— Антония! Антония!
Но это слово, двадцать раз повторенное, выражало все оттенки страдания. Потом он заговорил:
— Прости, прости меня! Зачем я погубил тебя? Зачем нарушил спокойствие твоей жизни? Бедная, любимая моя, ты должна ненавидеть меня, потому что это я погубил тебя! Прокляни, прогони меня…
Она же, пробуждаясь от этого голоса любви, счастливо улыбалась.
— Я люблю тебя! — тихо, но твердо произнесла она.
Они снова замолчали. Вдруг Антония вздрогнула и приложила руку к сердцу. Лонгсворд выпрямился. Он тоже вспомнил… Завеса, скрывшая на несколько мгновений ужас их положения, упала. Если- б их было только двое, они приняли бы любые муки за этот миг счастья.,. Но маленькое существо, требовавшее своих прав на жизнь, — разве можно было его забыть? Разве оно не было осуждено?
Лицо Эдварда покрылось смертельной бледностью. Идя сюда, он принял решение…
— Послушай, — сказал он Антонин, — у пас мало времени…
Антония кивнула.
— Ответь мне… Считаешь ли ты своего мужа способным исполнить то, чем он угрожал?
— Да, — твердо сказала Антония.
— Ты полагаешь, что он может убить тебя?.. Убить нашего ребенка?..
— Да, — повторила Антония.
— В таком случае, — сказал Лонгсворд, — ни жизнь, ни совесть больше не принадлежат мне. Все в мире имеет свою цену. Цена твоей жизни и жизни ребенка неизмеримо выше, чем…
Антония зажала ему рот ладонью.
— Нет, нет, нет!.. Подумай, разве ребенок наш мог бы жить… если бы его жизнь была куплена такой варварской ценой?. Да я боялась бы, что каждый мой поцелуй отравлен… Может ли он войти в жизнь с такой тяжелой пошей?.. Подумай, там… ведь тоже много матерей, много детей!..
Она упала к ногам Лонгсворда и, схватив его за руки, шептала:
— Как я хотела бы с гордостью называть твое имя нашему ребенку, как бы я хотела… Но произносит имя бесчеловечного убийцы… Нет, Эдвард, нет….
— Спасибо, моя родная, — проговорил Лонгсворд, — спасибо тебе за то, что ты есть, за то, что ты такая… Ты спасла меня. Теперь я найду способ спасти всех нас. Ты вдохнула в меня силу, которой мне так не хватало! Я буду достойным тебя!
Они слились в последнем поцелуе, в последнем объятии… Лонгсворд выбежал из комнаты.
— Я осуждена, — шептала Антония, — но я спасла всех нас…
7. Старые друзья
В редакции газеты "Девятихвостая кошка" сидят два благообразных джентльмена. Очень трудно, почти невозможно было бы узнать в них Трипа и Мопа из "Старого Флага"!
Моп — ныне Франциск Диксон, из Коннектикута, — выглядит как преуспевающий торговец, румяный, полный, лоснящийся.
А полковник Гаррисон уже никак не напоминает зеленовато–серого Трипа. Он прекрасно одет, у него здоровый матовый цвет лица.
— Ну–ка, прочти еще раз, — говорит Трип,
— Зачем? И так все ясно, — хмурится Моп.
— Прочти… Я хочу понять.. Моп, вздыхая, читает письмо:
"Дорогие друзья! Обстоятельства изменились. "Кошки" больше нет. Впрочем, не беспокойтесь, я вас не забываю. Сегодня вечером, в девять часов, я приду. Нам нужно переговорить о многом. Прилагаю при сем чек па его долларов.
Г. Б." Оба тяжело вздохнули.
— Не знаю как ты, Моп, а я уже не могу жить без "Кошки".
— Я тоже, — вздохнул Моп.
— Мы найдем кое–что получше, — произнес с порога Бам.
Он окончательно превратился в Гуго Барнета, элегантного джентльмена, делового, сухого, сосредоточенного. Трип и Моп застыли в почтительных позах.
— О чем это, черт возьми, вы говорили, когда я вошел? — весело произнес Вам. — Я слышал ропот недовольства.
— Что поделать? — сказал Моп. — Мы вошли во вкус
нашей профессии…
— Ну и что? — сказал Бам. — Берите пример с меня! Вы уже видели, сколько разных профессий я испробовал. Ну, а теперь осваиваю еще две…
— О! Какие же?
— Первая — это женитьба…
— Женитьба! — вздохнул Моп. — Женитьба! Какой ужас…
— Но, друг мой, дорогой мой Бам, — воскликнул Трип, — позволь старому товарищу, который любит как отец… я повторяю… как отец — позволь мне сказать тебе, что это просто глупость… Ты погибнешь…. ты похоронишь себя! Нам остается лишь оплакивать тебя… Ах, если есть еще время, то мои бескорыстные советы…
— Теперь поздно, — перебил, смеясь, Бам, — я уже три дня как женат,
Восклицание "О!", заключавшее в себе все оттенки отчаяния, вырвалось из груди компаньонов.
— Погодите предаваться отчаянию! Я еще не сказал ничего о второй профессии!
— Он прав, — сказал Моп, — если у него есть вторая профессия, она искупает недостатки первой…
— Я уверен в этом, — сказал Бам, — я банкир! Второй взрыв изумления издателей "Кошки".
— Банкир… как мы — журналисты?
— Ну, и что? Разве вы не были журналистами с газетой?
— Так ты банкир с банком?
— Да, именно, с банком, дорогой мой Трип!
