Я бью его справа, бью изо всех сил. Брат отшатывается, вытирает рукавом кровь из носа, улыбается, будто самый настоящий демон, и через миг уже надвигается на меня. Завязывается драка – яростная, жестокая. Понятия не имею, сколько она длится, нас разнимает только подоспевшая охрана.
Я больше не слушаю никого. По пути захожу в уборную: отрываю салфеток, вытираю рассеченную губу, не глядя в зеркало, умываю лицо. А через полчаса обнаруживаю себя на пороге у Макса. Долго не решаюсь войти, но стучу. Мне открывает Майя, улыбается, пока не оценивает картину целиком.
– Клео лаяла, и я… – запинается, подбирает слова, – проходи, в общем. Макс!
Девчонка исчезает из комнаты, положив пакет со льдом на барную стойку. Прикладываю к щеке, что горит, и наконец выдыхаю.
– О-о, богатырь, ты от кого такую оплеуху выхватил? Малышка огрела?
– Лучше. Брат.
– Стой, сейчас хоть пива достану, – он ставит две бутылки охлажденного темного, – ну вот теперь можешь вещать, гоу!
Я не собирался вываливать на него все, это не в моих правилах. Я не собирался затрагивать те опасные темы, но меня как прорвало. Сказав об одном, я уже не могу остановиться – говорю, долго говорю. Майя умудряется спуститься несколько раз, чтобы выпить кофе, перекусить, я и при ней не затыкаюсь.
Когда заканчиваю, даже дыхание сбивается. Я по-прежнему сжимаю опустевшую бутылку пива, смотрю в одну точку. Я выложил все, что на душе, а слышу совсем не то, что приготовился слышать.
– Как ты мог подумать, что я с тобой так поступлю? Мы же выросли вместе!
На лице Макса совершенно искреннее недоумение. Оно радует – хоть что-то в этом тотальном кошмаре меня радует.
– Это не помешало моему брату…
– Да, прости, – сразу останавливает он. – В голове не укладывается. Слушай…
– Макс, ничего не говори, я не для этого к тебе пришел. Просто впервые в жизни показалось – вскроюсь, если останусь один.
– Матильда на дежурстве осталась даже после такого?
– Да для них ничего особенного и не произошло – просто раскрыли очередное дело. И не называй ее так.
– А что не нравится-то? Она же…
– Да-да, знаю, что похожа на девчонку из «Леона», у меня кошка была Матильдой, потому что я фильм этот любил.
– Ох, Ромео, так ваша встреча предначертана судьбой! – он ржет как конь.
– Да заткнись ты, придурок, – смеюсь в ответ.
На сердце становится легче, хотя ничего вроде бы и не произошло. Просто еще раз убедился, каким оленем я иногда могу быть и что ни хрена не смыслю в людях.
– Эй, – зовет Майя, перегнувшись через перила на лестнице, – Рада звонила. Ее отпустили – едет.
– Пчелка, походу, нажаловалась на тебя, – Макс по-прежнему угорает.
– Я все еще здесь и слышу. И ничего я не…
– Иди, с тобой потом разберусь, – бросает он девчонке, которая закатывает глаза и уходит наверх.
А я собираюсь с силами и бреду домой, где меня встречает пустота и гулкое эхо. Наедине с самим собой сразу хуже становится. Я пью воды и прямо в одежде заваливаюсь на кровать. Только закрываю глаза, вспышки одна за другой ослепляют, причиняя почти физическую боль.
Слежу за минутной стрелкой, которая проходит полный оборот, прежде чем снизу доносится звон ключей и нетерпеливый лай.
– Постой, Волк! Лапы! Да постой же ты, зараза такая!
Но я слышу, как этот великан мчит по лестнице, забегает в комнату и с ходу становится лапами на кровать, чтобы облизать мне лицо. Полностью. Все.
Я не сопротивляюсь, только жмурюсь сильнее. И смеюсь.
– Волк! Лежать я сказала!
Маленькая фурия влетает почти следом, смешно грозит ему пальцем. Даже не переоделась, так и стоит в этом огромном полицейском бушлате. Очень милая.
Встречаю ее взгляд, а там столько всего намешено: испуг, волнение, забота.
– Ты… – порывается что-то сказать, но я качаю головой.
– Полежи со мной.
С ней не нужно просить дважды – скидывает куртку на пол и забирается мне под бок. Так и лежим, крепко обнявшись, пока Волк не запрыгивает на кровать, чтобы раздавить нас любовью.
Глава 39
Рада
Сегодня тридцать первое декабря, уже полдень. Солнце слепит, плавит лучами остатки снега, которые ручьями стекают по улицам – привычная для юга зима. Дома тепло и вкусно пахнет, только Никита ходит мрачнее тучи.
Вчера мы и слова за вечер друг другу не сказали: я обработала ему разбитую губу, мы молча поели, полежали, посмотрели сериал про шахматы и так же молча уснули. И вроде бы еще недавно сама дулась за эту папку, но не после всего. Да у меня сейчас сердце сжимается каждый раз, как смотрю на него! Что мне сделать, чтобы ему стало лучше?
Слышу, как Никита суетится на кухне, спускаюсь. Он режет салат к стейку. Шпионка Майя рассказала про его брата, теперь сомнений не было: Никита все знал.
– Позвал бы, я помогла, – говорю тихо, робею под взглядом.
Сначала резким, колючим, слегка затуманенным, а затем таким мягким, когда Никита понимает, что это я.
– Хочу, чтобы твои пальцы остались целы хотя бы до Нового года.
