Глава 12
Я, Максим Гром, олигарх с состоянием, которое могло бы купить небольшую европейскую страну, повелитель миллиардов и сарказма, который панически боялся детей и всего домашнего, словно они были носителями особо опасного вируса, теперь был женат. Женат на пышной деревенской девушке, которая умела взорвать блендер стоимостью в пятьдесят тысяч рублей, покрасить мои рубашки от Armani в розовый цвет и упасть в обморок от цен на сыр в "Азбуке Вкуса". И, черт возьми, я был счастлив. Счастлив так, как не был никогда в своей идеально спланированной, стерильной жизни.
Наш "медовый месяц" проходил в деревне. В той самой деревне, где туалет был на улице (и это было настоящим испытанием для человека, привыкшего к японским унитазам с подогревом), а вода из колодца. В той самой деревне, где я впервые увидел настоящих коров, не подозревая, что они такие большие и... ароматные, и научился копать картошку (и эффектно падать в нее, пачкая костюмы дороже автомобиля). Это было… незабываемо. И абсурдно до смешного.
И наша ночь, наша незабываемая ночь, когда я так любил ее как никогда и никого в своей жизни. Первый…единственный, так говорила она мне. Задыхаясь в моих объятиях. Родной. Никто меня так не называл.
Первое утро после свадьбы началось с того, что меня разбудил не мой персональный будильник за три тысячи евро, не звонок Игоря с утренними сводками рынка, а… петух. Да-да, обычный деревенский петух, который решил, что шесть утра – это идеальное время для своего персонального концерта. Причем концерт этот был настолько громким и пронзительным, что мне показалось, будто кто-то включил сирену противовоздушной обороны прямо у меня в ушах. Я прорычал что-то нечленораздельное, больше похожее на рев раненого медведя, пытаясь натянуть подушку на голову, но было поздно. Мой священный сон, который я так ценил и который обычно длился строго восемь часов, был безжалостно растоптан деревенской фауной.
— Чертовая птица! — проворчал я, пытаясь найти выключатель, забыв, что находился не в своем пентхаусе с умным домом, а в деревенском домике, где самой продвинутой технологией была керосиновая лампа.
Я спустился вниз, чувствуя себя как зомби из фильмов ужасов, и обнаружил Люсю, которая уже вовсю хлопотала на кухне, готовя завтрак. Она была похожа на маленького, но очень усердного хомячка, который готовит запасы на зиму и при этом невероятно счастлив. На ней был простой домашний халат, волосы заплетены в косу, на щеках румянец от утренней прохлады, и она... пела. Пела какую-то народную песню, слова которой я не понимал, но мелодия была такой жизнерадостной, что даже мое угрюмое утреннее настроение начало оттаивать.
Анютка-мифутка сидела за столом, обняв своего потрепанного плюшевого медведя, который, судя по внешнему виду, пережил не одну войну, и счастливо улыбалась, размазывая варенье по щекам.
— Доброе утро, Максим Игоревич! — пропела Люся, и ее голос был таким же свежим, как утренний воздух, полный запахов трав и цветов. — Я уже подоила Буренку! И собрала яйца! И покормила кур!
Я поперхнулся кофе, который оказался самым обычным растворимым, а не моим привычным эспрессо из зерен, собранных монахами в горах Ямайки. Подоила Буренку. Моя жена. Которая еще вчера была в белом платье, стоила как мой автомобиль, а сегодня с утра занималась сельскохозяйственными работами.
— Ты… ты доила корову? — пробурчал я, пытаясь переварить эту информацию..
Люся кивнула, ее щеки слегка покраснели от смущения, но в глазах читалась гордость.
— Ну да! А что такого? Я же с детства дою! Мама меня научила, когда мне было семь лет!
Ой, да разве ж это не чудо? Моя жена – доярка! Мой мозг, привыкший к тому, что женщины в моем окружении занимаются благотворительностью, шопингом на Рублевке и обсуждением последних коллекций модных дизайнеров, сейчас лихорадочно переваривал информацию о ручной дойке коров на рассвете. Это было… шокирующе. И, как ни странно… восхитительно.
Я решил попробовать себя в роли фермера. Ой, да разве ж это не комедия, достойная номинации на "Золотую малину"? Я, человек, который мог бы купить целую ферму, не моргнув глазом, теперь пытался доить корову размером с небольшой автомобиль. Буренка смотрела на меня с таким же недоумением, с каким я обычно смотрел на своих конкурентов, пытающихся понять мою бизнес-стратегию. Она, кажется, прекрасно понимала, что я – не ее обычный дояр, и относилась ко мне с тем же недоверием, с каким я отношусь к новым инвестиционным проектам.
— Ну, давай, Буренка, — пробурчал я, неловко хватаясь за то, за что никогда в жизни не думал, что буду хвататься. — Сотрудничаем. Я же олигарх! У меня есть деньги! Я могу купить тебя! И всех твоих родственников!
Мои пальцы, привыкшие к клавиатуре MacBook Pro и дорогим ручкам Montblanc, никак не могли справиться с этой, казалось бы, простой задачей. Каждое мое движение было неуклюжим, неуверенным, а Буренка явно теряла терпение, изредка поглядывая на меня так, словно думала: "И этот человек управляет компаниями?"
