Гонка Союза
Глава 20
ЧУДОВИЩА: СНАРУЖИ И ВНУТРИ. ДВА ВРАГА НЬЮ-КРОБЮЗОНА: СОГЛЯДАТАЙ И ПРЕДАТЕЛЬ. НОЧЬ СТЫДА.
Газеты разразились осуждением. Проклятия тому, что уже окрестили Мятежами в День Небесного Глаза, набирались самым крупным шрифтом. Передовицы пестрели гелиотипами мертвецов, забаррикадированных в магазинах и задохнувшихся в дыму, разбившихся при падении из окон, застреленных.
В следующую пяльницу Ори ждал, что в "Зазнобе бакалейщика" соберется целая толпа, но никто из "бешеных" не пришел. Он стал заходить туда каждый день, в надежде встретить кого-нибудь знакомого. Наконец в пыледельник Ори увидел вязальщицу, которая собирала деньги и шепталась о чем-то с хозяином.
— Джек, — окликнул ее Ори.
Женщина обернулась и посмотрела на него с недоверием, но, узнав его, слегка смягчилась.
— А, Джек… Говорить придется быстро. Мне надо идти. Закажи вина и выкладывай. Что, в штопор вошел? — усмехнулась она, показав на угольно-черные спирали на его одежде. — Они теперь повсюду. Со стен перешли на одежду. Кактовая шпана в такой щеголяет. Нувисты, радикалы. Какой в них смысл?
— Это связующее звено, — ответил Ори осторожно. — С Джеком-Полмолитвы. Я знаю человека, с которого все началось.
— Я, кажется, о нем слышала…
— Он мой друг. Я хорошо его знаю.
Наступило молчание. Оба пригубили вино.
— Собрание пропустил… — продолжил Ори.
— Какие теперь собрания? Ты спятил, Ори… то есть Джек? — Женщина с ужасом поглядела на него. — Прости меня, Джек, прости, пожалуйста. Курдин сказал мне, как тебя зовут. И где ты живешь. Не стоило, конечно, но он считал, что я должна доставить тебе экземпляр "ББ", если понадобится. Я никому не говорила.
Ори не подал виду, что неприятно поражен, и покачал головой.
— Так что с собраниями? — спросил он, и женщина мигом забыла о раскаянии.
— Зачем они нам, когда такое творится? — Ори снова покачал головой, и та издала звук, похожий на всхлип. — Джек, Джек… Джаббера ради. Чем ты занят? Разве тебя там не было?
— Проклятье, конечно, был. Я был на Ручейной стороне. Я… — Он понизил голос. — А что это за Разношерстная Армия, хотел бы я знать? Я как раз защищал несчастных хепри, которых ваш чертов безмозглый простой народ пытался изничтожить.
— Разношерстная? Скажи, если бы ты был ксением и никто не отстаивал твои интересы, кроме ублюдков-компрадоров из департамента Разных Тенденций, разве ты не поискал бы новых друзей? И не смей презирать народ. Дикобразы — не народ, а отребье, и ты это знаешь. Твой друг Петрон — и тот знает; не смотри на меня так, Джек, его имя всем известно, он — один из гибких. И хотя мне не очень по душе все эти глупости, которыми занимаются нувисты, — наряжаются зверюшками, и тому подобное, — но Петрону я доверяю. Чего не могу сказать о тебе, Джек, и это грустно, ведь цель у нас, как мне кажется, одна. Я в этом уверена. Но я не доверяю твоему суждению. По-моему, ты просто глупец, Джек.
Ори даже не рассердился. Он привык к заносчивости "бешеных". Он просто глядел на женщину холодно и раздраженно, хотя по-прежнему с толикой уважения — в память о Курдине.
— Притворяясь пророком, Джек, — сказал он, — не забывай держать глаза открытыми. Когда я сделаю свой ход… ты об этом узнаешь. У нас есть план.
— Говорят, Железный Совет возвращается.
Лицо женщины засветилось радостью.
— Он возвращается, — повторила она.
Все, что мог сказать по этому поводу Ори, было и без того очевидно. Ему не хотелось оскорблять собеседницу, и он попытался придумать что-нибудь, но не смог.
— Это сказка, — заявил он.
— Вовсе нет.
— Легенда. Никакого Железного Совета нет.
— Это они хотят, чтобы ты так думал. Раз никакого Железного Совета нет, значит, мы никогда не будем у власти. Но если Совет есть — а он существует, — значит, мы уже делали это раньше, сделаем и опять.
— Джаббер всемогущий, да ты себя послушай…
— Ты хочешь сказать, что никогда не видел снимков? Или они, по-твоему, ненастоящие? Думаешь, они специально построили поезд и заставили людей топать за ним, а впереди пустили женщин, шлюх? Да еще и детишек на крышу посадили?
— Что-то, конечно, было, я не спорю, только давно. Была обычная стачка, которую разогнали. А они все давно умерли…
Женщина засмеялась.
— Ничего ты не знаешь. Они хотели задушить Совет, они и сейчас хотят того же, но он возвращается. Кто-то из Союза отправился за ним. Мы получили известие. А для чего им туда идти? Сказать Совету, чтобы он возвращался, только так. А граффити, ты что, их не видел? Они же повсюду. Вместе с твоими спиралями и завитушками. ЖС-Я. Железный Совет — Я. Жду Свидани-Я. Он возвращается, и знать об этом — уже вдохновляет. Железный Совет нужен народу, и народ найдет его и будет верить в него, Джек… А вот чего ты не знаешь, — продолжала она и даже перестала сердиться, — мы тоже делаем шаги. Слышал бы ты, что говорит Союз.
Женщина пригубила вина и подняла на Ори глаза, даже с некоторым вызовом. "Она молиться готова на свой треклятый Союз", — подумал тот. Собрание мятежников, которое объединяло различные их группировки и неприсоединившихся.
— Многие в парламенте уже зачесались, — продолжила она. — Они не хотят этого признавать, но на некоторых фабриках мы решаем, выходить людям на работу или нет. И наверху готовы вести с нами переговоры. Парламент больше не правит Нью-Кробюзоном единолично. В городе двоевластие.
Вязальщица протянула через стол руку.
— Мадлена, — сказала она отчетливо. — Ди Фаржа.
Он пожал ее ладонь, тронутый таким доверием.
— Ори, — сказал он, как будто женщина не знала.
— Вот что я тебе скажу, Ори. Мы все бежим наперегонки со временем. Союз торопится, чтобы все было готово в срок. Остались считаные месяцы, а может, недели. И мы не ходим вокруг да около, мы мчимся прямо к цели. Мы же не дураки какие-нибудь. Мы спешим построить то, без чего нам не обойтись, — канал… — она оглянулась, — канал для передачи приказов, информации. Прошлой ночью был дан старт. Путь впереди долгий, но начало уже есть. Говорят, война выходит нам боком. На улицах полно калек. Если уж тешане смогли послать эту… — она зажмурилась и затаила дыхание, вспоминая пережитой ужас, — эту штуку, небесного соглядатая, то кто знает, на что они еще способны? Времени… вот чего нам не хватает, времени. А Железный Совет возвращается, — повторила она. — И когда люди об этом узнают, тут-то все и закрутится.
"Может, мы и впрямь в одной команде, — подумал Ори с грустью, которая озадачила его самого. — А гонка Союза — это и наша гонка".
— Все мы куда-то бежим, — сказал он вслух.
— Верно, только некоторые — не в ту сторону.
И тогда Ори задумался о том, как все будет. О том миге, когда все обездоленные, все трудяги, простой народ, если ей так больше нравится, узнают, что мэра, главы партии Жирного Солнца, повелителя Нью-Кробюзона, больше нет. Как все будет тогда?
