Стоит ему подойти к эстраде, как музыка смолкает, пары тянутся к столам, где ждут теплая водка и остывшие закуски. Напротив Тимши, почему-то в одиночестве — стройная длинноволосая брюнетка. Ножки в изящных туфельках, юбчонка в две ладошки шириной… если венькиными мерить. Полные груди соблазнительно белеют в узком глубоком вырезе блузки… А лицо! Хороша девка… жаль, пьяна, как последний лопарь. Даже глаза остановились, ровно кого вдалеке узрели. Нельзя так девке пить. Лихих людишек нынче много развелось. Надо бы за ней приглядеть…
Пауза кончилась, гитарист выдал длинное соло, ударник, дожевывая, бутерброд прошелестел метелкой по сияющей тарелке… Самое время приглашать… А как?
Тимша все же подался вперед, когда между ним и девицей втерся невесть откуда взявшийся Леушин.
— Вы позволите? — проворковал он, хватая девицу за талию. Тонкие руки сомкнулись на венькиной шее. Серебряное колесико браслета изящно скатилось к остренькому локотку…
«Ну Венька! Ну гад! Видел же, что я к ней… Может, в ухо засветить? Не-е, обоих уроню… — Тимша громко засопел. — Ладно, пусть живет. Для меня другая девка отыщется.»
Шабанов повернулся к залу, глаза сумрачно высматривали девицу потрезвее. Повисшая на Леушине девица оступилась, туфелька с длиннющим каблучком-шпилькой отлетела под ноги Тимше. Следом за туфелькой, теряя равновесие посунулся Венька.
— К-куды, оболтус! — рявкнул Шабанов, подхватывая приятеля. — Встал? Вот и стой! И девку держи, чтоб не упала.
Шабанов кряхтя опустился на колени, прямо перед носом замаячила обтянутая прозрачным капроном ножка.
«О-хо-хо!» — конфузясь подумал Тимша, но туфельку подобрал и даже сумел надеть на узкую и маленькую — меньше его ладони! — ступню.
— Блг-дарю! — выдавил Леушин. — Мы еще п-птанцуем…
«И ладно, что девку из-под носа увел, — с усмешкой подумал Тимша. — Для того и в кабак шли, чтоб Венька от страха трястись перестал. Ишь, кавалер!»
Кавалер неловко крутанулся — видимо пытаясь изобразить нечто оригинальное… под ноги Тимше откатилась вторая туфелька.
— Д-давай, обувай — я держу! — любезно сообщил Леушин. Пришлось наклоняться вторично. Поиск подруги откладывался на неопределенное время.
— Второй раз за час женским ножкам кланяюсь… что дальше будет? — проворчал Шабанов.
Ждать продолжения довелось недолго.
— Вот что, мужик, — сурово скомандовал Тимша, поднимая с пола обе туфли. — Веди-ка ты подругу в гардероб. Нечего ей здесь больше делать. На улице холодно — протрезвеет…
Венька тупо кивнул, но дальше процесс застопорился — сходить с места девица отказалась наотрез. Леушин тяжело вздохнул, потом чуть пригнулся, руки сомкнули под коленями девицы…
— Иди, расплатись, — прокряхтел Венька. — Я донесу…
Половой,[22] угодливо согнувшись, принял расчет и щедрые чаевые.
— Я могу такси вызвать, — услужливо предложил он, глазами указав вслед скривившемуся Леушину.
— Сами доберемся, — упрямо заявил Тимша. — Ништо и выпили!
Вообще-то последний стакан оказался лишним — Тимша понял это, когда мраморные перила лестницы подло вывернулись из-под ладони.
«Врешь! Все равно устою!» — сообщил Шабанов лестнице.
Фойе встретило тишиной. Краcотка дремала в уютном кожаном кресле. Рядом уныло торчал Венька.
— С-слушай, Ш-шабанов! Она одеваться не хочет! — наябедничал Леушин. — Г-говорит, спать будет.
— Сюда донес? И дальше сможешь… — добродушно заметил Тимша.
Венька задумался… с минуту ничего не происходило.
— Ты сам-то, часом не спишь? — встревожился Шабанов.
— А ну ее! — заявил Леушин. — Одна морока… И вообще… — Венька назидательно помахал пальцем, — все зло от баб. Начиная с Евы. Какого рожна яблоки тырила?
Шабанов оперся о стену — пол под ногами покачивался, как палуба лодьи при хорошей волне.
— Так что, домой пойдем?
— Пошли… — уныло согласился Леушин, оглянувшись на гудящий пьяным весельем зал. — Правда, можно и вернуться…
«Вернуться… если бы пьянка помогла вернуться…»
— Н-не, нагулялись, — убежденно сказал Шабанов.
Подхватив друга под локоть, Тимша преувеличенно твердо зашагал к дверям. Венька прощально покосился на зал, вздохнул и покорился судьбе.
— Э-эй! А я? — подала голос на миг очнувшаяся девица.
Приятели не услышали.
Утро. Рядом с кроватью грузно топчется медведь. Толстый — аж пол жалобно скрипит. Периодически медведь урчит — видимо, ругается. Голосом лицейского мастера.
«Шел бы ты отсюда! — раздраженно посоветовал Тимша. Без тебя тошно.»
Медведь сердито засопел, затопал в сторону кухни, послышалось звяканье кастрюль.
«Кастрюли? Мастер?» Проснувшаяся память услужливо подсунула объемные картинки двадцать первого века — вонючие повозки на дорогах, голые бабы в говорящем ящике, церкви на задворках, зато в центре вертеп на вертепе — гул-ляй Рассея… весело живут потомки.
