дут остальные?!»
Он не замечал холода, не обращал внимания на промокшие ноги, на капающую с полей котелка воду. Его руки так сильно дрожали от нетерпения, что в какой-то момент он случайно едва не пальнул из револьвера. Убрав палец со спускового крючка, Бёрджес заскрипел зубами: вот это был бы номер.
В дожде внезапно загорелись огни. И они все приближались. Вот они уже на мосту, вот уже ползут к островку…
– Начинается! – воскликнул Бёрджес и, одернув себя, мысленно добавил: «Начинается… Они здесь!»
На островок выкатил небольшой вагончик. Подъехав к двери, он встал. Затем открылась дверь в борту, и под дождь вышли трое…
Впереди шагал, видимо, Уолтер Финлоу, а за ним следовали какие-то… мальчишки? Неужели один из них тот, о ком говорил чужак в пабе?
Как следует разглядеть пассажиров вагона Бёрджес не успел – все трое прибывших на остров исчезли за дверью маяка.
С этого мгновения тревога и нетерпение начали заполнять Бёрджеса, как черная вода на глубине тонущую субмарину.
Какое-то время ничего не происходило, а затем где-то наверху зажегся свет.
Бёрджес выглянул из-за эркера и задрал голову. Фонарь! Кто-то вывесил на ограждении галереи фонарь!
«Это знак, – понял он. – Финлоу подает Удильщику сигнал. Вот теперь и правда начинается…»
Достав из кармана пальто очки с закрашенными черной краской стеклами, Бёрджес надел их. В голове как нельзя некстати появились строки из песни: «Ждите меня! Я иду, я в пути! Услышьте мои шаги, глядите на свет фонаря, он сведет вас с ума, заставит ко мне вас прийти. На свет фонаря! Я иду! Я в пути!».
Сердце заколотилось в груди. На лбу проступил пот – как будто и так мало сырости!
Бёрджес перетаптывался с ноги на ногу, выглядывал из своего укрытия, озирался по сторонам, но ничего не происходило, и море по-прежнему было темным.
«Где ты?! Чего ждешь?!»
И тут он увидел огонек вдалеке.
– Удильщик!
Спохватившись, Бёрджес вдавил очки в переносицу. Чернота за ними казалась абсолютной. Огонек исчез. Это значило, что Удильщик погасил фонарь? Или очки все же сделали свое дело?
Ответ вскоре появился. Бёрджес ошибся в обоих вариантах. Даже сквозь черные стекла очков он увидел едва теплящуюся, бледную искорку.
«Не смотреть!» – мысленно заорал Бёрджес.
Он отвернулся и крепко сжал револьвер. Пусть явится, пусть ступит на землю – а до этого нельзя – ни в коем случае нельзя смотреть на фонарь!
Положив на трухлявую бочку комок бечевок, Бёрджес спрятал револьвер и бросился к своей ловушке. Время пришло!
Добравшись до граммофона, он отодвинул в сторону стопорный рычажок – пластинка закрутилась. Затем Бёрджес опустил на нее иглу.
Из рога раздался голос Марисолт: «Так лучше, мистер Бёрджес?». На что странный, показавшийся Бёрджесу незнакомым собственный голос ответил: «Нет, ужасно. Просто отвратительный плач. Нужно плакать лучше, Марисолт! Никто не поверит в твое горе…» К нему добавился раздраженный голос мадам Бджиллинг: «Солти, если ты сейчас нормально не заплачешь, я отберу у тебя новую куклу и заставлю стричь ногти на ногах мистера Пинсли!»
Угроза подействовала, и из рога граммофона зазвучал настолько отчаянный и душераздирающий плач, что на миг даже Бёрджес, все это подстроивший и слышавший его прежде, испугался и пожалел девочку.