— Хочешь вдохновения? — сказал он. Маниакальное упорство Мадлены снова его разозлило. — Я тебе его дам. Еще благодарить меня будешь, Джек. Мы задумали такое, такое… Людей пора будить.
— Они уже проснулись, Джек. Только ты этого не видишь.
Ори покачал головой.
Клипейский гвардеец Бертольд Сулион утратил веру в город, в мэра, в закон, которому присягал. Об этом рассказал Барон.
— Была, да вся вышла, вера то есть, — так он сказал. Клипейцам тоже не слишком доверяют. У них в присяге так и написано: "Я вижу и слышу лишь то, что мне позволяют мэр и мои обязанности". Так что Бертольд знает мало. Разве лишь то, что войну мы проигрываем. А еще он видит, какие сделки проворачивает правительство, пока его бывшие однокашники сражаются и гибнут. Наверху все прогнило. Вот и его верность: была, да сплыла.
Барон тщательно выбирал слова.
— Верность — такая штука… Она внутри тебя, как кровь. — Он постучал себя пальцем в грудь. — А когда верность загнивает, как кровь при заражении, то вытекает из человека капля за каплей. И ее место занимает что-то еще или остается пустая оболочка. Сулион сейчас — как раз такая оболочка. Он мечтает выложить все, что знает, и для отвода глаз просит много денег, но дело-то не в деньгах. Просто он хочет стать предателем. И хочет, чтобы мы ему в этом помогли. Хотя сам этого, может, и не подозревает.
На Худой стороне никого не было.
"Ключи здесь, — гласила записка, приколотая к стене двузубым кастетом. — Встречаемся на новом месте". Ниже — адрес. Енох и Ори прочли записку и уставились друг на друга. Енох всегда был туповат, но сейчас и Ори разделял его недоумение.
— Плитняковый холм?
На краю города, в конце главной ветки, уходившей от Вокзала потерянных снов на север, лежал Плитняковый холм. Там жили банкиры, промышленники, чиновники, знаменитые артисты. Вдоль широких проспектов стояли роскошные дома, за которыми раскинулись общественные сады. Цвели разные деревья, баньяны выбрасывали узловатые ползучие ветви, которые укоренялись, превращались в стволы и давали новые побеги, пробивавшиеся меж черных плит мостовой.
Много лет посреди Плитнякового холма зияла гнойная язва трущоб — результат хаотичного градостроительства. Двести лет назад мэр Тремоло Реформатор велел застроить склоны холма, давшего название всему району, дешевыми домами для ветеранов Войны с пиратами, чтобы они, по его выражению, жили рядом с теми, за кого сражались. Местные богачи не жаловали новых поселенцев, и мэрский план "стирания межклассовых границ" подняли на смех. Без должного финансирования то, что задумывалось как скромное жилье, превратилось в трущобы: штукатурка отвалилась, черепица попадала. Маленькая община здешних бедняков добиралась до работы и обратно на поездах, а соседи предпочитали надземке собственные двухколесные экипажи и ждали, когда обнищание соседей достигнет критического предела. Что и случилось пятнадцать лет назад.
Бедняков выдворили из их ветшающих жилищ и поселили в бетонных десяти— и пятнадцатиэтажках Эховой трясины и Пряной долины. Тогда их бывшие соседи любопытства ради скупили заброшенные, пустующие хибары, и деньги наконец пришли в трущобный район. Часть домов подновили, соединили по два и по три и стали продавать нуворишам: скоро жить в перестроенных "коттеджах для бедноты" стало модно. Но несколько улиц в самом сердце безымянного квартала решено было сохранить, законсервировать, превратив в музей трущоб.
Туда-то и направились Енох и Ори, предварительно приведя себя в порядок и облачившись в лучшие свои костюмы. Ори никогда не видел этого огромного памятника нищете. Конечно, отбросы на улицах там не валялись, и никакой вони не чувствовалось уже больше десяти лет. Но в стеклах по-прежнему зияли дыры (еле видимые скобы поддерживали их острые края, не позволяя появляться новым трещинам), а стены покосились и облезли от сырости (специальные подпорки и магия удерживали их от полного разрушения).
Все дома, как и положено экспонатам музея, были подписаны. Бронзовые таблички рассказывали историю трущоб и живописали условия, в которых жили когда-то люди.
"ЗДЕСЬ, — прочел Ори, — ВИДНЫ СЛЕДЫ ПОДЖОГА И СЛУЧАЙНЫХ ВОЗГОРАНИЙ, КОТОРЫЕ ПОСТОЯННО СЛУЧАЛИСЬ НА ЭТИХ УЛИЦАХ, ОТЧЕГО МНОГИЕ ИХ ОБИТАТЕЛИ ЖИЛИ СРЕДИ ОБГОРЕВШИХ РАЗВАЛИН".
Дом был прокопченным и черным, как антрацит. Его обугленную поверхность покрывал для сохранности слой бесцветного лака.
В некоторые комнаты и отхожие места можно было войти. "ЦЕЛАЯ СЕМЬЯ ИЗ ШЕСТИ ИЛИ ВОСЬМИ ЧЕЛОВЕК МОГЛА ЮТИТЬСЯ В ТАКИХ УЖАСНЫХ УСЛОВИЯХ". Следы трущобной жизни оставались на своих местах, смотрители каждый день стерилизовали все это и заново покрывали пылью. "КАЖЕТСЯ НЕВЕРОЯТНЫМ, ЧТОБЫ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ МОГЛА БЕСПРЕПЯТСТВЕННО СУЩЕСТВОВАТЬ ТАКАЯ НИЩЕТА".
Дом, к которому они направлялись, оказался классическим образцом местной архитектуры: большой, красивый, выложенный мозаикой из раскрашенного галечника. Ори подумал, уж не ошиблись ли они адресом, но ключи подошли. Енох нахмурился.
— Я здесь уже бывал, — сказал он.
Дом был пуст. Он оказался муляжом. Все комнаты и портьеры на окнах были белы, как кость. Ори раздражал трепет Еноха перед этим строением и садом за ним.
На улицах Плитнякового холма попадались прохожие, мужчины в дорогих костюмах и женщины в шарфах — в основном люди, но не только. Тут были каналы для состоятельных водяных: их тоже можно было видеть на улицах. Одетые в легкую водонепроницаемую одежду, с виду совсем как мужской костюм, они ползли, рывками подтягивая задние конечности, и жевали сигары, которые люди курят, а водяные едят. Какты попадались редко — среди них преуспевали немногие. Даже конструкты, механические слуги на паровом ходу, дребезжали здесь по улицам, и этот звук напомнил Ори дни его детства, когда они были везде. Богатые обитатели Плитнякового холма могли приобрести лицензии, подтверждающие, что их агрегаты прошли тщательную проверку, введенную после Войны конструктов. Хотя теперь даже богачи предпочитали големов.
Эти пустоглазые куклы из глины, камня, дерева или проволоки, изображавшие мужчин и женщин, двигались с нечеловеческой осторожностью. Они перетаскивали тяжести, носили своих хозяев, и все время тупо смотрели то в одну, то в другую сторону, подражая человеческим движениям, как будто и впрямь могли видеть, а не повиновались выданным инструкциям без всякого вмешательства мозга и органов чувств.
Все тороанцы прибывали с одни и тем же вопросом на устах:
— Что мы тут делаем?
Явился Барон, одетый шикарно, как все местные. Костюм из шерсти ягненка, рубашка из тончайшего хлопка и шелковый галстук идеально сидели на нем. Все вытаращили глаза.
— Ах да, — сказал он — чисто выбритый, подстриженный, с тонкой сигаретой в пальцах. — Вы теперь мои слуги. Так что привыкайте.
И, сев спиной к стене непривычной, огромной, пустой комнаты, он рассказал о Бертольде Сулионе.
Торо был с ними. Ори понял это внезапно. Он не знал, как давно масляная лампа освещала странный силуэт в углу, отбрасывая на стену дрожащие силуэты рогов. Наступил вечер.
