Черт!
Отряхиваю руку над тарелкой, бросаю скорлупу туда же. Сковородка уже шкварчит. Я уменьшаю огонь и пробую со вторым яйцом поаккуратнее – делаю маленькую дырочку, чуть разламываю пальцами и выливаю яйцо в масло.
– Есть!
И практически без скорлупы! Лишь пару мелких кусочков выбираю ложкой. Даже если и попадется, полезно будет Никите, в ней кальция много.
На радостях разворачиваюсь и, не привыкнув к новым габаритам, с ходу цепляю гипсом ручку: сковорода готова улететь мне в ноги, и я уже почти чувствую раскаленный металл. Правда, это только моя буйная фантазия – Никита перехватывает рукоятку слева от меня и удерживает сковороду на конфорке, но только чуть схватившийся белок от такого резкого движения выпрыгивает прямо на плиту.
Бум!
Я рычу от досады. Даже всхлипываю, но не плачу. Просто это правда тяжело! И я знаю, что Никита хочет доказать. Но еще тяжелее представить себя у него дома. Я ведь не могу, как прежде! Я не могу не думать о нем, не могу не думать о поцелуе! Я не хочу, чтобы он видел меня в таком состоянии, чтобы считал жалкой! Я хочу, чтобы он еще хотя бы раз захотел поцеловать так же, как тогда! Но он не захочет, если я буду похожа на побитую зверушку!
Опираюсь на стол здоровой рукой, бормочу под нос и слышу, как Никита встает, а сама смотрю, как бледнеют пальцы – так сильно впиваюсь ими в край.
Он выключает плиту, отставляет сковородку. Подходит сзади и кладет ладони мне на плечи, отчего я вздрагиваю против воли.
Никита медленно ведет пальцами вниз. Я должна бы расслабиться, но только сильнее напрягаюсь. Он осторожно поглаживает страшный синяк рядом с гипсом – тот переливается всеми цветами радуги. Снова слышу его вкрадчивый голос: болит? И мотаю головой. Горский тихо смеется и целует в макушку.
– Поехали? – спрашивает.
Как он почувствовал, что я сдаюсь?
– Зачем ты хочешь забрать меня?
Я тебе никто.
– Потому что могу.
Никита не оставляет путей к отступлению. Приходится согласиться и перебрать рюкзак у него на глазах. А в машине по дороге за город я думаю о том, как так вышло. Как тот резкий, хмурый и далекий, как космос, мастер спорта по плаванию на открытой воде оказался ко мне так близко, на соседнем сидении авто? Только руку протяни. Как холод в его глазах стал теплой снежной подушкой, которая греет? Могла ли я подумать, что буду ехать к нему домой? И не первый раз. Еще и хотеть, чтобы он увидел во мне нечто большее, чем девочку Раду с переломом, которую нужно пожалеть? Нет, о таком я точно не мечтала.
Останавливается Никита в пути всего раз, у супермаркета с аптекой. Как выясняется, чтобы взять обезболивающее и целлофановые пакеты – говорит, для купания. Это мило, что он думает наперед, у меня вот, например, в голове только его мятный запах.
На подъезде к жилищу Горского машина нарывается на кочку, и я шиплю. Больно. Никита на удивление неприлично ругается под нос, а дальше едет до невозможного медленно. После он помогает мне выбраться и, прихватив за талию, ставит на землю. Он следит, чтобы у меня получилось разуться и снять куртку. Меня уже порядком бесит это внимание. Кажется, будто развалюсь без него.
– Так, остановись! – начинаю грубо и сразу смягчаюсь: – Я не калека и вроде бы в своем уме. Давай я буду просить, если мне понадобится помощь.
Жду возмущений в ответ или колкого взгляда, но нет.
– Как скажешь, – с легкостью соглашается Никита, пожимает плечами и уходит.
Я опять все испортила? Что не так?
В ванной комнате, куда сбегаю, хочется быстрее избавиться от одежды. Но, понятное дело, «быстро» не выходит. Выходит куда медленнее, чем обычно, со всеми этими пуговицами и колготками! А еще дольше я пытаюсь упаковать руку в целлофан и перевязать резинкой, как объяснил Горский, чтобы не намочить гипс.
С такой бандурой, конечно, естественные потребности сразу становятся какими-то неестественными. Я постоянно цепляю что-то, все валится из рук. Никита даже стучит, спрашивая, в порядке ли я.
– Да! – резко отвечаю и почему-то уверена, что он смеется.
Купаюсь я недолго. Просто ужасно неудобно – даже намылиться толком не получается. Но здесь бесспорно лучше, чем в общаге. Поверьте, я представила.
Когда достаю из рюкзака щетку и чищу зубы левой рукой, правая почему-то по привычке дергается, приходится останавливать ее сознательным приказом. После этого левая начинает тормозить и тыкать зубной щеткой в язык. Дурдом. Бросаю ее в стаканчик – белую, новую – и улыбаюсь: а они неплохо смотрятся вместе с хозяйской черной.
Я надеваю чистую майку с широким горлом и возвращаю бандаж, думая о Волке. Как он там, бедный, без меня? Агрессивно размышляю над предложением Никиты забрать друга, но не уверена, что это хорошая идея. Пока точно уж нет. Я не уверена, что сама долго пробуду здесь. Нужно попросить Иру присмотреть за героем пару дней. Потом мне все равно придется явиться к Макарову с отчетом, вот и заеду в питомник.
