— Все в порядке, мам. Ерунда. Я справлюсь.
— Это не ерунда, — возражает она. — И без силы ты из дома не выйдешь.
Я едва сдерживаю нервный смешок.
— Звучит так, будто ты решила оставить меня без сладкого.
— И оставила бы.
Во взгляде мамы неотвратимость и уверенность в том, что задумала.
— Раз отец не хочет поделиться с тобой силой, это сделаю я.
Ну что за едх!
Если меня могло еще что-то удивить, то это только что произошло. Сегодня просто день удивлений для Лайтнера К’ярда!
— Мам, что за глупости…
— Не глупости. Я тоже въерх.
— Ты женщина! К тому же, у тебя слабое здоровье.
Которое стало хуже после рождения моего брата. Врачи говорили, что вторая беременность — это слишком опасно, но когда мой отец слушал врачей.
— С моим здоровьем все в порядке, — произносит она. — Я знаю, как все делается, потому что в Кэйпдоре училась на медицинском и могу оказывать подобную помощь. Нас всех учат это делать на практике на случай военных действий.
И когда я собираюсь возразить, поднимает руку:
— Не спорь, Лайтнер. Я не использую силу, и от того, что я отдам ее часть тебе, хуже мне не станет. А вот если ты откажешься, я буду за тебя волноваться, и тогда с моим здоровьем может случиться… всякое.
— Это шантаж? — приподнимаю бровь.
— Это разумные доводы.
Вот как ей отказать?
— Что на это скажет отец?
— Не думаю, что ему нужно об этом знать.
— Он все равно узнает, мам.
— Вот когда узнает, тогда мы с ним и поговорим. — Сейчас в этой решительной женщине я вижу маму, какой она была до встречи с отцом. Фото не передают и сотой доли того, какой она когда-то была, но сейчас становится понятно, что отцу не удалось это из нее вытравить.
Мне кажется, что для нее это важнее, чем для меня — сила.
Важнее чем что бы то ни было, знать, что она может бросить вызов отцу, и что у нее есть союзник. Что я на ее стороне. А я уже достаточно знаю о том, как сила переливается и способен сделать так, чтобы с ней ничего не случилось. Поэтому сейчас киваю:
— Хорошо.
Глава 22Закон и справедливость
Вирна Мэйс
Я ее не трогала.
Бабочку.
Она так и плавает в банке в моих руках, кверху лапками. Намокшие от воды крылышки кажутся еще более яркими, и такой же яркой становится моя ярость.
Ромина решила напомнить мне о том, что случилось?
Очень вовремя, потому что едва я успела увидеть этот кошмар, на мой тапет упал вызов-приглашение в участок политари. Поэтому сейчас я еду и держу эту банку, и очень хочу посмотреть дочери судьи Д’ерри в глаза, когда она это увидит. Ромина всерьез думала, что я оставлю это просто так?
В груди — опасное щемящее чувство, чувство родом из прошлого.
Когда мы с Лэйс были маленькими, родители играли с нами в прятки и оставляли подсказки, где их искать. Мама выкладывала стрелочки из дощечек, папа любил головоломки посложнее, сборные, вроде этой.
Здесь все предельно ясно: бабочка, утонувшая в воде.
Это предупреждение. Или угроза.
Над Ландорхорном проливной дождь, поэтому город за стеклами гусеницы размыт, утренние серые сумерки подсвечены расплывающимися огнями. На банку в моих руках изредка косятся, но я не настолько глупа, чтобы оставить ее дома. Пожалуй, в том, что Ромина (хотя скорее, ее приятели, кого бы она ни загнала на Пятнадцатый круг, чтобы сделать мне предупреждение) побывала у нас, есть свои плюсы. Теперь она знает, что моих сестер нет, и что причинить им вред они не смогут.
Не смогут заставить меня бояться.
Несмотря на то, что у меня с собой зонт, до участка я добегаю промокшая до нитки. Зонт под порывами ветра не особо спасает, а учитывая, что мне приходится держать еще и банку, результат налицо.
Буквально: мокрые волосы липнут к щекам, куртку хоть выжимай, в ботинках хлюпает. Пожалуй, сегодня я все-таки простыну, потому что уже сейчас меня начинает трясти. Что уж говорить об обратном пути.
— Нисса Мэйс. По делу Ромины Д’ерри, — сообщаю я дежурному, и он смотрит на меня как-то странно.
Уже не в первый раз удивляюсь, насколько центральный участок политари выгодно отличается от того, что на Пятнадцатом, здесь все новое и ультрасовременное. Здесь нет посторонних запахов, в холле — только ожидающие своей очереди по приему заявлений или перенаправлению, и дежурный, с которым я говорю, лишь один из десяти. Окошечки отгорожены друг от друга матовыми стеклянными перегородками.
— Проходите на четвертый этаж, нисса Мэйс, — он вручает мне электронный пропуск. — Вас ждут.
На четвертый? Раньше мы встречались в другом кабинете. Почему на четвертый?
— Четыреста пятнадцатый, — уточняет он, по-своему истолковав мою заминку. Номер четыреста пятнадцать и так высвечивается на моем пропуске, в этом нужды нет, зато теперь я понимаю, почему молодой человек так на меня смотрел.
Не на меня.
На бабочку, которая все еще плавает кверху лапками.