Буренка только фыркнула. И, кажется, даже усмехнулась. Я клянусь, в ее коровьих глазах читалось что-то похожее на насмешку.
Люся, которая наблюдала за моими потугами, сдерживая смех изо всех сил, чуть не лопнула от веселья.
— Ой, Максим Игоревич, да вы же не так! Надо же нежно! Ласково! Корова – она живая, она чувствует! Вот так!
Она все еще называла меня Максимом Игоревичем и на «вы»…только ночью говорила «ты»…только ночью шептала мое имя.
Она показала мне, как это делается. Ее движения были такими легкими, такими естественными, словно она танцевала какой-то особый танец. Молоко лилось тонкой струйкой в ведро, создавая ритмичный звук, почти музыкальный.
— Ясно, — пробурчал я, пытаясь сохранить остатки своей вредности и делового авторитета. — Значит, теперь я еще и ученик доярки. Моя жизнь превратилась в бесконечный квест на выживание в альтернативной реальности.
Потом мы пошли на речку. Ой, да разве ж это не приключение для человека моего социального статуса? Я, человек, который привык к бассейнам с подогревом, гидромассажем и системой очистки воды лучше, чем в космических кораблях, к джакузи с панорамным видом на Москву, теперь сидел на берегу самой обычной реки, пытаясь поймать рыбу удочкой, которая выглядела как музейный экспонат. Моя удочка, которую мне торжественно вручил дедушка Люси с наставлениями о терпении и мудрости, была похожа на палку с веревкой, найденную в сарае.
— Ну, клюй, рыба! — прорычал я, неотрывно глядя на поплавок, который упорно не двигался уже полчаса. — Рыбаааа. Давай!
Рыба, кажется, была в курсе моих финансовых возможностей, но совершенно их игнорировала. Или, возможно, у местной рыбы были свои принципы относительно олигархов.
Люся, тем временем, сидела рядом на старом пледе, напевая какую-то деревенскую песню, и ее голос был таким же чистым и прозрачным, как вода в реке. Она распустила волосы, и они развевались на легком ветерке, солнце играло в них золотыми бликами. В этот момент она была прекрасна той естественной, неподдельной красотой, которую не купишь ни в одном салоне красоты.
Анютка-мифутка плескалась в воде на мелководье, в нарукавниках и жилетке, гоняясь за лягушками и смеясь таким искренним детским смехом, что даже мое каменное сердце бизнесмена оттаивало. Люся от нее глаз не отводила.
— Папа, — прошепелявила она, выбираясь из воды вся мокрая и счастливая, — а ты поймал шырую рыбу? Или она тебя перехитрила?
Я вздохнул, глядя на неподвижный поплавок.
— Нет, мифутка. Кажется, местная рыба слишком умная. Или слишком вредная. Видимо, мы с ней родственные души.
Вечером нас ждало настоящее испытание – баня. Ой, да разве ж это не экстрим для человека, который привык к спа-салонам с минеральной водой из Альп и массажам от тайских мастеров? Я, человек, который обычно расслаблялся в хаммамах дорогих отелей, теперь должен был париться в деревенской бане, где пахло дровами, березовыми вениками и чем-то еще, что я предпочитал не идентифицировать.
— Ой, Максим Игоревич, — прошептала Люся, когда я зашел в парилку и сразу же почувствовал, как воздух буквально обжигает легкие, — да вы же не так! Надо привыкать постепенно! А вениками надо аккуратно! Вот так!
Она взяла веник, который выглядел как орудие пыток времен инквизиции, и начала осторожно похлопывать меня по спине. Ой, да разве ж это не пытка, завуалированная под оздоровительную процедуру? Я чувствовал, как моя кожа, привыкшая к деликатным кремам за пятьсот евро за тюбик, горит, как будто меня жарят на медленном огне, а мышцы, привыкшие к расслабляющим процедурам, напрягаются от непривычных ощущений.
— Хватит! — прорычал я, пытаясь увернуться от веника. — Я же не бревно! И не шашлык!
Люся смеялась. Громко, заразительно, искренне, так, что ее смех эхом отражался от деревянных стен бани.
— Ой, да разве ж это не смешно? — воскликнула она, вытирая слезы смеха. — Вы же сейчас похожи на вареного рака! Красного-красного!
Я посмотрел на себя в небольшое, запотевшее зеркальце. Моя кожа действительно была красной, как панцирь вареного рака, а волосы прилипли к голове от пота. Вид у меня был, мягко говоря, не презентабельный. Но, к моему собственному удивлению, я не злился. Наоборот – я смеялся. Громко, от души, искренне, может быть, впервые за много лет.
Неделя в деревне пролетела, как один день, наполненный открытиями и абсурдными ситуациями. Я узнал столько нового о себе, сколько не узнавал за годы психотерапии у дорогих швейцарских специалистов. Научился доить корову (ну, почти – Буренка все еще относилась ко мне с подозрением). Научился копать картошку (и эффектно падать в нее). Научился париться в бане (и не кричать от ужаса при виде веника). И, самое главное, я научился быть счастливым. Счастливым с Люсей, которая принимала меня таким, какой я есть, со всеми моими причудами и недостатками. Счастливым с Анюткой, которая называла меня папой и верила в мифических существ. Счастливым в этом безумном, деревенском хаосе, который так отличался от моей упорядоченной жизни.