— Зачем мы здесь, Бык? — спросил он. — И где Уллиам?
— Уллиам не сможет часто приходить сюда. Переделанный на этих улицах — большая редкость. А вы здесь потому, что я вам велел. Закрой рот, и узнаешь зачем. Я дам вам денег. Купите себе одежду. Отныне вы — слуги. Для любого постороннего вы — дворецкий, лакеи, горничные. Держите себя в чистоте. Вы должны соответствовать.
— А что, Худая сторона под подозрением? — спросила Руби.
Торо не сидел, а как бы полулежал в воздухе, опираясь на что-то невидимое. Ори чувствовал магическое напряжение, исходившее от его рогов.
— Наша цель вам известна. Вы знаете, чего мы хотим, ради чего строим. — Неестественно низкий голос Торо поражал, как заряд статического электричества. — Председатель находится в парламенте. На острове Страк. Посреди реки. В воде подходы к нему стерегут водяные, берег патрулируют какты, в каждой комнате охрана. Лучшие в городе маги ставят глушилки, злоуловители и капканы из заклинаний. Туда нам не попасть. Но есть еще Штырь и Вокзал потерянных снов. Сами-знаете-кто проводит много времени внутри Штыря — командует милицией. Или на вокзале: в посольском крыле, на высокой башне.
Вокзал был не просто точкой, куда стекались все ньюкробюзонские поезда. Он был трехмерным городом под кирпичной оболочкой. Говорили, будто размеры этого архитектурного сооружения бросали вызов законам не только стиля, но и физики.
— Когда наша будущая жертва там, то противостоять приходится не одним охранникам вокзала.
Но и с ними нелегко было справиться. Бойцы специального подразделения милиции, защищавшие здание, были прекрасно вооружены и обучены.
— Куда бы ни шел наш председатель, клипейские гвардейцы везде следуют за ним. Они — наша головная боль. Вы спросите, а может, в городе? Когда вы в последний раз видели кого-нибудь из Жирных произносящим речь? Они слишком напуганы и заняты переговорами с Тешем. Значит, нам нужна другая стратегия.
Настала долгая пауза.
— Сами-знаете-кто совсем рядом, у своего близкого друга, некоего судьи. Судью зовут Легус. Они видятся каждую неделю. Об этом все болтают, надо только знать, у кого спросить. Встречаются в собственном доме Легуса, где он живет как обычный гражданин и может побыть самим собой. Там они чувствуют себя свободно. Иногда не расстаются до самого утра… Встречи происходят раз в неделю, иногда два раза. В доме судьи… В соседнем доме.
Шум и крики.
— Как ты узнал? — кричал один.
— Не может быть! — вторил другой.
— А это чей дом? Где ты взял ключ?
И тому подобное.
Ори силился вспомнить — точнее, уклонялся от воспоминания, которое маячило в дальнем углу памяти, то исчезая, то возвращаясь вновь. Ори видел, что и остальные тоже кое-что припоминают, только не знал, что именно, ведь для него самого еще не все прояснилось.
— Не так-то просто было узнать подлинное имя владельца, — продолжал Торо. — Но я это сделал. Времени ушло много. И все же я его выследил.
Звуки его голоса долетали до Ори, точно сквозь завесу.
— Это же тот дом… — начал было Ори и умолк.
Никто его не услышал, и он был рад этому. Он не знал, чего ему хочется сделать. И не понимал, что чувствует.
"Это тот дом, в котором жила престарелая чета. Я слышал о них несколько месяцев тому назад, вскоре после того, как отдал тебе деньги. О них тогда кричали все газеты. Их убил ты, или Старая Вешалка, или кто-то из наших, и не за связь с милицией. Они были богаты, но убивать только за это ты бы не стал. Дело было не в богатстве, а в том, где они жили. Если бы они исчезли, ты смог бы купить их дом. Вот на что пошли деньги Джейкобса".
Ори показалось, будто ему дали под дых. Он часто открывал и закрывал рот.
Все его инстинкты противились услышанному только что. Мозг кипел. Ори вспомнил свою былую неуверенность, отчаянную жажду знаний, а потом знания придавили его своей тяжестью, идеи стали расплывчатыми, и с этой постыдной путаницей в голове он пришел в Союз, где перепробовал все фракции и течения в поисках твердой почвы, политического приюта, которым позднее стала для него банда Торо — Торо с его злостью и анархическим запалом. Неуверенность нахлынула на Ори с новой силой. Он осознавал свои чувства — произошло нечто ужасное, он ошеломлен, — но тут вспомнил призывы "союзников" не рассматривать события в отрыве от контекста.
"А если одна смерть предотвратит десяток других? Если смерть двоих спасет целый город?"
Ори молчал. Он понял, что ничего не знает в точности, что ему надо многому научиться, что лучше ему оставаться в этой команде и что надо сперва понять суть происшедшего, а уж потом судить. Торо наблюдал за ним, затем повернулся к Вешалке. Ори видел, как тот скривился. "Они поняли, что я знаю".
— Ори, послушай…
Остальные смотрели, ничего не понимая.
— Да, — промычал Торо.
Ори вдруг почувствовал себя слабым и неловким — ученик перед учителем. Его едва не затошнило от страха. Магический гул, исходящий от Быка, пробирал его до костей.
— Да, — повторил Старая Вешалка. — Это тот самый дом. Они были старыми, богатыми и одинокими, без наследников, дом все равно выставили бы на продажу. Но нас это не устраивало. И не думай, Ори, будто никто не чувствовал боли и вины. Стоит нам попасть в дом по соседству, и наше дело сделано… Мы победим. Победим.
И тут, перебивая старого какта, заревел Торо. Звериный рев постепенно перешел в треск электричества и прогибающегося железа. Негромкий, он целиком заполонил комнату и голову Ори, а потом стих, и Ори обнаружил, что смотрит прямо в стеклянные светящиеся глаза Торо.
— А когда мы победим, весь город будет наш, — сказал Старая Вешалка. — Снимем одну голову с плеч. Сколько других будут спасены?
Один за другим, тороанцы соображали, в чем дело.
— Думаешь, мы не пробовали другие средства? Дом судьи под надежной охраной. Там не устроить засаду. Даже рогам босса не прорвать защитный барьер. И сами мы не можем пройти. Оружие тоже бессильно: ни пуля, ни взрывчатка, ни камень не пробьют его стены, дом прямо-таки набит заклинаниями. А все из-за того, кто приходит в гости. Канализация кишит упырями — через нее никак. У нас просто не было выбора. Подумай как следует. Ты еще можешь выйти из дела.
"Как вышло, что именно мне задают этот вопрос? А остальные, им что, не надо решать?" Но все смотрели только на него. Даже до Еноха дошло, в чем дело, и он с открытым ртом думал о том, что происходило в ту ночь за его спиной, пока он стоял на карауле. Барон и Старая Вешалка не сводили с Ори глаз. От напряжения какт вытянулся в струнку и застыл. Барон, напротив, расслабился. Уйти ему, конечно, не дадут — Ори знал это. Если он откажется пойти с ними, то он мертвец. Если согласится, то, может быть, тоже. Вдруг они решат, что ему нельзя доверять?
Надо так надо — это был девиз всех инакомыслящих. Однако сперва следовало доказать, что это действительно надо, победив в жарком споре. Но ведь они так близки к цели… Они нашли лазейку туда, где их жертва окажется наконец без защиты, одинокой и уязвимой, и желание принести свой дар Нью-Кробюзону перевешивало все прочие соображения. Всего две смерти отделяют их от цели… так вправе ли Ори стоять на пути у истории? Что-то в нем дрогнуло. "Надо так надо", — подумал он. И склонил голову.
