Сейчас он не знал точно, кем является. Да и его волновало кое-что посерьезнее.
Дощатые мостки в слякоти улицы казались невероятно узкими – и как с них не упасть? Как удержать равновесие и не шлепнуться со всего размаху в грязь?
Вот это была задача так задача, когда у тебя голова, по ощущениям, похожа на чугунную гирю, ноги заплетаются, а туман, окутавший Гадкое взморье, приобрел странный синеватый оттенок.
Утро было ужасным. Худшим за последнее время – тошнотворным утром. Веселая попойка в «Плаксе», закончившаяся на рассвете, оказалась испытанием ничуть не меньшим, чем ночная схватка.
Бёрджес решил, что все же пусть лучше он будет Бёрджесом, хотя и не осмелился бы сейчас произнести свое имя: «Кенгу…», «Кинга…», «Кенги…»… Нет! Можно и не пытаться!
Все события в гостинице после того, как мадам Бджиллинг откупорила третью бутылку «Меро-мер», смешались в голове Бёрджеса в какую-то кашу. Он мало, что помнил. Вроде бы они с Бланшуазой Третч танцевали. А потом с мадам Пиммерсби. А потом с… Пинсли?
К слову, старик сейчас спал в бочке, связанный и совершенно голый. Когда всеобщее веселье зашкаливало, они с ловцом удильщиков заключили пари: Пинсли уверял, что ему по силам пролезть в дымоход. Для этого он разделся до гола (чтобы лучше проскользнуть). Все тут же принялись за ним гоняться, и в итоге вытащили его из дымохода на крыше, где он и застрял…
Всю ночь пели песни, от которых до сих пор звенело в ушах, обнимались с рыбаками, клянясь в вечной дружбе, автоматон Бенджамин отплясывал развеселую джигу, потом поймали пару чаек и пытались их напоить. Удалось. Пьяные чайки до сих пор расхаживали по стойке, спотыкаясь и крякая… Или что там делают чайки?
Ночь определенно удалась…
Оставив всех спать, Бёрджес переступил лежащих у двери в обнимку мадам Третч и мадам Пиммерсби и покинул гостиницу. Несмотря ни на что, у него было дело. Важное дело, которое нельзя отложить.
Вот только какое?
Сквозь мутную пелену воспоминаний проглядывало тающее бледное лицо в очках. Марисолт… Она что-то говорила… Куда-то вела его, держа за руку…
Что рассказала Марисолт?
Бёрджес помнил лишь, что это нечто страшное. Память отказывалась восстанавливать тот разговор, а утром он не смог найти девочку. В мыслях было лишь место. «Тупик Колеса». Разбудить мадам Бджиллинг и узнать у нее, что это за тупик такой и где он находится, едва ли удалось – сквозь сон она сказала: «Это в Кварталах. Там… колесо…»
И Бёрджес отправился на поиски этого злополучного колеса…
Так он и бродил по Моряцким кварталам, распугивая местных своей частично членораздельной речью и застывшими слегка мутными глазами. Грубо брошенные вопросы, где здесь тупики и колеса, доброжелательности жителям Кварталов не добавляли.
В какой-то момент затылок будто почесали чьи-то острые ногти, и Бёрджес обернулся.
«Слежка?»
Квартал жил своей жизнью. Хозяйки открывали ставни и развешивали над улочкой постиранное белье, в окне башмачник склонился над болванкой и отстукивал молотком по подметке надетого на нее башмака, у пекарни стояли дети, сжимая в кулачках монетки и нетерпеливо заглядывая в распахнутые двери: «Когда там наконец вынесут первые лепешки?» Уже знакомый Бёрджесу мэтр Думмероль сидел на пороге своей мастерской и самозабвенно вырезал ножом из небольшого полена очередного деревянчика. Девушка с лениво вращающимся антитуманным зонтом выбирала на прилавке уличного торговца украшения из ракушек и кораллов. Никто не глядит… Ни намека на присутствие боцмана Бджиллинга…
Бёрджес повернул голову, и его взгляд наткнулся на узкий проход между домами. Над ним висело колесо от телеги.
«Да вот же оно!»
Бёрджес еще раз огляделся и шагнул пол колесо.
Утренний свет в проход почти не проникал, и в нем клубилась зыбкая полутьма. Воняло кислятиной так, что в пору зажимать нос. Повсюду валялись прогнившие ящики, рваные сети, обломки весел. У стен стояли зеленые бочки, в которых что-то копошилось.
Хрустя рыбьими скелетами с каждым шагом, Бёрджес пробирался все глубже в проход. Шум соседней улицы Корабельных Крыс становился все тише, пока не исчез совсем.
Не представляя, что ищет, Бёрджес наконец уперся в тупик. Здесь ничего не было, кроме все того же мусора. Ни двери, ни лаза…
Шагнув к стене, он услышал, как под ногой звякнула решетка и в последний момент поймал себя на том, что другая нога проваливается в пустоту.
С трудом удержав равновесие, Бёрджес качнулся и схватился за торчащую из стены трубу.
«Едва не ухнул туда! – пронеслось в голове. – Что это там?»
Отпустив трубу, Бёрджес наклонился и разобрал квадратный люк, перекрытый проломленной в паре мест решеткой.
«Может, то, что я ищу, внизу?»
Взявшись за прутья, Бёрджес поднял решетку – та встала на ржавых петлях, – и он аккуратно опустил ее рядом: не стоит привлекать внимание грохотом.