Иду к лифтам, где мне улыбается полноватая темнокожая женщина, подол платья облепляет ее ноги. Заметив в моих руках банку с бабочкой, она перестает улыбаться и отворачивается. В лифте она на меня тоже не смотрит, поэтому когда двери открываются, я с явным облегчением его покидаю.
Коридор четвертого этажа встречает меня светлыми стенами, лозунгом политари «Честь и совесть. Отвага и милосердие». Буквы высечены на мраморной табличке, над именами лучших из лучших, там же изображены круги Ландорхорна в оберегающих их ладонях. Безликие двери кабинетов тоже матовые, кресла для посетителей в основном пустуют, только в самом конце коридора, уткнувшись в тапет, сидит молодой человек.
Четыреста пятнадцатый.
Касаюсь пропуском электронною замка и оказываюсь внутри просторною кабинета с круглым столом. Протоколистка, уже знакомый мне полигари с залысинами, Ромина и двое мужчин, переговаривающихся друг с другом. Один из них высокий и статный, и несмотря на то, что серебро в его волосах уже вытесняет золото, сразу понятно, кто передо мной. Отец Ромины, верховный судья Ландорхорна. Он смотрит на меня, как смотрят на пустое место — скользящим взглядом, не задерживающимся ни на секунду. Второй смотрит как на досадное недоразумение: подозреваю, что это адвокат.
— Нисса Мэйс, вы опоздали, — недовольно говорит политари.
— Платформа сломалась из-за дождя. Пришлось ждать следующую.
Ромина кривится, презрительно, но тут же мгновенно возвращает на лицо маску снисходительного расположения.
— Садитесь, — произносит политари и кивает на свободный стул.
За моей спиной открывается дверь и входит Алетта. Лицо по цвету сравнится с мрамором, на котором выбиты имена лучших политари Ландорхорна: бело-серое, следом за ней входит парень в очках, имя которого сейчас напрочь вылетает у меня из головы. Я смотрю на Алетту, но она на меня не смотрит, тенью скользит по кабинету и опускается на отодвинутый стул. Парень смотрит, но примерно как отец Ромины — насквозь, куда-то в стену, или в плотно запечатанное рулонными шторами окно, о которое колотится дождь.
— Садитесь, — с нажимом повторяет политари, глядя на меня.
Я сажусь.
Одновременно с парнем, который почему-то двигает стул слишком резко.
— Мы пригласили вас, нисса Мэйс, чтобы раз и навсегда закрыть тему досадного недоразумения, согласно которому вы обвиняете ньестру Д’ерри в том, что с вами случилось.
— Это недо…
— Не могли бы вы помолчать, нисса Мэйс? — раздражение в голосе стоящего рядом с отцом Ромины адвоката гораздо более очевидное, чем в его глазах. — Мы пригласили сюда всех свидетелей, в том числе и ниссу Алетту Грейм, которая, как вы утверждали, привела вас к ньестре Д’ерри и ее друзьям.
Алетта смотрит в стол, на сцепленные руки. Они такие же белые, как ее лицо.
— Что ж… если все в сборе, пожалуй, начнем, — политари явно не по себе.
Он постоянно смотрит на судью, а тот не смотрит ни на кого, от него веет уверенностью, силой и — нет, не холодом, холод исходил от Диггхарда К’ярда — желанием побыстрее покончить с этим «досадным недоразумением». Причем когда его взгляд мимолетно касается меня, я понимаю, что именно он подразумевает под досадным недоразумением. Точнее, кого.
— Прошу, ньестр Э’лкс, — откашлявшись, произносит политари, — присаживайтесь.
Когда адвокат занимает место рядом с судьей, я говорю, отчетливо и громко:
— Не все.
Вот теперь на меня смотрит даже Алетта. Парень в очках, Ромина, и все остальные, протоколистка оторвалась от своего привычного занятия и, приоткрыв рот, наблюдает за тем, что будет дальше. Ее скрученный на макушке узелок кажется тем креплением, к которому привязана ниточка кукловода. Когда она приподнимается на стуле, чтобы поправить идеальную юбку, она делает это изумительно ровно, как по прямой линии. И все это — глядя на меня.
— Есть еще один свидетель, которого я здесь не вижу.
— Кто же, позвольте спросить? — политари, судя по его лицу, готов убить меня прямо при свидетелях. Он мысленно прощается с карьерой, потому что взгляд судьи Д’ерри даже сквозь огонь въерха наливается свинцом.
— Лайтнер К’ярд.
Видит море, я бы никогда не назвала его имя. Никогда, но сейчас слишком многое поставлено на карту, чтобы я могла просто промолчать.
— И еще. Если не ошибаюсь, мне тоже положен защитник. Если Ландорхорн не предоставил его мне, могу я спросить, почему?
— Защитник? — к моим словам мигом цепляется адвокат Ромины. — Вы считаете, что вам нужен защитник, нисса Мэйс? С чего бы это?
— Представитель моих интересов, — остается только прикусить язык, но уже поздно.
— Если вы невиновны, с чего вам просить защитника? — снова идет в наступление адвокат, но прежде чем я успеваю открыть рот, звучит голос судьи Д’ерри.
— Девушка права.
Его слова похожи на удар штормовой волны о силовой щит.
— Да, мы упустили этот момент, когда планировали нашу с вами встречу. Считаю правильным удовлетворить ее просьбу. По поводу Лайтнера К’ярда — тоже.