Стена на втором этаже, отделявшая дом от участка судьи Легуса, была предварительно подготовлена. Сняли несколько дюймов штукатурки и деревянной дранки. Под стеной устроили подкоп.
— Глубже нельзя, заклинания сработают, — сказал Старая Вешалка.
С невероятной осторожностью он коснулся открытого нутра стены, глядя на Ори. Лицо того застыло: он слушал. Торо готовился несколько недель. "А другие банды у тебя есть? — думал Ори с непостижимым для него самого чувством. — Или мы единственные? На чье имя записан дом? Вряд ли ты купил его сам, правда?"
Барон говорил что-то со свойственной ему механической четкостью. "Надо бы мне послушать, — сообразил Ори. — Похоже, это план".
— Сулион у места взрыва. Так мы выигрываем две вещи: узнаём, кто где находится и что собирается делать, и делаем первый шаг. Если его там не будет, мы покойники.
"Милицейская тактика, — подумал Ори. — Вот чему я учусь сейчас". И он снова подумал о том, сколько милиционеров вернулись с войны, переполненные такой же злобой, о том, на что они способны. Наблюдая за Бароном, Ори понял, что тот всем своим существом стремился к этому мигу, что для него не существовало никакого "потом", что он жил только местью.
"Эпидемия убийств. Вот что нас ожидает. Если все эти самовольщики и ветераны не найдут другой отдушины. А еще их будут вербовать Дикобразы. Они с радостью возьмут таких, как Барон. Помоги нам Джаббер".
И Ори снова захотелось обезглавить правительство, прямо сейчас, немедленно. "Скоро, — подумал он. — Уже скоро".
У него было такое чувство, будто он сбился с пути. Пришлось несколько раз повторить себе, что он находится именно там, где должен.
Глава 21
Люди ходили по улицам Нью-Кробюзона, задирая голову вверх: там виднелись аэростаты и вирмы, сотни созданий — местных, чужих и рукотворных, — которыми кишело небо над городом. Прохожие вглядывались в суровый солнечный лик и ждали, не покажется ли на нем еще одна страшная живая тень.
— Все еще пытаются договориться, — сказал своим Барон; он узнал это от Бертольда, а тот решил так потому, что вылазки мэра в посольское крыло, где помещались дипломаты и переводчики, не прекращались.
Ори вернулся в ночлежку. Ладия обрадовалась ему, но глядела испуганно. Ори поразился тому, как она измучена. Прямо на полу, по обыкновению, лежали мужчины и женщины, грязные, как сама грязь, упавшие там, где их одолела сила тяжести, — только теперь вся комната была в шрамах. Стены покрывала татуировка из трещин и содранной краски; окна были заколочены досками.
— Дикобразы, — объяснила Ладия. — Три дня тому назад. Прознали, что мы тоже… сотрудничаем. Хотя мы сами виноваты, разбрасывали газеты повсюду. А потом эта заваруха в Собачьем болоте нас отвлекла, да и вообще, невозможно всегда соблюдать осторожность. Вот мы и расслабились.
Ори заставил ее лечь. Ладия подшучивала над ним, пока ее укладывали на старый диван, но потом все же не выдержала и расплакалась, ухватилась за Ори и держалась несколько секунд, а после этого высморкалась, похлопала его по плечу и заснула. Сам он занялся уборкой. Кое-кто из бездомных взялся помочь.
— Здесь вчера был театр, — сказала ему одна женщина с выбитыми зубами, вытирая столы. — Выступали какие-то "гибкие". Приходили поиграть для нас. Было здорово, хотя ничего подобного я прежде не видала. Слышно, правда, было плохо. Но все равно здорово, и вообще, так мило, что они пришли сюда специально для нас.
Джейкобса уже много дней никто не видел.
— Здесь он где-то. Занят только. Видел? Его закорючки повсюду.
Нарисованные мелом спирали, которые Джейкобс оставлял везде и от которых пошло его прозвище, все множились, превратившись в подлинную заразу. Их рисовали краской, восковыми мелками и дегтем, вырезали на стенах храмов, царапали на окнах и на железных балках.
— Думаешь, это с него все началось? Может, он сам кому-то подражает. Или вообще никто ничего не придумывал. Слышал, как оно обернулось? Люди используют их как лозунг. Они везде на слуху.
Ори все видел и слышал. Спирали, которые заканчивались нецензурной бранью в адрес парламента. Вопли "Спиралим на хрен!" при появлении милиции. Почему так случилось именно с этим знаком, а не с любым другим из тех, что годами пятнали городские стены?
Угол, в котором ютился старик, посерел от спиралей. Чернильные и карандашные, большие и маленькие, они пересекались под разными углами, а местами спирали складывались в бо́льшие спирали, образуя сложный узор. "Похоже на буквы", — подумал Ори. Спирали закручивались по часовой стрелке и против нее, потом вдруг обрывались на полуобороте, число и направление завитков все время менялось, и каждый щетинился отростками.
Ори приходил девять ночей подряд. Он специально записался в ночную смену.
— Мне это необходимо, — сказал он Старой Вешалке. — Когда день настанет, я сделаю все, что мне велят, но до тех пор мне надо чем-то заняться.
Тороанцы хотя и не доверяли ему, но что-то вроде отпуска все же дали. Уходя от них, Ори то и дело останавливался — будто бы поправляя застежку ботинка — и, опершись о стену, оглядывался, не идет ли кто за ним. Он был уверен, что за ним следят — не Барон, так кто-нибудь другой, и стоит заговорить с человеком, который покажется подозрительным его товарищу по братству Быка, как Ори убьют. А может быть, никакой слежки и не было. Ори не понимал, значит он что-нибудь для своих товарищей или нет.
В "Загоне" Петрон Каррикос подарил ему сборник своих стихов, выпущенный в "Издательстве гибких" на средства автора.
— Давненько тебя не видно, Ори, — сказал он.
В его словах сквозила осторожность; видно было, что Петрона так и подмывает спросить: "Где ты был? Совсем пропал куда-то", — но он только угостил Ори стаканчиком граппы и стал рассказывать ему о своих планах. В руках он держал номер "Буйного бродяги" — прикрывал название, но газету не прятал, осмелев после недавних событий.
Ори прочел одно четверостишие вслух: "Из железа и дерева свой цветок ты бережешь для кого-то. Урок, упрек, каменный шок Собачьего болота".
Он кивнул.
Петрон рассказал Ори о Гибких: кто чем занят, кто куда подался, кто исчез.
— Самюэль свалил. Торгует барахлом в какой-то пошлой галерейке на Салакусских полях. — Он фыркнул. — Нельсон и Дровена по-прежнему в Шумных холмах. Там сейчас, конечно, все по-другому, ну, ты представляешь. Но мы выступаем везде, где можем, где собираются наши. В церквях, в залах собраний и прочих местах.
— И как же принимает Конвульсивных Новых народ?
Хождения в народ были краеугольным камнем второго Манифеста нувистов. В голосе Ори звучала насмешка.
— Замечательно, Ори. Просто замечательно.
Петрон рассказал, что, несмотря на запрет властей, рабочие военных заводов Дымной излучины и Большой петли провели подпольный конгресс профсоюзов, в котором участвовали и другие предприятия. Делегаты литейщиков, корабелов, красильщиков тайно встретились в Собачьем болоте, чтобы выработать совместные требования к парламенту.
— От Союза тоже выступали, — сказал он, и Ори кивнул.
"Треп, треп и еще раз треп", — вертелось у него на языке, но он смолчал.
В бесцельных блужданиях по городу, которые Петрон именовал перестройкой городской структуры, они оказались у людного рынка на набережной канала в Пей-и-Пой, где внезапно услышали крик.
— Что это, боги, что это? — кричал кто-то, и толпа колыхалась то вперед, то назад: люди бежали поглядеть, что случилось, и тут же бросались назад, огибая прилавки с книгами и побрякушками.