Пока спускаюсь вниз на звук, вспоминаю целительницу мадам Помфри из «Гарри Поттера», которая умела сращивать кости волшебной палочкой. Не помешало бы – избавило от неловкости и многих проблем.
Будучи мыслями где-то в Гриффиндоре, нахожу Никиту на кухне – он раскладывает покупки. И оказывается, помимо обезболивающих, там еще много всего.
– Орехи, апельсины – тебе сейчас не помешает что-то полезное. А вот еще. – Он ставит пузырек каких-то модных витаминов.
– А «Костероста» не завалялось? – я шучу, но Никита не понимает.
– Чего?
– В «Гарри Поттере» лекарство было такое. За ночь сращивало кости.
– Иногда забываю, какая ты…
– Только попробуй сказать – маленькая!
– …странная, – заканчивает он, и я снова кусаю губы.
Первый день становится настоящим испытанием. Я привыкаю спать с гипсом – он путается в одеяле, звонко бьет о прикроватную тумбочку, холодит руку. Из-за этого снится, будто я бегаю по заснеженному лесу и ищу варежки. Просыпаюсь в пять утра – еще темно. Решаю поесть, потому что живот недовольно урчит: вечером кусок в горло не лез. А так как ничего, что можно употребить без шума, я не нахожу, беру банку с маринованными огурцами с полки и даже умудряюсь открыть ее с помощью ног и здоровой руки. В этой двусмысленной позе и застает меня Никита – чешет спросонья подбородок, а потом быстро сооружает бутерброды на гриле.
Он припоминает мне эту банку еще раз десять, но я все равно улыбаюсь: мы вместе завтракаем, смеемся, и это так… нормально. Даже по-домашнему как-то.
Около десяти, когда Никита возвращается с пробежки, звонит Лида. Сообщает, что на вахте курьер оставил для меня цветы с запиской.
– Какие цветы?
– Розы. Тут извиняются и желают скорейшего выздоровления. Некто… Александр.
– О, – удивляюсь, – это парень, под машину которого я попала.
Я ведь сразу сказала ему, что не имею претензий, что сама была невнимательной и неосторожной, но тот, видимо, не на шутку перепугался из-за моих кульбитов. Как он вообще нашел меня? Предлагаю Лиде забрать цветы себе.
– Поклонники? – спрашивает Горский.
И хоть бы вот капельку ревновал! Но нет же – улыбается, будто услышал смешное.
– Ага, боятся, что я их за решетку усажу, вот и пытаются соблазнить.
Нечто неумолимо меняется во взгляде Никиты, я не успеваю за переменами. Он пьет воду и молча покидает кухню, а мне становится неудобно как-то, что может подумать? И тотчас вспоминаю про девчонок, которые трутся вокруг него, про невесту, с которой не пойми что происходит, и сразу хочется еще парочку поклонников завести, только бы позлить его.
Ревную? Да нет же! Майя одолжила мне старенький планшет, и я прочитала в интернете, что после первого поцелуя – а взрослый-то у меня был первый – можно сильно привязаться к человеку. И никакая это не любовь. Я сказала любовь? Пф-ф, гормоны и только!
Кстати, о Майе. Ей, конечно, приходится все рассказать, потому что та собирается приехать вечером ко мне в общагу. А когда я ей говорю новый адрес, она будто бы и не удивляется, только просит быть осторожнее. Дурочка, что мне Горский сделает? Это, скорее, я ему шею случайно сверну.
– А можно Майя заедет? Хочет убедиться, что ты не собираешься расчленить меня в подвале, – чуть позже спрашиваю Никиту.
Стараюсь пошутить, но как-то криво выходит.
– Пожалуйста, – добавляю уже искренне. – А то она продолжит звонить.
– Окей, – соглашается Горский, и мы тут же договариваемся, что Майя заедет к шести.
Минут за десять до ее приезда Никита благополучно ретируется к Максу, чтобы не мешать нам. Майя, конечно, остается этим недовольна, ей хотелось бы Горского чуть ли не пощупать.
– Ну колись уже!
И я колюсь. Сначала нехотя, но потом чувствую облегчение – мне в самом деле нужно с кем-то поговорить, иначе мозг превратится в кисель. Обходя точные факты и некоторые особо личные переживания, рассказываю суть. Майя восторженно повторяет за мной каждую фразу: он помог сделать ремонт, он взял Волка погулять! И все в таком духе. Из ее уст то же самое звучит немного иначе и даже вселяет надежду. Я, правда, сразу осекаю себя – не за горами большие ожидания, которые всегда оказываются неоправданными.
Когда чувствую, что устала, спрашиваю Майю про салон красоты. Это моя уловка – она может болтать о нем часами. А сама думаю о том, что Никита сказал вчера вечером: за Майей присматривают его люди. И я благодарна ему. Но как же он меня бесит! Обращается со мной, как с хрустальной статуэткой. Он очень добр ко мне, но лишний раз даже не коснется! Слишком оберегает и чертовски раздражает этим!
– Ты меня не слушаешь, да? – Майя машет рукой перед глазами, а я смотрю на ее лицо с ровной кожей и радуюсь, что уже совсем не вижу следов.
– Прости, что ты там говорила?
Она не дура, ловит мой взгляд, который я бросаю за окно, высматривая Никиту. Он обещал зайти за мной в восемь, чтобы я тоже погуляла с Клео.
– Ладно, я старалась молчать и не задавать лишних вопросов, но что, черт возьми, у вас происходит? И не говори, что ничего. Я не поверю.