В люк вели железные скобы, и с мыслью «Ох, не нужно туда лезть», Бёрджес начал карабкаться вниз. Перчатки тут же покрылись ржавчиной и слизью…
Колодец не был глубоким – футов десять-пятнадцать, и вскоре Бёрджес уже стоял на чем-то липком и твердом.
Разглядеть что-либо кругом не удавалось, но характерный запах нечистот лучше любого указателя сообщал: канализация.
Пошарив по карманам, Бёрджес достал коробок спичек.
Фьюирк. Загорелся огонек, освещая серые каменные стены и нависающий над головой свод.
Прямо перед ним лежал человек. Хотя правильнее будет сказать, что рядом лежало то, что осталось от человека.
«Моряк!» – понял он благодаря бушлату, который был надет на мертвеце. Профессиональным взглядом констебля Бёрджес сразу определил: убили.
Впрочем, это понял бы любой. Зеленое лицо мертвого моряка застыло в гримасе ужаса и боли, расширенные глаза незряче уставились в стену, приоткрытый рот исказился в изломанной трещине. Но то, что было ниже головы…
Бёрджес дернулся, и спичка погасла. А потом его стошнило. Дело было не в выпитом ночью море «Меро-мер» – просто не каждый день такое увидишь!
Вытерев губы рукавом, Бёрджес зажег еще одну спичку. На этот раз он был готов и смог рассмотреть весь открывшийся ему кошмар в подробностях. Шея, грудь и живот моряка были разорваны, из дыры наружу торчали переломанные ребра, куски внутренних органов зияли дырами, как будто их что-то грызло. И повсюду была вязкая черная слизь.
В памяти всплыли слова Марисолт: «Он жрет не только жемчужины…»
И Бёрджес вспомнил.
Когда утомленный танцем с Бланшуазой Третч, он рухнул на стул и уже взялся за кружку, чтобы промочить горло, кто-то потянул его за рукав. Рядом стояла дочь хозяйки гостиницы. Бёрджес удивился, но она, косясь на мать, взяла его за руку и повела к лестнице. Он начал заваливать девочку вопросами, но она сказала: «Я покажу. За то, что спасли нас и прогнали папу».
Марисолт завела его в каморку на лестнице, после чего отодвинула несколько досок в дальней стене и пролезла в проем. Бёрджесу было непросто последовать за ней, но в итоге он все же протиснулся и обнаружил себя в настоящем застенье.
«Эти проходы здесь повсюду, – пояснила Марисолт. – Их сделал дедушка, чтобы следить за постояльцами – он им не доверял. Мама запрещает мне сюда забираться…»
Девочка повела его по проходу. Дальше была узкая приставная лесенка, ведущая в еще один коридорчик. Бёрджесу приходилось пригибать голову и идти боком, а еще там повсюду висела паутина и все было в пыли. В носу тут же засвербел зарождающийся чих.
Марисолт вдруг остановилась, встала на стопку кирпичей и отодвинула в сторону висящую на бечевке дощечку – за ней было круглое отверстие размером с пуговичный фунт. Она кивнула Бёрджесу, и, закрыв один глаз, он приставил другой к отверстию. Гостиничный номер. В окно проникает немного света от уличного фонаря.
«Девятый номер», – сообщила Марисолт, а затем рассказала.
Мисс Эштон была странной даже по меркам постояльцев прибрежной гостиницы, в которую кого только ни заносит. Она будто спала на ходу, говорила тихо, отвечала на вопросы матери Марисолт уклончиво и отказалась даже назвать имя ребенка. А еще она не позволила мистеру Пинсли помочь ей поднять на этаж коляску, словно боялась, что в нее кто-то заглянет. И сама волочила ее по ступеням. Когда новая постоялица прошла мимо Марисолт, та почувствовала такой страх, какого не испытывала даже перед отцом. Угроза будто исходила не столько от новой постоялицы, сколько от ее коляски.
Когда мисс Эштон заперлась в своем номере, Марисолт решила, что должна узнать, кто она такая и что скрывает: любопытство и недоверие к постояльцам передались ей от дедушки. Она пробралась в тайный ход и заглянула через наблюдательную дырочку.
Сперва ничего особенного не происходило, но затем началось по-настоящему страшное. Коляска заговорила с мисс Эштон. Она шептала – очень жутко шептала. Это был никакой не ребенок! Тот, кто был в коляске, сказал, что они на месте и осталось ждать. Мисс Эштон ответила, что рада вернуться в родной город и что ей не терпится встретиться с кем-то, чье имя Марисолт не расслышала. Зато она четко расслышала имя того, кто был в коляске. Мисс Эштон называла его «мистер Заубах», а он обращался к ней: «няня».
Мистер Заубах попросил дать ему «сладость», и мисс Эштон, достав из чемодана черный бархатный мешочек, извлекла из него жемчужину. А потом… Из коляски вылезли два черных щупальца и, схватив жемчужину, затащили ее внутрь.
Марисолт была потрясена: в коляске жил монстр!
Съев жемчужину, монстр сказал: «Еще одна!» Мисс Эштон протянула ему новую жемчужину из мешочка, но тот не взял ее и заявил: «Другая. Я чую жемчужину в этой комнате!»
И тут коляска качнулась и покатилась сама! Мисс Эштон пошла за ней, и у кровати они остановились. Наружу снова вылезло щупальце – длинное, скользкое, покрытое присосками. Оно спустилось, и его кончик пополз по полу.
«Здесь», – сказал монстр, и его няня подняла одну из половиц. В тайнике обнаружились шкатулка, жемчужина и письмо.