Возле шлюза на земле билась в конвульсиях женщина. Ее юбки измазались в грязи, волосы, будто черви, шевелились от разрядов статического электричества, которое пропитывало воздух. Увидев ее, люди замирали, потом делали рывок, словно хотели броситься к ней, схватить и оттащить подальше, но, заметив что-то в воздухе, отшатывались.
Все началось с жидкого, тошнотворного тумана, багрового, как свежий синяк, — впечатление было такое, будто под кожей мира расползлась огромная гематома. Воздух свернулся, как прокисшее молоко, частицы материи сгустились из ниоткуда, комья протухшего эфира сложились в силуэт, из покрытой струпьями пустоты и случайных теней возникло насекомое, которое покачивалось в пространстве, как марионетка на ниточке, то появляясь, то исчезая из виду, пока не стало ясно, что оно точно здесь: гнойного цвета, огромное, ростом с человека, с крючковатыми лапами. Это была оса с тонкой талией, широкой грудью, стеклянно блестевшей на свету, и торчавшим из брюшка жалом, которое сгибалось и разгибалось, точно манящий палец, источая жидкость.
Своим затейливым ртом оса почистила лапки, затем повертела уродливыми глазами-фасетками и уставилась на объятую ужасом толпу. Потом распрямила лапки одну за другой, вздрогнула и задвигалась, но не поползла, а качнулась вперед, как будто пошевелилась рука, державшая ее за нитку. Оса приближалась.
Женщина билась в припадке. Ее лицо почернело, дыхание остановилось. В передних рядах раздались хрипы, сипение. Упали еще двое. Мужчина и другая женщина колотились о землю, как эпилептики, брызгали блевотиной и слюной.
— Прочь с дороги!
Милиционеры. У ворот рынка. Они открыли огонь, звуки выстрелов стряхнули с толпы оцепенение, и люди с криком бросились врассыпную. Ори и Петрон пригнулись, но не побежали, а только отошли от чудища подальше и стали смотреть, как его расстреливает милиция.
Пули прошили его насквозь, раздался звон стекла и посуды. Женщина рядом с осой выхаркнула что-то и умерла. Оса дрыгала и сучила лапками в потоке налетавшего свинца, точно наживка в воде. Пули входили в жуткую плоть, оставляя на ней лишь рябь, некоторые вылетали с другой стороны, другие оставались внутри. Насекомое словно плясало в ружейном огне. Изо рта мертвой женщины текла черная жидкость, ее внутренности превратились в деготь.
Милицейский маг щелкнул пальцами и стал рисовать в воздухе таинственные знаки, от которых к осе тут же потянулись волокна плазмы, превращенные заклинаниями в сеть, но хищная тварь, все так же покачиваясь, прошла сквозь ее ячейки, скрылась на мгновение из виду, словно прикрытый веком глаз, потом полыхнул несвет — и тварь снова оказалась на месте, а сеть растаяла. Двое, ужаленные осой, лежали недвижно, а на лицах милиционеров появилась зловещая зеленоватая бледность, как от морской болезни.
И вдруг оса исчезла. Воздух очистился. В следующую секунду милиционеры начали оживать, и Ори взял себя в руки, но снова вскрикнул, когда призрак твари на миг опять возник перед ними, напоминая раздутую вену, потом исчез, и так несколько раз, пока не пропал совсем.
— Это уже не в первый раз, — сказал Петрон; они бегом вернулись в "Загон", где теперь хлестали чай с ромом и сахаром, истосковавшись по теплу и сладостям.
— А ты про них слышал? Я сначала подумал, что это все глупые сплетни. Чепуха одна.
Видения отравляли вокруг себя атмосферу, и она убивала людей.
— Первое походило на личинку, — рассказывал Петрон, — в Галлмарче. Другое было деревом. А еще одно было кинжалом, и видели его, кажется, у Вороньих ворот.
— Про кинжал я слышал, — ответил Ори. Ему вспомнились странные заголовки в "Маяке". — А других не было? Швейной машины? Свечи не было?
— Проклятый Теш, верно? Это он воду мутит. Пора кончать с этой войной.
Неужели видения были оружием Теша? Каждое наверняка стоит бесчисленных психономов силы, особенно если вызывать их из Теша, а жертв выходит всего ничего. Так какой в них смысл?
— Да, но дело не только в этом, — сказал Петрон. — Не в одном количестве. Главное — влияние. На разум. На боевой дух.
На следующий день Ори услышал еще об одном видении — в Серполете. Двое людей совокуплялись, стиснув друг друга в объятиях. Говорили, будто никто не видел их лиц. Они просто покачивались в воздухе, крутясь, как на бечевке, и двигали бедрами, вцепившись друг в друга руками. Когда они исчезли — а может, их прогнали, кто знает? — пятеро прохожих остались лежать на мостовой, извергнув из себя внутренности, превратившиеся в битум.
Когда Спиральный Джейкобс показался наконец в ночлежке, Ори не поверил своим глазам. Старик едва волочил ноги; кожа болталась на нем, как мешок.
— Всемогущие боги, — прошептал Ори, наливая ему суп. — Всемогущие боги, Джейкобс, что с тобой?
Бродяга взглянул на Ори, широко и красиво улыбаясь. Он его не узнавал.
— Где ты был? Так долго?
Джейкобс услышал вопрос и нахмурился. Он долго думал и наконец старательно выговорил:
— Вокзал потерянных снов.
За весь вечер он больше не сказал ничего осмысленного — то бормотал вполголоса по-иностранному, то лепетал, как ребенок, улыбался, рисовал чернильные спиральки у себя на руках. Ночью, когда все захрапели, Ори пробрался туда, где Джейкобс сидел и разговаривал сам с собой. Обращаясь к нему, Ори видел лишь силуэт.
— Мы тебя потеряли, ведь так, Джейкобс? — начал он в смятении, едва сдерживая слезы. — Я не знаю, вернешься ты когда-нибудь или нет. Где ты был? А мне хотелось, так хотелось найти тебя, чтобы сказать спасибо за все. Ты меня не слышишь, но я все равно скажу. Я должен сказать тебе все прямо сейчас, потому что, может быть, скоро я пойду туда и сделаю то, после чего я больше не увижу тебя, Джейкобс. И я хочу, чтобы ты знал… мы взяли твои деньги, твой подарок, и делаем с ним, что надо. Ты еще будешь нами гордиться. И Джек тоже гордился бы. Я обещаю. Что ты для меня сделал… о боги. — (Спиральный Джейкобс все бормотал и рисовал спиральки.) — Знать того, кто знал Джека. Получить его благословение. Вернешься ты или нет, Джейкобс, но ты всегда будешь частью этого. А когда все кончится и дело будет сделано, я позабочусь о том, чтобы весь город узнал твое имя. Если уцелею. Слово даю. Спасибо.
И Ори поцеловал морщинистый лоб, поразившись тому, как истончена старческая кожа.
В ту ночь луны не было, и газовые фонари Грисской пади потухли. В темноте кухню снова атаковали Дикобразы. Ори проснулся от выкриков "Сброд!" и стука метательных снарядов о деревянные ставни. Через щель в досках он разглядел нападавших. Они выстроились рядами; во мраке серели низко надвинутые котелки, тени от полей скрывали глаза, точно полумаски. Застегнутая на все пуговицы злоба заполнила улицу, под хлопчатобумажной тканью бугрились мускулы борцов, руки поправляли шляпы и затягивали потуже галстуки под белыми воротниками. Нападающие стряхивали с костюмов воображаемую пыль и помахивали дубинками.
Бродяги испугались, но ненадолго. Кто-то пришел им на помощь. Кто? Разношерстная Армия? Или смешанный отряд Союза? Ори не видел. Он слышал только выстрелы и крики, а потом Дикобразы дрогнули, повернулись и, словно стая одичавших клерков, бросились в битву.