— Банк! Банк! — возразил недоверчиво Моп. — Это как кто понимает это слово! Много людей считают себя банкирами, имея большую квартиру на первом этаже, несколько лакированных столов, железную решетку и пустую кассу!
— Я предоставлю вам самим судить о подлинности моего банкирского дома.
— Ну, говори! — произнесли оба друга, облокотившись на стол, чтоб лучше слышать.
— Так вот, недоверчивые друзья мои, полагаю, что я могу называться и женатым, и банкиром, если жена моя — дочь Арнольда Меси, первого банкира Нью-Йорка!
Третий взрыв изумления нет никакой возможности передать словами. Это нужно было видеть!
— Так, — продолжал Бам, — а теперь поговорим о деле…
— Бам, — торжественно произнес Трип, — у нас есть тела и, вероятно, души. Все это принадлежит тебе!
— Прежде всего я хочу знать, дорогие товарищи, не утратили ли вы добрых традиций старого времени?..
— Это значит…
— Это значит, что теперь мне нужны не журналисты, а прежде Трип и Моп, такие, какими они были в доброе время "Старого Флага"… готовые на все, презирающие виселицу…
— О-о!
В этом "О!" уже не звучал восторг.
— Я объясню, — продолжал Бам—Барнет, как будто не замечая их беспокойства. — У нас много текущих операций, и мне нужны крепкие головы и здоровые руки. Я не хочу думать, что напрасно рассчитывал на вас и, признаюсь, с величайшим сожалением пришел бы к выводу о необходимости искать других союзников…
Эта фраза произвела свое обычное действие. Трип и Моп не допускали возможности быть отставленными.
— Конечно, это очень сложно, — сказал Трип, громко вздыхая. — Но, что делать? Мы исполним все, что, ты прикажешь…
— Итак, к делу, — бросил Бам. — На каргу поставлено очень многое. Этому соответствует и плата за труды. Вы можете довольно быстро нажить целое состояние. Вам нравится подобная перспектива?
— Очень даже нравится, — сразу ответили оба друга.
— Отлично! Завтра в девять часов вечера вы должны стоять с закрытой каретой около Принтинг–сквера. Трип будет кучером, Моп исполнит обязанности лакея. Я буду там и скажу, что делать. Это еще не все…
— Будет исполнено!
— Хорошо. Еще ног что: мне скоро понадобится несколько храбрецов для весьма щекотливой экспедиции довольно далеко от Нью-Йорка. Найдите среди ваших знакомых несколько здоровяков… человек двенадцать… и прикажите им быть готовыми к отъезду по первому знаку..,
— Хорошо, — сказал Моп. — Лучше всех С этим справился бы наш друг Кломп.
— Какой это Кломп?
— О! Великолепный работник… человек, который еще никогда не отступал…
— Будьте осторожны и доверяйтесь только верным и преданным людям. Что же касается денег, то в них недостатка не будет.
— Более никаких приказаний? — спросил Моп. Бам секунду помолчал.
— Нет, это все, — произнес он. — Итак, я могу на вас рассчитывать?
— Как на самого себя…
— Отлично. Вы свободны. Деньги у вас есть, делайте, что хотите… и не забудьте… Завтра, в девять вечера, у Принтинг–сквера…
— Решено.
Трое соучастников пожали друг другу руки, и Бам ушел. Оставшись одни, Трип и Моп с минуту смотрели друг на друга.
— Мы еще поговорим об этом, — сказал Трип. — У меня созрело несколько мыслей…
— И у меня тоже, — кивнул Моп.
8. Эффективные средства Кломпа
Читатель помнит тот ужасный дом, который посетили Дан Йорк и Лонгсворд в ту страшную ночь, когда Кломп привел туда с улицы двух бездомных юношей… В этот вечер Дик по знаку Кломпа поднялся на верхний этаж. Дойдя до низенькой двери под самой кровлей, они оба остановились и прислушались.
— Овечки не шевелятся, — сказал Кломп, — я думаю, что они успокоились…
— Еще бы! Ведь ты применил такие эффективные средства..
Кломп открыл дверь. Сырой воздухе легким запахом плесени пахнул ему в лицо. Трудно представить себе, какое ужасное впечатление производил вид этого обширного чердака. Свет сюда не проникал, атмосфера была смрадной и пронзительно сырой. Все пространство было завалено грудами тряпок — наследием двадцати поколений. Тут складывались лохмотья умиравших внизу или тех, которые, не имея возможности заплатить, оставляли этот хлам в виде залога.
Навстречу вошедшим в одном из углов медленно привстали два существа. Кто бы узнал в этих двух бледных, исхудалых тенях тех свежих юношей, которых из мнимого милосердия подобрал Кломп?
А между тем, это были действительно Майкл и Джимми, но они так изменились, что утратили человеческий облик. Какие же это были эффективные средства, примененные Кломпом и вызвавшие такое одобрение Дика?
Когда Майкл и Джимми после попытки побега из "Садов Армиды", были схвачены своим преследователем, то Майкл, как помнит читатель, был ранен. Пуля только слегка задела череп, вызвав обильное кровотечение и обморок. Впрочем, разбойники набросились на несчастных с такой яростью, что когда они возвратились в "Золотую пещеру", то тела их представляли одну сплошную рану. Их рвали ногтями, кусали, били кулаками, рукоятками ножей… Окровавленных, похожих на трупы, бросили их на чердак, ставший их тюрьмой… Кломп был в таком бешенстве, что хотел убить их… Дик насилу удержал его…