Постояв на якоре у афишной тумбы, воришка попытал удачи с щуплым почтальоном, но «пуговиц» у того не оказалось. Чемоданная площадь была настоящей свиньей, которая ловко подкладывала ему других свиней.
В последние дни место, в котором Джимми обычно удил «зевунов», плохо следящих за своими карманами, ридикюлями и бумажниками приезжих, для него было закрыто. Соваться на вокзал стало опасно: парочка новых фликов, которые теперь отирались у тумбы, были непредсказуемыми, их злобные рожи не давали усомниться – шутить эти типы не намерены.
Джимми быстро заскучал по Бэнксу и Хопперу: он знал привычки этих двоих лучше, чем свои собственные, знал, когда они собирались почесаться, когда они хотели поставить чайник на печку, чувствовал, когда их клонило в сон и когда вот-вот грозили забурчать их животы. Против них у него было заготовлено целых пять трюков, и какой-то один неизменно срабатывал. Но и помимо этого, Бэнкс с Хоппером по большей части косились в сторону, когда он работал, – они не сомневались, кто именно время от времени подбрасывает им записочки в сигнальную трубу. Именно благодаря этим записочкам они узнавали, на кого из приезжих или на какие чемоданы стоит обратить внимание.
С новыми фликами игра в записочки, впрочем, не прошла. Когда он пытался подбросить одну, в надежде вызвать их благодарность и последующую куриную слепоту в отношении его дел, его едва не схватили – лишь чудом удалось вывернуться и сбежать.
После этого Джимми на вокзал соваться не рисковал и вынужденно переключил свое внимание на Чемоданную площадь. Обычно там промышляли братья Моккни, но Берти, старший брат, уже полгода чалил в Хайд, а Итан, младший, последние две недели мял койку в Больнице Странных Болезней после того, как его отделали кебмены за то, что пытался карманить у пассажиров.
Несмотря на отсутствие конкуренции, Джимми не мог похвастаться хорошим уловом – «зевуны» будто посадили кошельки на поводки. За все время после изгнания с вокзала удалось наудить с десяток фунтов и разное по-мелочи. К прочим невзгодам воришки добавились ожоги, которые он получил, сунув руку в карман одного типчика. Огнедышащие карманы, нет, ну где это видано!
Настроение бедолаги Джимми плескалось где-то на уровне луж под ногами, да и в целом перспективы из-за углов показывали ему «чайку», и вот тогда, уже окончательно отчаявшись, он и заприметил эту мадамку.
Мадамка расхаживала по площади – заглядывала в окна лавок, подходила к пришвартованной рухляди «Бреннелингу». Будто кого-то искала или заблудилась. «Заблудки» – были самым легким видом клиентов Джимми, и он сразу обратил внимание на черный ридикюль, свисающий с ее руки.
На миг воришку кольнула совесть – и дело не в коляске, которую катила мадамка: к колясочной мелочи Джимми Стиппли был равнодушен. Но другое дело – платье мадамки. Черное, как нутро шапокляка. «Вдова», – понял он. Вдов у уличной шушеры грабить было не принято: им и так досталось, а карманники – все же люди приличные.
Джимми заставил себя игнорировать вдову и попытался поискать кого-нибудь еще, вот только мадамка площадь не покинула и продолжила мозолить глаза. А уж когда она достала из ридикюля пятифунтовую бумажку (Джимми умел различать номинал даже издалека, даже боковым зрением) и сунула ее в кружку нищего Бэзила, тут уж любые сомнения, сожаления и приличия развернулись на каблуках и швыркнули куда подальше. С одной стороны, это, конечно, вдова, но с другой… Миссис Стиппли, бедная мама Джимми, тоже вдова, и она хочет кушать.
Где-то минут пятнадцать Джимми вился молью вокруг мадамки, пытаясь найти способ, как к ней подступиться, а затем она, видимо, решила, что дела ее на площади завершены, и свернула на улицу Ржавоциклов.
Джимми двинулся следом. Так он и оказался в роли виляющего по улочкам за мадамкой собачьего хвоста. Обычно он не преследовал «зевунов» слишком долго – ему хватало якобы случайно столкнуться с жертвой, протереться краешком пальто, тронуть за руку, но сейчас…
С каждым пройденным кварталом его все сильнее одолевали скребущие мысли: «Что я делаю?», «Зачем иду за ней?», «Нужно просто перебежать на другую сторону улицы, обогнать мадамку и пойти ей навстречу…», пока их все не перекрыла неожиданная мысль: «Эй, куда это она?!»
Мадамка свернула в переулок.
Джимми, дойдя до него, уж было сделал шаг за ней, когда вдруг остановился.
Переулок был темным. Как воришка ни вглядывался, ни мадамку, ни ее коляску он не увидел. Вечер поглотил черное платье и его обладательницу.
«Что же делать?»
Неожиданно засаднила шея, еще помнившая удавку. Это ощущение показалось Джимми дурным предзнаменованием.
«Эй! – одернул он себя, тряхнув головой. – Куда я забрел? Да и к чему это все? Что мне там делать? Вряд ли она отдаст ридикюль, если ее попросить. А вдруг она закричит? Или хуже того – расплачется? Я ведь не грабитель, чтобы нападать на мадамок в темных переулках. Нет уж, не про меня все эти страсти…»
Приподняв котелок, Джимми почесал затылок. Что-то в любом случае делать надо – денег на ужин маме и сестре он так и не добыл.
