Обед в целом проходит прекрасно. Отец Никиты немногословен, видимо, у Горских это в крови, но расположен почти дружелюбно. Ну, по крайней мере, взгляд точно кажется чуть менее кровожадным, чем в последнюю нашу встречу.
Они с Никитой долго разговаривают о работе, хоть Татьяна и одергивает постоянно. Правда, когда старший переходит на спорт, сын его резко обрывает.
– Обсудим после Кубка Европы.
Отец вроде бы и собирается что-то ему возразить, делает вдох, а затем чуть заметно улыбается и хлопает по плечу.
– Согласен, – отвечает он.
И это похоже на шаткое, но равновесие.
Когда позднее я сталкиваюсь со старшим Горским в коридоре, все же дергаюсь – мне неуютно. Киваю ему и собираюсь быстро проскочить в зал, только он останавливает на полпути твердым голосом.
– Рада.
Я врастаю в пол, замираю. Знаю, что после той встречи напряжение между нами вряд ли исчезнет.
– Я был не прав.
Он произносит слова, которые я и не думала услышать, не смела даже мечтать. Не знаю, как себя вести, поэтому просто киваю ему. А когда мы возвращаемся домой, я переступаю порог и решительно направляюсь к ящику Пандоры, из которого достаю папку.
– Просто хочу знать, – отвечаю на вопросительный взгляд.
Никита лишь осторожно касается локтя и подмигивает мне.
– Я с тобой, – произносит то, что важнее всего.
Я долго листаю папку. Страницу за страницей, медленно. Часто возвращаюсь назад и снова разглядываю их: фотографии – цветные и черно-белые, четкие и совсем размытые, испорченные временем. С замиранием сердце читаю истории жизни родных по крови людей. В деталях.
Забавно, кстати. Помните детского психолога, про которого как-то говорила Майя? Тот, что вел передачу, где помогал работать с сиротами и читал лекции про мотивы бросивших детей родителей. Так вот это мой отец. И он учит людей, как жить? С себя бы начал.
В остальном, все очень даже мило. Если я и ожидала увидеть что-то пугающее и грязное в моем прошлом, то зря. У родителей хорошая полноценная семья, двое симпатичных детишек: мальчик четырнадцати лет и девчонка в два раза младше. У меня есть брат и сестра, представляете?
Не могу выпустить папку из рук, еще долго гуглю отца, смотрю видео, где он ведет эфиры, хвастается изданной книгой, толкает заумные речи. Что скрывать, злюсь, конечно, немного, а как иначе. И все же его монотонный голос убаюкивает меня. Засыпаю прямо на диване с ноутбуком и в наушниках, слушая подкасты. Никита относит в спальню – я лишь раз открываю глаза, чтобы обнять и ткнуться носом в шею.
А вот снится мне почему-то мама, про которую я пытаюсь не думать. Почему? Просто слышала десятки раз, что мамы чувствуют связь с детьми, помнят тех малышей, которые даже не родились. А если она помнила, почему не дала о себе знать? Обида все равно есть, как бы я ни отрицала. Больше даже оттого, что она не кукушка или алкоголичка со стажем, а красивая женщина, которая на фотографиях широко улыбается и крепко обнимает детишек. На некоторых у нее даже прическа, как у меня. И цвет волос. На папу я не особо похожа, если честно.
Я думаю о родителях все выходные. Мне везет, что Никита такой терпеливый и спокойный: в голове столько мыслей, столько предположений, что вслух даже говорить ничего не хочется, я и так устаю. Хорошо, что он все понимает, обнимает меня без лишних слов, с Волком гуляет, изредка даже предлагает помощь, от которой я привычно отказываюсь. Я пока не решила, что мне со всем этим делать, но домашний адрес семейства Бодровых выучила, только взглянув.
Ничего не могу поделать с памятью. Каждый раз, проезжая мимо по дороге из питомника, я нахожу глазами ту самую высотку. Однажды даже прошу Никиту высадить меня и прогуливаюсь до двора. Правда, чуть в обморок не падаю, столкнувшись с отцом лицом к лицу – тот не спеша бредет за кучерявым пуделем со смешной мордой.
Я извиняюсь, что чуть не снесла их, и пытаюсь сбежать.
– Мы знакомы? – внезапно спрашивает он, приветливо улыбаясь.
И я понимаю, что по глупости назвала его по имени.
– Н-нет, – выдаю, заикаясь, – книжку вашу читала.
Неуклюже прощаюсь и несусь прямо до самого танка. Запрыгиваю со словами «поехали», пытаюсь отдышаться.
– Ты как будто призрака увидела, – шутит вроде бы Никита, а я нахожу отражение в зеркале – выпученные глаза, красные щеки, сбившаяся от влажности и бега челка – и понимаю, что именно его и повстречала.
Откидываюсь на сидение и прикрываю глаза. Глубоко дышу, успокаивая колотящееся сердце. Ну, мы с отцом хотя бы любовью к братьям меньшим схожи.
Уснуть после дежурства мне так и не удается – то ногами дергаю, то зубами нервно стучу, то прядь на палец наматываю. И все думаю, думаю.
– Ты чего не спишь? – Никита отвлекается от какой-то умной книги про достижение целей.
Я резко сажусь и поворачиваюсь к нему. Даже сонной себя не чувствую, хотя не спала всю ночь.
– У тебя глаза сверкают, – он тянется и целует коротко в губы, – какая ты все-таки хорошенькая.