Аккуратно поставив граммофон на механизм схлопывания, Бёрджес отжал защелку и быстро убрал руки. После чего замаскировав ловушку досками и гнилыми ящиками, он ринулся обратно в свое укрытие. Достал револьвер и, взяв в руку ком бечевок, застыл.
Почти в тот же момент раздались голоса, и дверь маяка распахнулась.
Под дождь выбежали оба Финлоу. За ними несся один из мальчишек. Вскоре показался и другой.
Бёрджес не сдержался и повернул голову к берегу. Искра была яркой. Он разобрал очертания фигуры, стоявшей у лодки, и поспешно отвернулся.
«Кажется, он не успел меня загипнотить… Не смотреть. Он подойдет к граммофону и попадется в сеть, а уж потом…»
Счет пошел на секунды. Что-то кричал один из Финлоу, в шуме дождя раздался детский голос. Кто-то куда-то бежал…
Проклятые очки! Ничего не видно!
А потом произошло то, чего Бёрджес так ждал. Ловушка сработала.
Попался! Удильщик попался!
Бёрджес с силой дернул за бечевки. Все кругом залило ярким светом, но через черные очки казалось, что находишься просто в хорошо освещенной комнате.
Сорвавшись с места, Бёрджес бросился к ловушке. Он оказался возле нее в тот же миг, как фитили на его фонарях истончились и погасли. «Люминатор» тоже не горел, а это значило, что можно смотреть, и Бёрджес глянул на своего пленника поверх очков.
– Да, я поймал тебя! – торжествующе закричал он, стоя над сетью и не сводя с нее револьвера. – Ты мой!
Впрочем, радовался он напрасно. Пленников, к удивлению Бёрджеса, оказалось двое. Мелкие, щуплые… Да это же те самые мальчишки, которые прибыли на вагоне Финлоу!
– Кто вы?! – мерзко каркнул один из мальчишек. – Отпустите нас! Или я за себя не ручаюсь!
Револьвер в руке Бёрджеса дрогнул. Этот голос… Худший голос на свете!
Бёрджес почувствовал, как земля уходит из-под ног, а из легких, будто поршнем, кто-то выдавил остатки воздуха.
– Ты-ы-ы? – не в силах поверить в происходящее, проговорил он. – Какого?.. Ты что здесь?..
Бёрджес согнулся, чтобы удостовериться в том, что глаза его обманывают. Обманывали. Гадко лгали, как парочка пойманных на горячем шушерников. Это не мог быть он! Просто не мог! Почему?! За что?!
Мокрые лохмы влипали в узкое бледное лицо, мерзкий острый нос, как и всегда, мерзко торчал, а эти отвратительно и обманчиво миленькие «девчачьи» черты могли принадлежать только одному мальчишке во всем Габене.
– Ми… мистер Хоппер?!
Лицо Бёрджеса – хотя какой в Кенгуриане Бёрджесе уже был смысл? – застыло, превратившись в маску.
– Давно не виделись, Джаспер Доу, – с отвращением произнес он и сплюнул на землю. – Шакара!
На островке, помимо него и его дрянного улова, никого не было. Неуловимый Удильщик снова ускользнул.
Часть III. Глава 4. Чужак
– Идиоты! Болваны! Бестолочи! – бросал в дождь констебль Хоппер. – Испортили мне все дело! Я так долго за ним гонялся! Так подгадывал удачный момент! Он ведь был уже почти у меня в руках!
Освещая себе путь фонарем, он быстро шагал через темные кварталы, сплошь застроенные невысокими домишками. Джаспер и Винки едва за ним поспевали. Огибать лужи не имело смысла – улица была вся в лужах. Дождь и не думал прекращаться.
– Это вам за то, что вы постоянно влезаете в наши с дядюшкой расследования! – бросил Джаспер.
Констебль резко повернул к нему голову:
– Что ты там гавкнул, хорек?!
