У этого человека была настоящая сверхспособность – грамотное планирование задач, точный просчет времени, верная расстановка приоритетов. Но даже такой гений, как мистер Блохх, не мог находиться в двух местах одновременно. Хотя зачастую и пытался, применяя различные ухищрения, трюки и едва ли не чудеса циркачества, разве что до эффектного распиливания себя на две части пока не доходило. И тем не менее…
Он звал себя Человеком-с-сотней-лиц, вот только место для лица на голове, к его сожалению, было лишь одно.
Его самое первое и любимое «лицо» – личность кукольника Гудвина, которую он украл еще в довольно юном возрасте, – часто пылилось без дела, но всякий раз, как он сдувал с него пыль, напяливал двууголку, белую носатую маску и фрак, его одолевало приятное, почти ностальгическое чувство. Жаль только, что его планы за этот год почти не требовали новых кукол.
Отчасти, в этом была вина последней куклы, которую он сделал. Его величайшее разочарование, его грандиознейший просчет. Малыш Кобб и возникшее у него вдруг острое желание (если не сказать, мания) стать настоящим мальчиком застопорили, усложнили и едва не разрушили весь план.
Гудвин знал, почему этот уродец неожиданно решил проявить характер и учинил бунт: дело в той дурацкой книжке про носатую куклу из Тарабара, которую ему подсунули. Начитавшись всех этих глупостей, он возомнил себе, что Хозяин ему не указ, что он вправе шантажировать Хозяина. Деревянный идиот! Он думает, что обвел Хозяина вокруг пальца – что ж, пусть думает…
Новая кукла, над которой корпел Гудвин, будет другой. Она не получит ни личности, ни характера, ни мнения, ни, что наиболее важно, самомнения. Она просто выполнит свою задачу. Точно, исправно – как ее создатель и задумал. Это будет не живая кукла, как Кобб, Сабрина, Паппи и прочие – она станет тем, что Гудвин называл кукольным механизмом. Деревянный автоматон. Включающийся по рычагу, подвижный, зацикленный на одной последовательности действий. Этого требует задача и требует роль, которую Гудвин для новой куклы приберег, ведь он ставит пьесу и ему нужен недостающий элемент – актер с весьма необычным амплуа.
В театральных кругах все знают такие амплуа, как герой-любовник, фат, гранд-кокетт, субретка, резонёр и им подобные. Но для своей пьесы Гудвин изобрел новое – амплуа декорации. То, что является частью обстановки, но повлияет на сюжет пьесы ключевым образом. Это не глупый тип в костюме дерева, стоящий у задника сцены, уныло шевелящий «ветвями» и борющийся с желанием срочно почесать нос. Это, скорее, дерево в костюме… Дерево в костюме с трагической судьбой.
Несмотря на длительный перерыв в конструировании кукол, Гудвин навыки не растерял, пальцы помнили… Работа шла быстро. На чертеж он потратил всего час, еще столько же придирчиво выбирал в чулане с поленьями подходящие болванки и рылся в сундуках с тканями, присматривая нужную для костюма. После чего началась настоящая работа.
Постоянно сверяясь с гравюрой в большой черной книге, он вытачивал, выпиливал, шлифовал. На верстаке появлялась деталь за деталью, пока последняя не была готова. Затем в ход пошла швейная машинка. И в итоге конструкция была собрана и практически одета.
Когда в дверь мастерской раздался осторожный стук, Гудвин как раз напяливал на деревянную конечность ее «кожу» – черный чехол.
– Входите, мистер Паппи!
Дверь открылась, и в мастерскую вошел высокий джентльмен в пальто и котелке, скрывающий лицо под шарфом и круглыми защитными очками.
Он не произнес ни слова, но кукольник Гудвин и так все понял.
– Ключевой реквизит привезли?
Мистер Паппи кивнул.
– Замечательно. Я уже закончил. Доставьте нашего актера и реквизит к месту событий и начинайте расставлять декорации.
Мистер Паппи чуть склонил голову, и Гудвин ответил на невысказанный вопрос:
– Я справлюсь сам. Да, я уверен, мистер Паппи. Мне предстоит две встречи. Сперва я поговорю с нашими главными актерами, а затем отправлюсь в Сонн. Мне нужна красивая точка в этой истории. Да, именно точка. Вскоре все должно закончиться. Не хочу, чтобы кто-то выбрался по неглубоко сунутым в воду концам.
Кукольник Гудвин окинул быстрым взглядом свою новую креатуру.
– Что скажете, мистер Паппи? Меня всегда интересовало ваше мнение.
Мистер Паппи тихо произнес:
– Уродство.
Затем развернулся и покинул мастерскую.
***
Полли Уиннифред Трикк захлопнула книгу и прислушалась.
Из коридора доносились приглушенные голоса.
В последние дни в этом доме раздавалось много странных звуков, но она их игнорировала – и для этого не приходилось прикладывать особых усилий: любое подобие любопытства, как ей казалось, из нее выветрилось и после трагедии, произошедшей возле дома на улице Флоретт, душу наполнила тоска, разбавленная безысходностью. Где там уместиться любопытству?..
Тем не менее сейчас ее вдруг что-то оторвало от стула и заставило подойти к двери комнаты.
– Это очень важно. – Полли услышала тихий голос доктора Доу. – Вы не должны встревать, что бы ни случилось.
– Я понял, док. – Этот голос был ей незнаком.