«Может, занять у Лиса? – подумал воришка. – Нет, я и так ему уже полсотни должен. Эх, кажется, все же придется идти на поклон к мистеру Бёрнсу. Он благосклонно относится к рыжим. Не хотелось связываться со Свечниками, но, видать, нет выбора. Пусть они меня завтра заштопают, но зато сегодня мама и сестра что-то поедят…»
Бросив напоследок огорченный взгляд вглубь переулка, Джимми развернулся и пошагал в сторону Ламповой улицы, рядом с которой располагалась лавка «Фитиль Бёрнса».
Джимми Стиппли был человеком улицы и знал, что в этом мутном, поросшем ряской пруду Саквояжни всегда найдется хищная рыба покрупнее, но мог ли он знать, что едва не стал обедом для одной из них.
Фигура в черном платье чуть колыхнулась в темноте. Скрипнули колеса детской коляски.
– Ж-ж-жаль… – Из нее раздалось шипение, похожее на звук, который издает пролитая кислота. – Он должен был пойти сюда за нами.
– Это Тремпл-Толл, мистер Заубах, – отстраненно проговорила Лилли Эштон. – Местные шушерники хорошо умеют чуять подвох. Но я уверена: мы найдем кого-то еще…
– Это отвратное место, – ответил голос из коляски. – По ту сторону канала было уютнее, тише… Здесь повсюду проклятые часы. Я едва могу себя сдерживать. Ты даже не представляешь, няня, какую боль я испытываю, когда они начинают бить.
– Потерпите еще немного, мистер Заубах. Я скоро получу то, что ищу, и мы уберемся отсюда навсегда.
Мистер Заубах будто не услышал.
– Каждые полчаса они бьют… вразнобой… Боль длится дольше, но мне повезло, что какие-то отстают, а какие-то спешат: если бы они все ударили одновременно, я бы вывернулся наизнанку.
Из закутка справа, где располагались ржавые трубы, раздался тихий шелестящий голос:
– А мы бы все хотели этого избежать… пока что…
Говоривший сделал шаг вперед. Няня отступила. Из коляски вырвались два черных щупальца.
– Добрый день, мисс Эштон. Мистер Заубах.
– Блох-х-х…
Няня качнула коляску и угрожающе двинулась к мистеру Блохху. В его руке появились часы. Палец замер на стрелке.
– Не заставляйте меня запускать бой!
Лилли Эштон остановилась. Мистер Заубах снова зашипел, но мистер Блохх даже не шевельнулся.
– Напомню, что я вам не враг, – сказал он. – Напротив, ведь именно благодаря мне ни вы, мистер Заубах, ни вы, мисс Эштон, больше не в плену.
Из коляски раздалось:
– Я тебя насквозь вижу. Ты сделал это ради своих коварных целей.
– Разумеется, – не стал спорить мистер Блохх. – Но тем не менее вы на свободе. Как вы знаете, я заключаю сделки и…
– Ни я, ни няня ничего с тобой не заключали! – в ярости прошипел мистер Заубах. – И ничего заключать не будем! Мы знаем, что тебе нельзя доверять, Блохх. Ты обещал нам имя, но так его и не предоставил. Ты сказал, что Ворон – один из тех троих, но на них не было «Кракенкопфа». Ты решил провести нас…
– Нет, – хладнокровно возразил мистер Блохх. – Я и правда не знал, кто такой Ворон. Но теперь знаю. Я назову вам имя и место, где найти Ворона, но сперва…
– Говори!
– …Но сперва мне требуется подтверждение, – продолжил он. – Я деловой человек, мистер Заубах, и не занимаюсь благотворительностью. То, что я помог вам покинуть Ворбург, было авансом. Я привел вас в этот город не просто так. Мне нужна ответная услуга.
– Чего ты хочешь?
– Чтобы вы вывернулись наизнанку.
В ответ не раздалось ни звука. Посчитав паузу чрезмерно затянувшейся, мистер Блохх нарушил тишину:
– Вы согласны?
– Мистер Заубах, – осторожно сказала Няня.
– Мы согласны, Блохх, – разъяренно ответил монстр. – Но сперва…
– Хмурая аллея, дом № 18, – сказал мистер Блохх. – Ворон живет там, но он готов. Он ждет нападения. Я подскажу, как к нему подобраться.
Консьерж преступного мира спрятал часы в карман, но палец со стрелки не убрал. Рисковать не стоило – все же главное действующее лицо его пьесы было непредсказуемым.
***
Мистер Паппи был очень занят. Всегда. У него не было выходных, отпуска, перерыва на обед или сон.
В прежние времена таких, как он, называли «злодейскими прихвостнями», но мистер Паппи предпочитал считать, что он – незаменимый инструмент, а не прихвостень.
Да и Хозяин не был злодеем. Об этом сам Хозяин говорил довольно часто, словно раз за разом пытался убедить себя в том, что он чем-то отличается от Горемычника, Мраккса, Окулуса и прочих. И порой ему даже удавалось на время в это поверить. Но мистера Паппи убедить у него никак не получалось.
Верный помощник ни на мгновение не сомневался, кто такой хозяин и что он делает. Хозяин – злодей, худший из них. Для того, чтобы спрятать всех жертв его злодеяний понадобилось очень много места. И с каждым новым делом этих жертв становилось все больше.
Мистер Паппи не просто потворствовал его злодеяниям – он был в них ключевым элементом, и Хозяин порой называл его «Мой милый рычаг»: якобы рычаг запускает механизм, приводит в действие шестеренки и маятники. О, как же Хозяин любил порассуждать о шестеренках и маятниках.