– Хорьки не гавкают. Они только сопят и пищат…
– Мои поздравления! Ты – единственный в городе хорек, который гавкает, Доу! И это вы с твоим гадким доктором вечно лезете в дела полиции. Из-за вас мы с Бэнксом до сих пор не получили повышение и новенькие паровые самокаты!
– Кстати, где он?
– Не твоего ума дело! Эх, как бы хотелось оставить вас в сети у маяка, но мне нужно знать, как вы там оказались. И вообще: Фли – это не место для детей из Саквояжни.
– Для констеблей из Саквояжни тоже!
Мистер Хоппер глянул на него так яростно, что Джаспер едва не споткнулся и не ухнул в глубокую лужу.
– Только попробуй раскрыть мое инкогнито, Доу. Здесь меня знают, как Кенгуриана Бёрджеса.
– Кенгуриана? – удивился Винки. – А что есть такое?..
– Даже не начинай!
Они подошли к нависающему над улицей серому трехэтажному дому с торчащими из чешуйчатой черепичной крыши горбатыми трубами. На цепи поскрипывала вывеска «Гостиница “Плакса”». Из двух окон по обе стороны двери лился теплый свет, а характерный шум намекал на то, что в гостинице как раз в самом разгаре веселая попойка.
Место это не вызывало доверия, но Джаспер так промок и продрог, что все его мысли сейчас были лишь о том, как бы поскорее обсушиться и согреться.
Хоппер и его спутники вошли внутрь. Вода стекала с их одежды, капала с шляпы констебля, на полу тут же образовались грязные лужицы.
На первом этаже гостиницы было не протолкнуться. Вдоль стен стояли ящики, на которых сидели в основном моряки в бушлатах, уплетая ужин и попутно куря трубки. За столиком у камина устроились трое разной степени нетрезвости типов. Они играли в карты, пили что-то из мутных зеленых бутылок и ели рыбу, от которой по всему помещению расползался резкий горьковатый запах.
Увидев вошедших, один из них расплылся в улыбке.
– Мистер Бёрджес, вас не хватало. Партейку в «Три Якоря»?
– Может, позже, мистер Пинсли, – сказал Хоппер и, многозначительно постучав себя пальцем по носу, добавил: – Шакара.
Мистер Пинсли покивал и вернулся к партии.
– О, мистер Бёрджес! – воскликнула полная дама в коричневом платье, когда констебль и его спутники подошли к стойке. – Мой любимый постоялец! Кто это с вами?
– Вы их тоже видите? Думал, они мне примерещились, – пробурчал Хоппер. – Меня не спрашивали, мадам Бджиллинг?
– Конечно, спрашивали. Заходила вдова Рэткоу. Оставила приглашение на завтрак, если вы все еще будете на берегу. Также заглядывали сестры Боунз – спрашивали, нет ли новостей. После них пришла мадам Пиммерсби – она хотела пригласить вас на прогулку, как только закончится шторм, но тут же появилась мадам Третч, и они устроили за то, кто вас будет приглашать, драку у стойки. – Женщина указала на блюдо, стоявшее на стопке граммофонных пластинок в коричневых бумажных конвертах. – Вот клок волос мадам Пиммерсби и зуб мадам Третч, можете полюбоваться.
– Это все понятно, – кивнул Хоппер, без особого энтузиазма разглядывая утерянные части упомянутых дам. – Она не приходила, надеюсь?
– Вы о мисс Бишеллоу? Приходила дважды. Сперва заявилась с большим чемоданом. Хвасталась, будто вы обещали ее похитить и увезти в дальние края. Требовала подать вас ей немедленно. Я сказала, что вас нет, и она удалилась. После чего эта настырная особа пришла снова – просила вернуть вам кольцо и оскорбленно заявила, что помолвка расторгнута. В блюде лежит ее кольцо. Брать не советую – это ловушка: как только вы его возьмете, она воспримет это как согласие на помолвку. Знаете, мистер Бёрджес, кажется, мисс Бишеллоу начинает подозревать, что вы ее избегаете.