– Ты мне теперь все время будешь припоминать? – я смеюсь.
Он улыбается – это хороший знак?
Да я на днях задумалась, когда готовила, и чуть не резанула себе полруки по костяшкам. Никита вовремя выхватил нож и даже голос повысил, чтобы я ворон не считала.
– Может, хоть так станешь внимательнее.
– Мне не нравится ваш тон, сударь, – хмурюсь и кривлюсь в шутку.
Он снова поднимает на меня глаза – уже ехидные. На щеке появляется ямочка, она у него только с одной стороны. Мне внезапно хочется танцевать, потому что чувствую самую настоящую оттепель на душе, а Никита откладывает приборы и раскрывает руки.
– Иди ко мне.
Я не иду – лечу.
– Я скучала, – шепчу. – Очень-очень скучала.
Сейчас понимаю, что зря обижалась, зря теряла драгоценное время. Что он хотел как лучше, что дал мне выбор, которого у меня никогда не было. Я ведь и правда могу просто забыть обо всем, если не хочу думать. Ну а если не забыть, то просто забить.
Ладонь Никиты медленно спускается по спине, ныряет за край пижамы, и все мысли плавятся от обжигающих прикосновений. Остается место только ощущениям, чувствам, эмоциям. С губ легко срывается стон, который он тотчас подхватывает на лету. Рывком усаживает на стол, смотрит прямо в глаза, проникает под кожу.
Как мало времени прошло и как круто переменилась моя жизнь! Я вспоминаю себя ту, которой была всего пару месяцев назад, – озлобленную на весь мир, диковатую, безумно одинокую, с ножиком в рюкзаке, который, кстати говоря, исчез навсегда. Вспоминаю нас с Никитой, сидящих на понтоне у моря и таких далеких друг от друга. Вспоминаю реакцию на него: ведь с первого взгляда он действовал на меня необыкновенно, а я отчаянно сопротивлялась, не верила, что могу, что меня могут…
Вспоминаю, как судьба столкнула нас снова там, где меньше всего ждала, вспоминаю первую встречу с «танком», знакомство Никиты с Волком. Этот зараза сразу почувствовал, сразу увидел то, что мы, слепые, не заметили. Вспоминаю пьяного соседа и дурацкую батарею, а еще сантехника, которого теперь расцеловать готова за то, что напортачил. Надо будет ему хотя бы бутылку передать.
Я вспоминаю, каким холодным был Никита, его глаза-ледышки, которые теперь каждый раз дарят столько тепла. Вспоминаю, что боялась дотронуться до него, будто заморозит, как Эльза. Что лишний раз опасалась вздохнуть, когда поселилась у Горского, а сейчас мы с Волком носимся по этажам наперегонки, словно у себя дома.
Вы и так дома, – слышу в голове голос Никиты, который не устает это повторять.
Все пролетает перед глазами яркой вспышкой. Сейчас каждая мелочь проступает особенно явно. Никита смотрит на меня так выразительно, что может даже ничего не говорить вслух.
– Я знаю, – шепчу и тянусь к его губам.
Никита шипит, когда я задеваю небольшую ранку в уголке рта, а я все равно целую смело. Целую, как никогда бы не подумала, что смогу. Потому что он любит меня так же сильно, как я его. Все прочее остается далеко за пределами «нас». Я, больше не стесняясь, подставляю шею губам, выгибаю спину, откровенно наслаждаюсь происходящим. Теперь я не страшусь сказать «давай здесь», когда Никита собирается утащить меня в спальню. В его нетерпеливых движениях все равно сквозит нежность, в моих – только жажда.
Больше не хочу молчать с ним. Хочу говорить, кричать, любить!
Наши губы не расстаются ни на миг. Даже позже, когда спрыгиваю на пол и кошусь в сторону недорезанного салата. Все-таки успеваю перехватить нож на столе и продолжить готовку, потому как Никите вдруг звонят.
С недовольным вздохом отрывается от меня и отвечает. Он явно говорит с отцом, сомнений нет. Уходит в другую комнату, беседует долго, но вроде бы спокойным тоном. Это ведь хорошо? А когда возвращается, ставит на громкую связь.
– Мам, она тебя слышит.
– Наконец-то! И мне слово дали. Радочка, солнце мое, мы с папой ждем вас на Новый год! – чуть ли не запевает Татьяна.
– Мам, я сказал, что у нас другие планы.
– Да хорошо, хорошо! Но я жду вас в любое время! Мы, – выделяет, – мы ждем, да, дорогой?
Я слышу приглушенное бурчание на фоне, но оно незлое, скорее, забавное. Интересно, а что у нас за планы, о которых Никита упомянул?
– Ответь что-нибудь, – он тихо обращается ко мне.
– Д-да, конечно, – сбивчиво бормочу.
– Мам, мы приедем, как сможем. У Рады работа.
– Бедная девочка моя! Береги ее, сынок. Мы с папой очень благодарны тебе, Рада. Ты – настоящая героиня.
– Что вы, я ничего не сделала, – пытаюсь оправдаться.
– Еще и скромная. Никки, смотри мне!
Никки лишь закатывает глаза. А тут и Волк голос подает.
– И второму блюстителю порядка передавайте привет. Пока, хорошие мои, с наступающим вас.
– Что это было? – спрашиваю у Никиты, смущенная до макушки.
– Это была заслуженная похвала. На самом деле, отец тоже передавал слова благодарности, но ты же знаешь его. Он искренне сожалеет, что тогда…