– Даже если вам покажется, что я нахожусь в смертельной опасности…
– Я понял, док. Вы ведь знаете, что я умею быть незаметным. На Каштановой улице никто так и не заподозрил, что я…
– Достаточно об этом.
Полли приоткрыла дверь и успела увидеть, как фигура в пальто и котелке скрылась на лестнице. На миг ей показалось, что висящая в коридоре лампа высветила рыжую бороду.
Натаниэль Доу между тем запер свой кабинет на ключ и повернулся. Их взгляды встретились.
– Доктор? – спросила Полли. – Что происходит?
– Ничего особенного, мисс Полли. Не беспокойтесь. Я зайду к вам вечером, принесу новое лекарство.
– С кем вы говорили?
– Ни с кем…
Хозяин дома № 7 в переулке Трокар считал себя воспитанным джентльменом и приверженцем строгих манер, но Полли за свое недолгое здесь пребывание уже успела распознать в нем грубияна. В частности, ее коробило от его грубой лжи.
– Неужели? – с подозрительностью в голосе спросила она. – И «никто» вам отвечал?
– Ах, вы об этом? Просто пациент. Он уже ушел.
– Вы тоже уходите?
– У меня дела в городе.
– А Джаспер?
– Спит у себя. Он очень утомился.
Полли бросила быстрый взгляд на дверь напротив ее комнаты. Вновь перевела его на доктора.
– Мне показалось, я слышала что-то о смертельной опасности. Вы…
Натаниэль Доу поморщился.
– Все мы находимся в смертельной опасности, мисс Полли.
– Что?!
– Жизнь – непредсказуема. Смерть подстерегает каждого так или иначе, а внезапная смерть (внезапная, разумеется, только для тех, кто не замечает симптомы и не обращает внимания на неверный свет семафора, переходя улицу) – явление повсеместное. Все человеческое существование – это постоянное пребывание в смертельной опасности.
– Какой ужасный бред…
– Боюсь, мне пора, мисс Полли. – Доктор направился к лестнице, но прежде, чем спуститься, замер на ее краю. – Полагаю, вам уже лучше.
– Вы полагаете?
– Вы не покидали эту комнату с момента, как я вас туда привел. До этого момента вы не открывали дверь и ничем не интересовались. Думаю, это хороший знак.
Полли покачала головой. Она считала, что это не тот город, где развешены хорошие знаки.
– Что ж, – сказал доктор и крепко сжал ручку саквояжа.
– Доктор?
– Да, мисс Полли.
Она сглотнула и наделила его взглядом, в котором читался страх.
– Будьте осторожны. Что бы вы ни задумали.
– Я…
Натаниэль Доу замялся. Полли показалось, что он сейчас выдаст что-нибудь в своем духе вроде: «Я всегда осторожен, потому что идеально освоил предмет осторожности, который изучал с самого детства наравне с предметом правильного ношения черных костюмов», но он произнес лишь:
– Постараюсь.
И это испугало Полли еще больше. После того, как он ушел, она еще долго задумчиво смотрела на то место на краю лестницы, где доктор недавно стоял.
Смертельная…
Опасность…
«А вдруг он больше не вернется?» – посетила ее пугающая мысль.
***
У Джимми Стиппли чесались руки.
Рыжий обладатель по-мышиному торчащих передних зубов страдал от особой лихорадки, которую он пытался скрыть, пряча руки в карманах пальто, но с каждым шагом зуд становился все сильнее. И зудели не только пальцы, но и само настроение известного в узких, как щель над порогом, кругах вокзального воришки.
Он близко… Вот-вот он заполучит содержимое крошечной дамской сумочки. Осталось только дождаться подходящего момента. Тот, впрочем, никак не наступал, и Джимми был вынужден волочиться за этой мадамкой квартал за кварталом. Он неотступно следовал за ней в некотором отдалении, искренне надеясь, что все это не зря…
Вокзальных воров в Габене называли «котами», но для «кота» Джимми Стиппли день был не рыбным: он проголодался, продрог и невероятно устал. Впрочем, не это его огорчало. Дома ждали мать и маленькая сестренка – они не ели со вчерашнего вечера. Прощаясь с ними, он поклялся, что сегодня непременно принесет что-нибудь на ужин. Кажется, они уже не верили, что жалованье задерживают, как не верили и в то, что он, Джимми, пыхтит за столом в Чемоданном ведомстве. Они не глупые и понимают, что вряд ли он настолько неловок, что порой застревает пальцами между клавиш печатной машинки и ломает их.
Выйдя этим утром на рыбалку, Джимми быстро подыскал себе весьма многообещающего клиента: им оказался «плафон» из «бумажников», то есть лысый, судя по костюму, клерк. Вот только с «плафоном» вышло недопонимание – он прочихал, что задумал Джимми, и попытался «повязать ему галстук». Едва удалось унести ноги, а прокашливался после удавки незадачливый воришка еще целый час. Потом на примете появился «индюк», зафрантованный, как в театр, – в его саквояжике точно было что-то интересное, но не менее «интересной» Джимми показалась парочка автоматонов, которые были пришиты к «индюку» как тени. Связываться он не решился – его уже как-то взгрел автоматон и больше не хотелось. После этого в пруд заплыли несколько любопытных рыбешек разной породы, но у каждого Джимми выловил из карманов лишь башмак – ну кто ходит у вокзала с пустыми бумажниками?! Совесть иметь надо!