От его нежности на душе становится чуточку спокойнее.
– Я видела… папу.
Никита опирается на спинку кровати локтем, склоняет голову влево и внимательно смотрит на меня. Он готов слушать. Может, поэтому так открыто говорю?
– Я видела его, а теперь хочу пообщаться с ним. С ними. Я хочу сходить к ним домой.
Едва произношу, как затея тотчас кажется безумной. Но почему нет? Я долго думала. Знаю, что еще вчера говорила совсем другое, но вчера я и знала меньше. А теперь, получив часть ответов, я, кажется, не успокоюсь, пока не узнаю все-все!
– Аппетит приходит во время еды, – глядя на чуть нахмурившегося Никиту, пытаюсь перевести в шутку.
– Где-то я уже это слышал… про твой аппетит.
– Где?
– Ты так и про секс говорила.
– Ах ты! – смеюсь и заваливаюсь на Никиту, но совсем скоро шутливая борьба меняет градус.
Измотанная ласками Горского, я все-таки засыпаю. А спустя несколько дней, одним воскресным утром, когда говорю Никите, куда собираюсь, он откладывает все дела и вызывается меня отвезти. И конечно не принимает никаких возражений.
Во дворе по адресу, где я уже бывала, становится страшнее, чем по дороге сюда. Что я вообще здесь делаю? Еще с этим дурацким тортиком! И Никиту отправила домой, хотя он предлагал пойти со мной.
Мнусь перед подъездом полчаса, час. Даже замерзаю. Уже сто раз люди выходят и заходят – могла бы проскочить, если не хотела звонить в домофон. Когда нервы окончательно сдают, все-таки протискиваюсь следом за группой девчонок с первого этажа. Пробегаю лестничные пролеты, быстро нажимаю звонок, чтобы не передумать. А услышав топот ног, собираюсь сию же секунду унести свои. Но дверь распахивается, и я подбираюсь. Без сомнения могу сказать, что прямо передо мной стоит моя мама.
А она красивая. У нее над губой крохотная родинка. Немного пухлые щеки и тонкая шея, длинные волосы, намного длиннее, чем мои, и очень ухоженная кожа. Я открываю рот, собираюсь что-то сказать, но слова теряются.
– Здравствуйте, – вежливо заговаривает она.
– Это ко мне? – из комнаты выглядывает щуплый парень с выбритыми висками, мой брат. – А нет, не ко мне.
– Добрый день, – шепчу я, потому что горло вдруг нещадно першит.
– Вы к кому?
Она смотрит на меня, а я пытаюсь поверить, что не сплю.
– Кажется, я ваша дочь, – произношу прежде, чем передумаю или что-то помешает.
Ее лицо в один миг становится серьезным. Вежливой и гостеприимной она больше не кажется. Чувствую, что прямо сейчас с позором прогонит меня, но к нам подбегает девчонка с двумя косичками.
– А у нее прическа, как у тебя была, ма-ма, – шепчет громко, теребя маму за домашние штаны.
Я не сдерживаю улыбки, но «ма-ма» начинает заметно нервничать.
– Зайдите, – бросает женщина, выглянув в подъезд.
Она меня подгоняет, просит мальчика забрать сестру и уходит на кухню. Я молча следую за ней. Торт приземляется на стол, и я знаю, что точно не попробую ни кусочка, потому что все слова стали комом в горле.
– Что вам нужно? – спрашивает резко.
Она не грубит, но явно защищается. Я ждала чего-то подобного, поэтому не удивляюсь.
– Не знаю, – честно отвечаю я.
Растерянно смотрю на нее, ничего не скрываю, а она храбрится. На кухню заглядывает подросток. У него на руках перчатки, в каких поднимают тяжелый вес, но он кажется слишком худым для таких развлечений.
– Здравствуйте, а вы кто? – не стесняясь, спрашивает парень и наливает воды из графина, в то время как его мама пугается сильнее.
Боится, что я могу ляпнуть лишнего?
– Это папина студентка, – спешит ответить она, чтобы я не успела.
– Он еще и преподает? – спрашиваю негромко, когда мы вновь остаемся одни.
Я не уточняю, но и так понятно, кого имею в виду.
– Да, – с заминкой отвечает, – психологию в университете. Недавно начал.
Я с трудом перевариваю информацию. Это на меня стены так действуют и ее тяжелый взгляд.
– Послушайте, – вдруг быстро продолжает шепотом, – он ничего не знает. И я бы хотела, чтобы так и осталось. Надеюсь, вы понимаете меня.
Странно, что она обращается на «вы», да?
– Я родила, когда мне едва исполнилось восемнадцать. И ваш… твой, – наконец исправляется она, – твой отец, он был старше, он много работал, был очень амбициозным. Мы сильно поссорились, когда он уехал за границу получать образование. А я… я осталась одна, я испугалась, что он никогда ко мне не вернется. Я не могла найти его! Как бы я растила тебя сама?
Как и тысячи других женщин, – хочу ответить, но продолжаю молчать. Только сердце стучит чуть быстрее.
– А потом… потом, когда он все же приехал, вернулся, когда мы встретились… господи, прошло четыре года! Он бы не простил, он бы никогда меня не простил!
Она смотрит куда-то в пустоту, теряется где-то на задворках памяти.
– Не порть ему жизнь! Пожалуйста, – просит умоляюще. – Ты можешь представить, что будет с карьерой, если кто-то узнает, что его ребенок вырос в детском доме на окраине города? Это будет конец!