Ладия и бродяги побежали кто куда. Ори кинулся было к Джейкобсу, но удивительно: старик спокойно и целеустремленно прошел мимо него, глядя прямо перед собой. Когда он миновал последних толпившихся у дверей бродяг, в конце улицы бушевала битва, из-за темноты казавшаяся лишь уродливой толчеей. Джейкобс повернул в другую сторону, к станции "Селитра" и аркам надземки, уходившим на север.
Ори помешкал, думая, что в старом теле, наверное, совсем не осталось разума и говорить уже не с кем, но вдруг ему захотелось посмотреть, куда направится и что будет делать Джейкобс. В полной темноте ночного Нью-Кробюзона, не рассеиваемой огнями фонарей, Ори пошел следом за Спиральным Джейкобсом.
Он не следил за ним, как охотник за жертвой, а просто шагал чуть позади. При этом он старался ступать как можно тише, чтобы шелест его подошв эхом вторил шарканью старого нищего. Кроме них, на улице никого не было. По одну сторону тянулась изгородь из железа и дерева, по другую — влажная кирпичная стена. Спиральный Джейкобс то подскакивал на месте, то трусил вперед, мурлыча незнакомый мотив, потом вдруг вернулся на несколько шагов назад и кончиками пальцев, торчавшими из обрезанных перчаток, провел по шершавому железу, затем поскоблил ржавчину на нем. Ори подошел к нему сзади — почтительный и внимательный, словно ученик.
Бормоча что-то себе под нос, Спиральный Джейкобс белым от мела большим пальцем нарисовал знак, от которого получил свое прозвище, и на заборе возник поразительно совершенный математический символ. От него во все стороны полезли завитушки и сложились в замысловатый узор, по которому Джейкобс провел ладонью и пошел дальше.
Начался дождь. Ори вплотную подошел к оставленному Джейкобсом знаку: тот не расплывался от воды.
Мимо ободранной кирпичной арки станции "Селитра" и дальше, к Мушиной стороне, туда, где еще горели газовые фонари и свет, отражаясь в сточных желобах, причудливо окрашивал желтизной стены и двери. Всю дорогу старик рисовал свои спирали. Однажды он расписался на оконном стекле, и масляная краска — или что это было — блеснула в свете лампы. Немощеная улица сомкнулась вокруг Ори и направила его вслед за полоумным наставником под кирпичную арку, за которой открылось широкое пространство, где иликтробарометрия брала верх над газом: зловещие красные и желтые лучи, замороженные и запертые в узловатых трубках.
Теперь они были не одни. Вокруг точно разыгрывался какой-то мрачный кошмар. Ори подивился тому, как незаметно пейзаж его родного города сменился адом.
Итак, по порядку. Громкий звук скрипок. Богачи, слоняющиеся по трущобам в компании изысканных шлюх, вываливаются из дверей питейных заведений и идут, совершенно пьяные, дальше, а бандиты, которые следят за ними, тянутся к торчащим из карманов пистолетным рукояткам. К милицейской башне по надземке едет освещенный стручок вагона, гудит провод. Под вывесками — медлительными червячками огоньков в стеклянных трубках — живые картинки: одна нарисованная светом красногубая дама нехотя уступает место другой, со стаканом в руке, потом возвращается снова, и так без конца, в самозабвенном иллюминационном трансе. Отощавшие юнцы продают на углах самокрутки с дурью, милицейские патрули готовы к бою, от зеркальных забрал шлемов через улицу бьют отраженные лучи. Злоба, пустяковые пьяные драки, иногда стычки посерьезней.
К северу от моста Набоба, курсом на Речную шкуру. Окраиной Мушиной стороны, через пустыри и развалины. Тут Ори стал свидетелем конца какой-то жестокой драки и увидел толпу Дикобразов в костюмах; опрятные и зловещие, они шли старику и Ори навстречу, но пристали не к ним, а к студентам, которые со смехом гонялись за искрами магического света, непредсказуемыми, словно бабочки; раздался свист, и у ворот химического завода они увидели горящую жаровню, возле которой по очереди грелись пикетчики: толпа бастующих разрослась, ее пополнили сочувствующие с дубинками и вилами для защиты от Дикобразов, которые смерили их долгими взглядами, но, видя такое множество народу, прошли мимо.
Несмотря на поздний час, на панели просил милостыню исцарапанный кактенок с танцующей обезьяной. Его снисходительно-дружелюбно потрепал по макушке зеленый здоровяк, проходя мимо во главе целой банды — видимо, части Разношерстной Армии, которая охраняла порядок на страшных ночных улицах, притворяясь безоружной из-за близости милиции. Ксении едва заметно, с неким панибратским вызовом, кивнули члену Союза, тот просигналил что-то на языке немых другому прохожему, а когда мимо промчался напуганный милицейский патруль, нырнул в заброшенный мрачный проулок, где скорчились у костра наркоманы. И тут же, закричав, устремилась к земле и снова взлетела вирма.
Мимо проходили люди. Пахло выпивкой, дымом, наркотическим зельем, раздавались визг и вопли, похожие на птичьи крики.
Спиральный Джейкобс шел сквозь хаос, укрытый безумием, как щитом. Он останавливался, рисовал свои знаки, снова шел, останавливался, рисовал, шел по ощетинившейся шпилями старинной громаде моста Набоба, через Кинкен, обитель хеприйских богачей, аристократов и нуворишей, по площади Статуй, где стояли вылепленные из слюны фигуры причудливых божеств. Обрывки хеприйских разговоров накатывали волнами, наполняя воздух острым запахом хемикатов.
Спиральный Джейкобс шел по узким улицам Старого Города, древнейшего из районов Нью-Кробюзона, изогнувшегося подковой меж топкими берегами двух рек, которые находились теперь в пределах мегаполиса. Все так же шаркая, бормоча себе под нос и рисуя спиральки на темных кирпичных стенах, он миновал Шек, район бакалейщиков и оплот Дикобразов. Ори вошел в Шек с опаской, но увидел не уличных бойцов в котелках, а нервных пузатых мужиков из комитета защиты, до смерти гордившихся собственной смелостью. Оттуда они вышли на окраину Каминного вертела, где стояли проститутки, с любопытством глазевшие на Ори. Спиральный Джейкобс нарисовал завиток — как раз между окном борделя с вывеской, обещавшей необычайные удовольствия, и линялым плакатом радикальной группировки, пытавшейся привлечь в свои ряды женщин, "занятых", как витиевато выразился автор, "в нестандартной сфере обслуживания".
Ворон, торговый центр города, пустовал. Лишь немногие забирались сюда в столь позднее время. Джейкобс и Ори миновали пассажи — сквозные проходы в домах, с двух сторон застроенные магазинами. Витрины пестрели мещанскими безделушками. Пассажи были украшены внутри причудливыми узорами из железных завитушек, которые старик ощупал с явным одобрением.
Потом Ори остановился, а Джейкобс пошел один к темному, в золотистых пятнах света сердцу Нью-Кробюзона. Замок, фабрика, город башен — так называли его одни; бог, сотворенный маньяком, помешавшемся на богостроительстве, утверждали другие. Это было не здание, но рукотворная гора, мешанина архитектурных стилей, дерзновенно соединенных в единое целое. Пять веток надземки выходили из пяти пастей этого чудовища, а может, наоборот, заканчивались в них, устремляясь внутрь, так что они, как хвосты крысиного короля, завязывались в узел и образовывали приютившее их здание. Вокзал потерянных снов. Нервный узел надземных дорог.
Спиральный Джейкобс вошел под арку рядом со Штырем, главной милицейской башней, и начал устраиваться на ночлег у порога храма из кирпича, бетона, дерева и металла, огромного и настолько заряженного электричеством, что он менял погоду вокруг себя и даже саму ночь.
