Волк неспециалист в поиске людей, но след всегда хорошо берет. Вот и сейчас – только касается мордочкой платка, так сразу и дает деру в лесную гущу. За мной тотчас выдвигается оперативная группа, патрульные машины объезжают по периметру. Мы несемся во весь опор. Я издалека вижу проезжую часть на другой стороне рощи. А потом вижу силуэт.
– Волк, взять его!
Мой герой бежит, нет, летит вслед за черным капюшоном, пока вдалеке раздается вой полицейской сирены и рев автомобильных шин.
Я сдаюсь, потому что не могу больше – задыхаюсь, потому что Волк тоже не успевает, потому что черный капюшон куда-то пропал. Передаю ориентировку всем задействованным группам. Хвалю Волка, но тот все равно не находит себе места. Скулит и дергается.
– Малыш, мы сделали, что смогли.
Дожидаюсь Иру, запыхавшуюся ни на шутку, и никуда не спешащую Зазнобу.
– Что это, черт его дери, за ерунда сейчас произошла?
– Вспышка. Вы, как всегда, все проспали.
Пустовая небольно толкает в плечо. Я бы и хотела засмеяться, но не могу перестать думать обо всем. Если это так, если это хотя бы наполовину так, как я предполагаю… Невозможно даже представить, как это ужасно! И почему я раньше не додумалась? Ведь события так хорошо для них складывались!
И все-таки до победного не хочу оказаться правой, потому что это будет слишком большим ударом для Горских. Но, точно назло, к нам быстрым шагом направляются опера с рациями.
– Капюшон поймали в десяти минутах отсюда – бежал по полосе. Он без допроса сдал всех – работает на известных Дроздовых. Кажется, нам в руки залетела крупная рыба, девочки.
Глава 38
Никита
Когда первое потрясение после звонка Рады проходит, в голове пульсирует мысль – нужно сказать отцу. Вот только как? Это его уничтожит. Всю жизнь, сколько себя помню, он гордился таким другом, как Дроздов. Они вместе служили в армии, прошли огонь, воду и медные трубы. Вместе начинали работать на стройке и боролись с рейдерами в девяностые. Помогали друг другу, даже будучи по факту конкурентами, и отец всегда шутил, что они – братья, которых случайно разделили в роддоме. Сергей Львович был его единственным другом.
В груди полоснуло, точно огненным жгутом: друзья предают. Макс перед глазами возник, но тут же исчез. Сейчас не об этом думать нужно, совсем не об этом.
Я не хочу сообщать новости по телефону, поэтому выезжаю к отцу в офис. Он как раз, по идее, завершает подготовку по передаче дел. Я должен быть рядом, если его сердце не выдержит.
Но никого удивить я не успеваю. Только захожу в кабинет, все по лицу понимаю – он знает. Прикормленные сотрудники полиции доложили.
– Пап.
– Я думаю, – произносит тот спокойно третий раз, как пытаюсь заговорить с ним.
Спокойно, но твердо – и не возразишь.
Телефоны разрываются: и внутренняя линия, и мобильный. Когда подхожу к окну, вижу внизу толпу у входа, похожую на муравейник. Журналисты уже разнюхали. Делаю звонок охране для дополнительных указаний, наблюдаю, как в конце улицы появляется целая делегация с мигалками.
– У нас гости, – сообщаю, чтобы не было сюрпризом.
Отец включается в режим ускорения – раздает указания по отделам, ставит новые задачи. Он намерен приостановить процесс передачи дел компании Дроздовых, пока все не зашло слишком далеко. Это будет сложно, потому что слияние почти состоялось, это сулит определенные штрафы, потому что некоторые соглашения уже заключены, но обо всем этом мы подумаем позже. Сейчас я смотрю на отца, который механически выполняет первостепенные шаги, чтобы удержаться на плаву. Смотрю и горжусь. Потому что представляю, как ему плохо. А еще вижу, что его так просто не сломить.
Юристы заполоняют кабинет еще до прихода полиции, я оставляю их без меня разбираться в том, в чем ни черта не смыслю. Сижу в приемной и пытаюсь уложить в голове – все организовали Дроздовы. Все пикеты, всю подпольную деятельность псевдозащитников природы, ложные вызовы. Они собирались выкупить отцовский бизнес по минимальной, даже смешной цене. Утверждали, что делают все по дружбе, «выручают» в такой жуткой ситуации, а сами намеренно топили ООО «Строительный холдинг Южный» в течение многих месяцев.
Мир жесток. Надеюсь, отец сумеет размазать их. Их всех.
– Никита, – раздается, будто издалека.
Я поднимаю глаза на Лилю, что возвышается надо мной. Никогда не считал себя злопамятным, но надеюсь, жизнь и без меня хорошенько ей отплатит.
– Никита, – она падает на колени и заходится в рыданиях, – Никита, я ничего не знала, клянусь!
– Не ври мне. – Мой голос звучит жестко, она дергается, будто от пощечины, прячет глаза.
Сейчас ведь каждая деталь на место становится. Все вспоминается – все, что не укладывалось, но я принимал, потому что верил.
– Те документы по тендеру, которые я у тебя нашел… Ты их неслучайно взяла.
Это не вопрос, просто констатация. Всего лишь вспоминаю, как удивился, обнаружив около полугода назад важные бумаги среди вещей Лили, которые она должна была забрать после разрыва. Помню, как плакала, давила на жалость, кричала, что все подряд со стола хватала, а я не придал значения – хотел, чтобы она скорее скрылась с глаз. Тошнило от нее. Сейчас еще больше тошнит.