Тимша приподнял голову, кастрюльный звон тут же переселился внутрь черепа.
— О-хо-хо, грехи наши тяжкие… — простонал Тимша, прежде чем рухнуть обратно.
Медведь вернулся, осуждающе поцокал языком. Тимша осторожно приоткрыл глаз — у кровати, скрестив под грудью перевитые синеватыми венами руки, стояла… Светлана Борисовна. В цветастом засаленном халате, с шишками бигудей в крашеных волосах, в драных шлепанцах… Не получалось иной раз называть матерью эту женщину, как ни старайся. Уйти бы куда из дому, да нельзя — вдруг Серега вернется?
— Рассольчику! — жалобно прогундосил Тимша, уткнувшись носом в подушку.
— Рассольчику? — ядовито переспросила Светлана Борисовна. — У меня для тебя другое лекарство припасено!
Женщина не по годам проворно дотянулась до стоящего в изголовье стула. Тимша хотел посмотреть зачем, но головная боль пересилила желание.
— Училище бросил, пьянствует, а я ему рассольчику подавай? Ремня не желаешь?
Узкий кожаный ремень впился в задницу, заставив охнуть. Тимша взвился, забыв о похмелье, ремень намотался на подставленную ладонь. Кулак сжался — чтоб не вырвала.
— А вот этого не надо! — неожиданно твердым голосом сказал Тимша. — Такого я… терпеть не стану!
«…и родной бы матери не позволил!» — хотел сказать он, да вовремя спохватился.
Светлана Борисовна обмякла, полные обиды глаза повлажнели, жалобно дрогнула нижняя губа.
— Да живи ты, как хочешь! — всхлипнула она и сгорбившись побрела обратно на кухню. Ремень забыто болтался в Тимшином кулаке.
«Ну что я за человек такой? Что ни сделаю, все не по-людски!» Чувство вины резануло по сердцу. Больно, до крови. «А кабы то родная мать была, посмел бы голос повысить?» Ответ пришел сам собой. Тимша шмыгнул носом и поплелся следом за Светланой Борисовной.
— Ма… Прости, а? Я не хотел… — Шабанов не знал, у которой из двух просил прощения, да его это и не интересовало. — Ну дурак… ну ляпнул… Ты не плачь, ладно?
Плечи склонившейся над газовой плитой женщины мелко вздрагивали. Порывистым, таящимся движением она достала из карманчика халата платочек, отерла глаза…
— Ладно… — мягко сказала Светлана Борисовна. — Я борща наварила… Иди умойся, да завтракать садись, горе мое!
Горячий борщ развеял царивший в мозгах туман, даже головная боль отступила вглубь, лишь изредка напоминая о себе тупым нытьем в висках. Тимша почувствовал, как стремительно возвращаются силы.
— А знаешь, — похвастался он. — Мы с Леушиным к субботе шняку закончим. Венька говорит, покупателя долго ждать не придется!
Светлана Борисовна покивала, хотя было заметно, что ее мысли заняты другим.
— Вчера с ним на пару гуляли?
— Уг-гу… — Тимша с усилием проглотил недожеванный кусок говядины и, оправдываясь, пояснил, — захандрил Венька… я и решил его подправить. Кто ж знал, что вино такое крепкое попадется?
Брови Светланы Борисовны строго нахмурились, но потом она не выдержала и фыркнула:
— А ты думал, с вина только песни поют? Вроде не вчера родился…
Тимша покраснел и уткнулся в тарелку.
«Опять не то ляпнул. А ну как поймет, что в теле сына чужой человек обретается? И что тогда делать? Скорей бы в армию забрали — оттуда, говорят, другими людьми приходят…
Глядишь, не разберется…»
— Сегодня, наверное, подольше задержусь, — сказал он невпопад. — Работы много.
Светлана Борисовна внимательно посмотрела на сына — не узнать парня! Еще год назад был пацан-пацаном — девчонок за косы дергал. Приходили, жаловались… — а теперь мужик за столом сидит. И прощения просил не за то, что пил — за то, что расстроил… Даже когда училище бросил, не так страшно было — думалось, перебесится, снова учится пойдет. Ан нет… Шняку какую-то с Венькой придумали. Еще и продать сумели…
— А почему ты лодку шнякой называешь? — спросила она.
Тимша внутренне улыбнулся — ответ давно заготовлен.
— В книге вычитал, а потом в музей ходил — там полшняки стоит, и моделька… во-от такая! — он развел руки на полметра. — Как настоящая! Даже топорик на банке лежит! А Венька и говорит — давай, мол, сделаем? Мода сейчас на старину!
— Ну-ну… — неопределенно протянула Светлана Борисовна.
— А что? — слегка вскинулся Тимша — Разве плохо продали?
Светлана Борисовна подумала о лежащих на именном счете деньгах — хоть на свадьбу, хоть на институт… Большие деньги! Даже обидно — всю жизнь как пчелка, а таких деньжищ в руках не держивала! А он — раз-два, и «на, мама, положи в банк!» С другой стороны, у кого еще сын на такое способен? И насчет Леушина врет — наверняка сам все и придумал. А оболтус рыжий, небось, разве что доски подавать годится!
— Ладно… работничек, — она улыбнулась и взъерошила сыновью шевелюру. — Поел? Мой посуду и уматывайся!
Сизая пелена клубится над дальними сопками. Ветер отрывает пушистые лохмотья. Облака проносятся над головой, торопливо роняют мелкий — пыль прихлопать, — дождик. В просветы заглядывает холодное солнце, отражается в золоте опавших листьев. На лужах нетающий лед. Вчера еще было тепло, а сегодня — поздняя осень…