Ори смотрел старику вслед. Вокзалу было все равно, что город кипит, что все уже не такое, как прежде. Ори повернулся к станции спиной, впервые за несколько часов обретя слух, и услышал звуки борьбы и треск пожаров.
Глава 22
"Общий сбор, — гласило послание. — Немедленно". Ори нашел его приколотым к своей двери.
Отсутствовали только Торо и Старая Вешалка. Барон объяснял план.
— Не больше недели, — говорил он. — Столько у нас времени. По данным Бертольда. Нужно соблюдать осторожность. Это, — он нарисовал мелом квадрат, — комната наверху. Они будут там. Запомните: нападения никто не ждет, но справиться с клипейцами не так просто. Каждый из вас получит точные инструкции. Понятно? Запомните, как будете входить, что делать и как выходить обратно. И — все меня слышат? — не вздумайте отступать от плана, что бы ни случилось. Все поняли? Каждый делает то, что ему велено, а об остальном позаботятся другие.
"Значит, мы только одна из ячеек? — подумал Ори. — И есть другие, о которых мы не знаем?" Его товарищи беспокойно завозились.
Барон рисовал на плане новые и новые линии, повторяя инструкции до тех пор, пока они не слились в подобие мантры. Он говорил монотонно, как автомат.
Принесли новое оружие — винтовки, мушкетоны, огнеметы. Ори смотрел, как его товарищи чистят и смазывают их. Было видно, у кого дрожат руки. У него не дрожали.
С бесстрастной милицейской деловитостью Барон учил их занимать позицию, закрепляться на взятой территории. Они повторяли свои роли снова и снова, как будто репетировали пьесу. "Подход, поворот, шаг, шаг, подъем, захват, два, три, два офицера, два, три, шаг, поворот, наклон". Ори твердил свою инструкцию про себя. "Неужели у нас получится?"
— Возьмем неожиданностью, — вещал Барон. — У нас есть одно мгновение, единственная щелочка, чтобы просочиться внутрь. Им нечем будет нас удержать. И все-таки, Ори… — Он наклонился к юноше и без тени юмора, даже самого черного, сказал: — Не все из нас оттуда выйдут. Некоторым придется умереть.
Барон не выглядел напуганным. Похоже, ему было все равно, выйдет он или нет.
"Значит, и ты почуял?" — подумал Ори, имея в виду свою обособленность внутри банды. Он будто висел на тоненьком стебельке, который мог неожиданно оборваться. Ори до сих пор ощущал себя там, на незнакомых ночных улицах, бредущим вслед за Джейкобсом: он прощально машет старику, который неустрашимо шагает через обезумевший, опасный, оскверненный город. Мысленно Ори был с ним.
Ори не волновался. И не боялся. Просто он перестал быть частью мира. За всем происходящим вокруг он наблюдал словно издалека. Даже нарастающие сомнения — и те не трогали его.
Беспорядки продолжались. Глашатаи и мальчишки-газетчики неслись по теплеющей улице, далеко от своих обычных маршрутов, и выкрикивали газетные заголовки.
— Собрание в Собачьем болоте! — кричали они. — Парламенту предъявлены требования! Ксенийские банды! Союз подстрекает к мятежу!
Тороанцы сидели в доме, раньше принадлежавшем тем, кого пришлось убить. Они не обращали внимания ни на разносчиков новостей, ни на растущее возбуждение в городе. Убираться давно перестали, комнаты сделались грязными и запущенными. Члены банды повесили на пояса кастеты; рога на них были заточены.
Судьи, даже верховные дожи, были гражданами города, такими же, как все: это подчеркивалось особо. Маски они носили только на работе, и то лишь ради анонимности правосудия. Поэтому любой дом в любой части города мог оказаться жилищем слуги закона. Дом на Плитняковом холме, по соседству с которым поселились члены банды, был элегантен, но ничем не примечателен.
Тем неуместнее выглядело прибытие большого количества гостей, собравшихся однажды ранним вечером, когда с юга доносилась стрельба: она стала в Нью-Кробюзоне настолько привычной и неотъемлемой от темноты, что милиционеры при ее звуках больше не бросались к своим дирижаблям. Поварам, горничным и лакеям дали выходной. Эти люди ничего не знали ни о профессии своего хозяина, ни о тех, кто ходит к нему в гости. Тем временем продолжали прибывать городские хлыщи и денди, одетые для спокойной домашней вечеринки. Явился даже один какт в шикарном костюме.
"Слуги, наверное, думают, что их хозяин устраивает оргии, — подумал Ори. — Что он интриган, греховодник и тайный наркоман". Гостями были милиционеры. Клипейцы. Они готовились к прибытию мэра.
Уллиам надел шлем, крепко затянул ремешок и вздохнул. Перед его глазами торчали два зеркала.
— Вот уж не думал, что придется надеть эту штуку снова, — сказал он.
— Я что-то не пойму, — приставал Енох к Ори. — Не пойму, как я оттуда выйду.
— Нох, ты же слышал, как он сказал: через окно в буфетной, в сад и прочь.
"Ты не выйдешь оттуда".
— Да, да, знаю, я знаю. Только… Да, все правильно.
"Ты не выйдешь оттуда".
— Ты знаешь, когда наступит твоя очередь, Ори, — сказал ему тогда Барон.
И Ори ждал. Прислонившись к потрескавшейся штукатурке, он упирался лбом в тонкие ребра досок. "Шаг, шаг, закрепился, прицел, прицел, огонь".
— Ты понимаешь, что тебе нужно делать, Ори? Что от тебя требуется? — спрашивал его Барон.
"С чего вдруг такая… честь?" — удивился Ори. Почему именно его поставили на самый ответственный участок? Он был лучшим стрелком — после Барона, конечно, — и не надеялся выжить, но не убежал. Возможно, именно поэтому Торо принял такое решение. "Никто из нас не останется в живых, — думал Ори. — И все равно я сделал бы это хоть тысячу раз". Ничто не заставило бы его думать иначе.
— Ты знаешь, где должен быть я, и знаешь, где место Старой Вешалки. Кто-то должен прикрыть нас наверху, Ори.
"Ори, на позицию, — подумал он. — Ори, занять позицию".
Город тянул его книзу, как кандалы, Ори чувствовал его тяжесть. Он закрыл глаза. Ему показалось, будто он кожей чувствует шевеление тварей в стенах дома. Перед глазами Ори проходила вся его жизнь, до последнего мгновения. Ударил церковный колокол. В небе прокричал вирм. В Собачьем болоте продолжали сражаться его друзья.
Он услышал, как пришел и заходил внизу Старая Вешалка. Ори не поднял головы. Он слышал, как шагают ноги-стволы, как удивительно легко слоновые лапы какта касаются пола. Немного погодя в реальности образовался прокол, потом прореха. Ори не оглянулся.
— Добрый вечер, босс, — сказал он.
Торо прибыл.
Между двумя и тремя часами пополуночи, когда небо стало темнее чернил каракатицы — так плотно облака закрыли звезды и неполную луну, — они начали.
Торо сотрясла нервическая дрожь, и он сказал:
— Заклинания охраны мигают.
Сулион, их осведомитель, оставил в замке ключ, перевернул и натер колдовской солью один мощный охранный амулет, перерезал пучок проводов. Больше им ничего не было нужно.
Слушая шепот Торо, который сообщал обо всем, что улавливали его чувствительные к магическим колебаниям рога, Ори следил за продвижением членов банды.
Они уже вошли в соседний дом.
— У них есть эмпат, — сказал Торо. — Они знают, что мы внутри.
"Разумеется, у них есть чертов эмпат, — подумал Ори. — И эмпат, и шокер, и криомант, и кто угодно". Тут он остановился, чувствуя, как внутри него нарастает истерика.