– Это был единственный раз, – шепчет сквозь зубы, – единственный раз! Ник!
Она хватает за руки, пытается поцеловать, я отталкиваю. Лиля глядит ошалело и начинает неистово рыдать.
– Папа просил просто посмотреть! Чтобы понимать, куда двигаться! Он попросил, а я тогда была так на тебя зла!
– За то, что не умолял остаться после твоей измены? – не скрываю сарказма.
– За то, что ты даже после этого остался ледяной, бесчувственной глыбой! Я никогда не ощущала, что ты меня любишь!
– Кто тебе мешал уйти?
Черт, о чем мы вообще?
Встаю, но Лиля впивается в ладонь.
– Я больше никогда ничего не говорила ему, клянусь. Мне и после того было гадко.
– Наверное, потому что вы тендер все же взяли? Вкус нечестной победы оказался горьким?
– Только не для отца.
Меня это все порядком достает.
– Я больше не хочу тебя знать. Тебя для меня больше не существует. Если ты еще хоть раз даже подумаешь о том, чтобы приблизиться к Раде, – наклоняюсь, чтобы точно услышала угрозу в голосе, – я сотру тебя в порошок. Поняла?
Одергиваю руку.
– Поняла, спрашиваю?
Та смотрит потерянно, хлопает глазами. Была бы мужиком, хорошо бы вмазал. Разворачиваюсь, чтобы уйти, но по коридору снова разносятся ее вопли.
– Вы все! Ненавижу вас! Вы все просто использовали меня! Ты, папа, Сева! Ненавижу!
Я уже нажимаю кнопку лифта, но что-то разворачивает обратно.
– Сева? – спрашиваю тише, чем намеревался, голос ломается. – А он при чем?
– Он казался таким милым, так обхаживал меня, – Лиля уже не видит ничего перед собой, она смотрит в пустоту, как ненормальная, и бормочет без остановки: – Он говорил такие приятные вещи, так тепло относился ко мне. А потом просто меня шантажировал!
Замираю. Сева тоже был на мальчишнике в ту ночь.
– Потом – это после того, как ты изменила с ним? – догадываюсь я.
Лиля не останавливается, кажется, она и правда слетела с катушек.
– Он хотел, чтобы ты отказался от своего голоса, просил меня… он хотел контрольный пакет, он…
Лифт приезжает. Я захожу внутрь и оборачиваюсь, чтобы посмотреть на нее в последний раз. Лиля прикрывает рот и плачет, без конца плачет.
– Что ты за человек такой? – спрашиваю больше у себя, когда створки начинают закрываться.
А затем нажимаю кнопку на два этажа ниже, чтобы встретиться лицом к лицу с собственным братом.
Секретарши нет на месте, дверь в кабинет Севы приоткрыта, и, судя по звукам, долетающим оттуда, я легко догадываюсь, чем там занимаются. Он хоть кого-то в этой компании не поимел?
Без зазрения совести захожу и лишь после стучу. Девчонка, распластавшаяся на столе, тут же начинает визжать, быстро собирается и убегает. Сева только ширинку застегивает. Рубашка так и остается торчать из-за пояса, галстук валяется на полу с пиджаком. Он даже не рыпается, берет с подоконника открытую бутылку виски и обновляет стакан. Залпом закидывает в себя всю порцию, чуть кривится и садится в кресло.
– Здравствуй, братишка, – произносит с издевкой.
– Давай без сантиментов. Лиля думает, что ты замутил кашу, чтобы меня вытурить, но я же понимаю суть.
Он смотрит нетрезвым, но хищным взглядом. Дай ему волю, прямо сейчас прикончит меня голыми руками.
– Ты знал о том, что творят Дроздовы. Ты знал и готовил себе подушку безопасности. Чтобы остаться у руля даже после смены власти. Поэтому подлизывался к ним любыми способами.
Сейчас все кажется таким очевидным.
– Ха, – он противно смеется и начинает хлопать в ладоши, – ха-ха-ха.
А затем встает и бьет кулаками по столу, выражение лица резко меняется.
– Не докажешь.
– Я не скажу отцу, – говорю Севе, который думает, что напугал, – он скоро сам поймет. Пока ты празднуешь здесь, людей Дроздова взяли. В здании полиция.
Брат теряется, оглядывается по углам, где камеры. Испуганно поворачивается к окну, убирает жалюзи и грязно ругается. Трус.
– Вы бы все потеряли, – рычит, стреляет дикими глазами. – Вы с отцом – два идиота! Вы бы и без меня все потеряли! Я лишь пытался остаться на плаву! Я сделал то, что нужно!
Усмехаюсь, потому что ясно одно – он и правда считает, что поступил правильно. В его проекции, конечно.
– Я всегда был один, я боролся за себя. Ты всегда был его любимчиком.
– Боже, это здесь при чем?
Но Севу уже не остановить. Он с каждым шагом ко мне выплевывает очередную порцию грязи.
– Ты не стоишь моего мизинца, но при этом мать в тебе души не чаяла. Ты даже не старался их любить, а они все молились на тебя. Даже Лиля, – он смотрит мне прямо в глаза, рот искривлен, лицо походит на жуткую гримасу. – О, как она стонала, подставляя зад. И все равно, все равно кричала твое имя!