал «Габенскую Крысу».
Опустив газету, он глянул на посетителя и унылым голосом произнес:
– Лучшие снасти в Моряцких кварталах. Крепко, надежно, удержат даже кита.
Бёрджес с сомнением кивнул, оглядывая хозяина лавки. Тот с виду напоминал здоровенную мятую подушку, упакованную в одежду и перетянутую подтяжками, а мадам Бджиллинг ничего не говорила о том, что приходивший к Няне человек – толстяк. Осознание постучало по его макушке костяшками безжалостных пальцев: снова не то!
– Шакара! – выругался Бёрджес. – И где искать Удильщика?!
– Перед вами, – ответил хозяин лавки.
– Не вы! Мне нужен другой Удильщик! Я как те рыбаки – пытаюсь поймать его, но он всякий раз выбирается из сети.
Торговец снастями удивленно изогнул бровь.
– Зачем же его ловить, если можно просто заглянуть к мадам Пиммерсби?
– Что еще за мадам?
– Она всегда в это время сидит на Якорной площади. Это тут недалеко.
– И у нее я найду Удильщика?
– Где же еще, как не у нее?..
Покинув лавку, Бёрджес наделил хмурым взглядом котов и пошагал в сторону арки между двумя домами располагавшейся по другую сторону трамвайной линии. В этой арке висел ржавый якорь, который он заприметил еще издалека – видимо, указанная площадь находилась где-то там.
Предчувствие подсказывало Бёрджесу, что он снова найдет вовсе не то, что ищет, но что еще оставалось…
Почти всю Якорную площадь – большое пространство, ограниченное домами с серо-зелеными чешуйчатыми крышами, занимал собой рынок. Деревянные прилавки, покрытые морской солью, соседствовали с бочками на колесах и похожими на цирковые фургонами. Меж ними были натянуты полосатые навесы.
Коптили печи, на которых тут же жарили и пекли нечто отвратительное, что продолжало дергаться даже на жаровне. Крики торгашей перемежались криками чаек и гомоном снующих меж рядами покупателей.
Озираясь по сторонам, Бёрджес шел вдоль прилавков, заваленных ракушками, рыбой и сушеными водорослями. Тут и там высились пирамиды глиняной посуды, расписанной синей краской, и причудливые фигуры из кораллов. Хлебные лепешки соседствовали с табаком и тем, что вызвало у Бёрджеса приступ тошноты, – рыбой в сахаре. В одном фургончике среди гор ниток устроилась женщина, вязавшая кофты, шапки и шарфы. Другой был обвешан сотнями разнообразных фонарей и ламп. Третий походил на передвижной винный погреб – все место в нем занимали бутылки. В еще одном – Бёрджес даже расчихался, проходя мимо, – стояли мешки с разноцветными специями.
Рядом с прилавком, заставленным консервами, на бочке сидел длинноусый старичок, играющий на концертине, – мелодия, которую он извлекал, нагнетая меха своей гармоники, – пыталась казаться веселой, но в ней проскальзывало нечто тревожное.
«Именно под такую музычку висельники танцуют в последний раз», – подумал Бёрджес.
Впереди проскрипели колеса тележки, которую толкал перед собой высокий скрюченный тип в покосившемся цилиндре. На борту тележки было выведено: «Деревянчики мэтра Думмеролля», а в ней самой разместились куклы в неказистых одежонках и шляпах.
Бёрджеса внезапно посетила идея, и он остановил продавца кукол: