Я никогда и ни за кого не боялся так, как за нее, и этот страх меня ужасает. Только представлю чудо в огромной меховой куртке и Волка на морозе, рыщущих в поисках бомбы или ублюдков, что ее заложили, плохо становится. Она же отчаянная в своем альтруизме.
Я никогда и ни за кого не боялся так, как за нее, и этот страх обостряет все чувства. Я ведь ничего подобного не испытывал. Я любил Лилю, но по-другому. Раду я… люблю? Не уверен, что можно уместить все в одном коротком слове. Не знаю, как обозвать тот фейерверк, что запускается в груди, стоит ей улыбнуться.
С Радой даже спорт отошел на второй план. Но нет, я не забил на тренировки, наоборот. Из-за непрерывного возбужденного состояния, которое с девчонкой не отпускает, приходится заниматься еще чаще и больше. Просто спорт теперь не затмевает все. Впервые я просыпаюсь с мыслью протянуть руку, обнять Раду или встать накормить ее косматого друга, а не бежать быстрее рассекать бассейн или круги наматывать по округе в наушниках. Ну а вечером хочу скорее вернуться к ней, сесть вместе за стол. Раньше никогда не любил долгие ужины, Лиля из всего устраивала церемонии. И нормальной еды не бывало. Если она готовила, то обязательно гаспачо, фрунчозу или веганское что-то – пафосное, с красивой подачей. Еще и не забывала напомнить, что училась у лучших поваров Нью-Йорка. Рада вчера сварила макароны по-флотски, и это было воистину великолепно.
Когда мы приезжаем домой, я аккуратно бужу ее, погладив по щеке. Малышка открывает глаза и в них первым делом проскакивает волнение или что-то вроде. Мне не нравится, я еще в начале вечера заметил, не было такого прежде. Может, расстроена, что я уезжаю? Нет, она и сама говорила, что расстроена, но, может, сильнее, чем я думал?
Этот отъезд у меня самого уже поперек горла стоит, но я и так сильно отсрочил его. И все равно не успел нормально с отцом познакомить, жаль. И с мамой – ей бы она точно понравилась. Хотя папа тоже ценит тех, кто пробивается по жизни сам, а в этом плане Рада любому фору даст. Но отец заехал лишь передать от нотариуса документы на квартиру в Москве – я продавать ее собираюсь.
Когда пригласил его зайти, тот отказался, спешил – вечно он спешит, так и жизнь мимо проходит. Сказал, успел заглянуть домой, спросил, что за девушка такая милая меня там ждет. Намекнул на Лилю, а я напомнил, что уже говорил о разрыве.
– Пап, я к ней не вернусь.
– Ты не зарекайся, чемпион, – он взъерошил волосы на голове, будто мне снова десять лет, – мы с твоей мамой перед свадьбой на целый год расстались. А сошлись, так и ты сразу появился.
Я разговор не продолжил, отец засмеялся.
– Ладно, я тоже всегда любил развлекаться с молоденькими.
Я знал. Все, кроме мамы, знали. И мне было неприятно это обсуждать.
– Рада не развлечение.
– Конечно, конечно, – бросил перед уходом.
А я смотрел ему вслед, только больше убедившись в том, как похожи они с Севой. Может, поэтому не выносят друг друга? Правда со стороны виднее.
Трясу головой, отбиваясь от назойливых мыслей. Что с отца взять? Он в таком мыле из-за предприятий. Ни разу за двадцать лет дела у него не были так плохи. Но говорит – справится, как всегда справлялся. Уверен, что Дроздовы и без нашего «долгожданного», по их словам, союза с Лилей помогут ему.
Выпускаю из машины Волка, тот садится на пороге. Знает место и всегда Раду ждет. Невероятно умная собака, если честно. Я открываю переднюю дверь, и девчонка радостно вытягивает ладошки вперед, как будто на руки просится. Тихо смеюсь, наклоняюсь ниже, а она тотчас обвивает меня ногами и цепляется за шею, будто никогда не отпустит. И не отпускала бы.
Утром надеюсь поспать дольше, но будит звонок. Сквозь сон слышу голос Рады и просыпаюсь в один миг, потому что он звучит очень взволнованно.
– Как? Куда? – не сдерживаясь, кричит в трубку, и я резко сажусь. Вижу слезы, текущие по щекам, и сердце в пятки проваливается.
– Что случилось?
– Волка… – задыхаясь в рыданиях, шепчет, – они хотят забрать его.
– Почему сразу не сказала? – спрашиваю, выслушав про отца.
Волка ее собираются перевести в другой город. По сути, без объяснения причины – просто по необходимости. И, оказывается, имеют право, потому что на бумаге эти собаки государству принадлежат.
Я удивлен и не очень. Методы понятные, отца хорошо знаю, но я не думал, что он против меня и близкого мне человека будет их применять. Вот чувствовал же, что слишком легко все далось, что слишком просто согласился он насчет Дроздовых, слишком спокойно отнесся к словам о Лиле.
Ей первым делом звоню. Мат трехэтажный стоит минут десять, но я добиваюсь правды. Конечно, это она нажаловалась моему отцу, про Раду рассказала. Представляю, в каком свете преподнесла все. А отец… он, получается, врал мне в лицо.
Я крепко целую Раду в губы, вытираю слезы и требую, чтобы прекратила плакать. Да, может, резко, но хватит. Я не позволю, она не будет реветь, пока со мной.
– Я все решу, просто жди.
– Но…
– Ты мне веришь или нет?
Рада молчит секунду, две, а потом ослепительно улыбается и напевает строку из песни «Я тебе, конечно, верю».
Я ухожу не обернувшись, иначе не отлипну от нее. Больно видеть мою сильную девочку такой разбитой. Она не должна плакать.
Грудь горит огнем, кулаки чешутся, голова кипит. Не стесняюсь навестить отца в офисе и послать куда подальше вместе с благими намерениями. А тот швыряет в лицо не только явное разочарование, но еще и папку – целое досье на Раду. И ее родителей.
– Если она им не нужна, тебе-то она на хрена?
Забираю документы, потому что они могу понадобиться.
– Не смей приближаться к Раде. И тем более говорить с ней об этом.
– А то что? Сыном мне быть перестанешь?
Я тебя собственными руками придушу, – думаю, но вслух говорю иное.
– Ты же в курсе, что я знаю все про твои офшоры. Не начинай войну, которую не сможешь выиграть.
– Пошел вон! – орет отец. – Неблагодарный…
Больше я не слушаю. Подумаю об этом потом, сначала закончу с тем, что важнее всего.
За рулем ловлю себя на мысли, что Рада не звонит мне, как просил. Не звонит полдня, пока мотаюсь по знакомым, ищу и нахожу каналы, подходы, круглую сумму и столько же сверху за услугу. Приходится поднапрячься. Не так легко выкупить обычную, казалось бы, собаку у государства. Я бы даже сказал, вообще непросто. Хорошо, Валера Романов помогает, он мне должен за последние победы – я столько часов убил, объясняя ему ошибки в технике. У того отец работает в структурах, о которых мы вслух не говорим, но через него дела идут быстрее.
До вылета остаются считанные часы, но я не дергаюсь. Впервые за долгие годы я совершенно спокоен, уравновешен, будто корабль зашел в тихую гавань. Потому что знаю – все делаю правильно.
Дома, едва захожу и закрываю за собой дверь, меня встречает Волк. Лает отчаянно, будто орет, что никуда не собирается ехать. Я прячу в шкафу, в нижнем ящике под вещами, документы, которые забрал у отца, а следом Рада сбегает по лестнице через ступень. Еле успеваю подхватить ее на лету, чтобы лоб не расшибла. Дурная.
– Осторожнее. Где пожар?
– Здесь, – трогает сторону груди, где прячется ее невыносимо огромное сердце.
Щеки красные, глаза стеклянные. Ревела. Кого она может оставить равнодушным? У меня с самого начала не было шансов устоять перед ней.
Протягиваю договор на Волка, она не понимает.
– Он твой. Теперь полностью и безвозвратно.
Рада не смотрит на буквы, а вскидывает голову и впивается в меня взглядом. Тело каменеет, мышцы напрягаются. Девчонка снова плачет, воздух ртом хватает, губы дрожат, но она цепляется пальцами за мои плечи. В таких тисках и помереть не грех.
– Ты продал душу дьяволу? – бормочет растерянно, а я смеюсь.
Плевать, чего мне это стоило, даже не вспомню после такого душераздирающего счастья в голубых глазах.
– Больше ничего от меня не скрывай. Слышишь?
– Хорошо, хорошо.
Она встает на носочки и целует лицо. А потом резко отшатывается назад.
– Ты же опоздаешь, у тебя билет! Езжай! И прости… ты должен быть там, в аэропорту.
– Уже не успею.
Нет, я должен быть именно здесь.
Подхватываю Раду, ее ноги мигом сцепляются за спиной. Телефон разрывается, но я бросаю его в прихожей и двигаюсь в сторону дивана. Эта девчонка всегда добивается своего.
Глава 28
Рада
Я люблю его. Сейчас это не просто проскользнувшая мысль в голове. Нет. Без сомнений принимаю правду – я люблю его. И нет, я не путаю с благодарностью – знаю, что это, очень хорошо знаю. Я всегда была благодарна судьбе и добрым людям за каждый шаг навстречу, протянутую руку помощи или теплое слово. И да, я благодарна Никите до луны и обратно, до космической бесконечности, до глубины души. С ума сойти, он освободил Волка! Он не позволил забрать его у меня! Не знаю, что со мной было бы, случись все по-другому, не хочу представлять. Но, черт возьми, я люблю его!
Люблю. До дрожащих коленок, до шума в ушах, до пульса в сто двадцать. Когда он вот так целует, будто я одна во всем мире, будто ни о ком другом и не мечтал никогда. Целует так, что я ему верю. В моих мыслях никого другого, мятный запах пропитал тело, на лице ни миллиметра, которого не касались бы его губы. И он устремляется ниже. Мамма мия!
Несмотря на то, что меня бросает в жар, что вся горю, что лед обжигает, несмотря на то, как цепляюсь за Никиту – точно погибну, если отпущу, не переживу, если отпустит – несмотря на все это, мне страшно. Я боюсь сделать что-то не так, боюсь, что ему не понравится быть со мной, боюсь, что не сравнюсь с другими. Боюсь, что он продолжит, и боюсь, что остановится. А еще боюсь перемен.
Легкий холодок отрезвляет. Я открываю глаза: моя майка на полу, как и его, Никита стоит передо мной, медленно расстегивает ремень и смотрит… примерно так же, как обычно смотрит на стейк из «Аляски», когда очень голоден. Я отчего-то нервно смеюсь.