Что-то его отвлекло. Какое-то ощущение. Шаги на лестнице? Прямо за стеной кто-то пробежал наверх, а остальные затопали вниз по ступенькам. "При первых признаках вторжения они раскалываются: внутренняя охрана идет к мэру, внешняя кидается на врага. Двигаются быстро, чтобы успеть вывести мэра".
Пока милиция спускается, Кит одолевает первый марш, поливая все подряд липким огнем из огнемета, и бежит дальше. За ним идут Руби и Енох с оружием и устраивают ловушки, в это время накатывается первая волна нападающих — им велено отвлечь противника, и телохранители бегут на шум, а Уллиам рассыпает под дверью порох, готовя взрыв. И наконец, вот оно — свидетельство их прорыва. Ори услышал стрельбу.
Он вспомнил, с какой смертоносной грацией двигались "гости"-милиционеры, понадеялся, что внезапность вторжения заставит их смешаться хотя бы ненадолго. На секунду он даже поверил, что банде удастся уйти.
Уллиам взорвал дверь. Значит, вся улица уже знает. Но время страшное, так что, может, соседи не скоро вмешаются. Кто-то из клипейцев наверняка отвлекся от основной работы, чтобы разобраться с новой угрозой. Первый этаж наверняка кишит людьми. И тут появится Барон.
Ори представил себе, как эффектно он появится. И с какой отвагой. И даже пожалел, что не увидит. Из окна второго этажа вылетит веревка с крюком и зацепится за подоконник в доме судьи. По ней, в новом шлеме и защитном жилете, проползет Барон и сбросит Старой Вешалке веревочную лестницу. В холле Барон привяжет свой заряд к перилам нижнего пролета и запалит длинный шнур. Потом, полив маслом лестницу и бросив спичку, чтобы запереть внизу как можно больше милиционеров, Барон издаст торжествующий рев и побежит наверх, а рядом — Вешалка с дискометом наперевес.
Внутренняя гвардия вышлет к лестнице разведывательный отряд, и тут… о, Ори хорошо представлял себе изумление, которое они испытают при виде Барона, и решимость, с которой они кинутся на него. Он будет стрелять и пятиться, заманивая их. Как они поразятся, увидев нацеленные на них пистолеты, квадратные плечи, бронежилет и новый шлем, точную копию настоящего, со всеми заклепками-шрамами, шлем — голову быка.
— Торо! — завопят они. — Торо!
Или уже вопят?
Даже клипейцы испугаются, столкнувшись нос к носу со знаменитым бандитом, изобретательным творцом столь многих смертей и мятежей. Придется им нападать. Ори плотнее прижал ухо к доскам, припорошенным остатками штукатурки. За ними шла какая-то возня.
— Они идут, — сказал Торо за его спиной. — Пора.
Ори услышал, как кто-то приближается бегом. Он достал свой многоствольный револьвер и отметил, что его руки нисколько не дрожат.
— Пора, ну же, — повторил Торо.
Ори знал: клипейские гвардейцы как раз должны пробегать мимо заложенного Бароном заряда, не видя ничего, кроме пожара внизу и фигуры быка, который бежит впереди них, отстреливаясь и мотая головой, так что рога со звоном ударяются о стены. Ори вспомнил, как он помог Барону застегнуть шлем.
— Что-нибудь видишь? — спросил он тогда, и Барон ответил:
— Достаточно, чтобы убивать.
Или умереть. Но Ори знал, что Барону все равно.
Старая Вешалка, как условлено, должен был расстрелять милиционеров-кактов из дискомета и только потом взяться за остальных; рядом с ним — настоящий снайпер, переодетый быком Барон. Вместе им следовало отвлекать милицию. Торо еще раз повторил, что время пришло.
Но оно еще не пришло, хотя могло прийти в любую секунду. Ори напрягся. "Шаг, еще шаг, два, три, быстро, быстро, еще шаг, огонь".
— Пора, — снова сказал Торо и на этот раз не ошибся.
Прогремел взрыв. Загудел, распространяясь, огонь, дождем посыпалась штукатурка, со стен вокруг Ори полетела пыль, с яростным грохотом заскакала по полу разная домашняя утварь: это заложенная Бароном бомба снесла лестницу, отрезав сражавшихся внизу от второго этажа. Комната, где ждал Ори, оказалась в изоляции.
— Пора, — сказал Торо, делая шаг.
И Ори, сунув за пояс пистолет, встал рядом с боссом, а тот весь подобрался, присел и вдруг с яростным ревом прянул вперед и вонзил рога — нет, не в белый свет, как всегда, а самым что ни на есть обычным способом ударил ими в стену. Она тут же рухнула. Торо шагнул в пролом, Ори за ним, и вот они, белые от известки, обсыпанные кусками дранки, оказались в комнате соседнего дома, где на них с удивлением смотрели мужчина и женщина.
Спокойствие не изменило Ори. Время словно застыло. Движения его стали ленивыми. Он шел как сквозь воду.
В комнате тепло, повсюду картины и гобелены, богато украшенная мебель, камин, на кушетке женщина и мужчина, еще один, нет, двое мужчин стояли и смотрели на клубы извести, на дыру в стене, из которой вылезли Ори и Торо. Звучала музыка. Кто-то задвигался: человек в вечернем костюме легко, как кот, прыгнул к ним, так что взлетели фалды его фрака, и выбросил вперед трость, из которой выскочил похожий на стальной коготь клинок. Он был совсем рядом, и Ори, вскидывая свой пистолет, без всякого страха думал лишь о том, удастся ли вовремя поднять оружие и остановить нападающего.
Торо фыркнул. Наклонив голову, он боднул воздух и на расстоянии вонзил в телохранителя рога. Тот с двумя маленькими дырками в груди, обливаясь кровью, закрыл глаза и умер у ног Ори.
Ори задвигал пистолетом: шаг, шаг, прицел, один, два, угол, угол. Он услышал крик. Второй телохранитель, вскинув вверх руки, кричал:
— Сулион! Сулион!
Ори застрелил и его.
Осведомитель лежал на полу, из аккуратного отверстия в голове текла кровь. Мужчина и женщина сидели и совершенно спокойно смотрели на труп. Торо навел на них свой кургузый пистолет и взглянул на Ори белыми стекляшками глаз.
Разумеется, литая металлическая морда ничего не выражала. Никто не приказывал Ори убивать Сулиона. Он посмотрел на тело и не нашел своему поступку никаких оправданий. Что это было, паника? Или он сделал это нарочно? За что он ему отомстил? Ори не знал. Он не дрожал, как и прежде.
Торо кивнул на дверь: "Сторожи". Ори переступил через труп Сулиона.
В конце коридора зияла рваными краями обугленная дыра. Внизу шел бой. Ори спросил себя, кто из его друзей еще жив. Подпитанный маслом огонь обвивал стены, как плющ. Через считаные минуты либо дом вспыхнет весь, либо милицейские маги залатают брешь, пробитую в нем бандитами.
— У нас мало времени, — сказал Ори. Он стоял рядом с Торо, напротив двух людей, которые все еще сидели у камина, и смотрел на них.
Из трубы вокситератора неслись звуки виолончели, прерываясь шипением, когда в воске оказывалась трещинка. Мужчине было за пятьдесят, он был широк в кости, мускулист, хотя и склонен к полноте, одет в шелковый халат. Лицо спокойное, умное. Он так пристально смотрел на Быка и Ори, что тот сразу понял: в его голове зреет план. Мужчина держал за руку женщину.
Его ровесница — так, по крайней мере, свидетельствовала история — отличалась абсолютно гладкой кожей. Волосы ее были белы, как пух. Лицо женщины Ори видел на сотнях гелиотипов. Она держала глиняную курительную трубку, тонкую, как пальцевая кость. Из чашечки еще шел пряный дым. На женщине была только шаль. Она не ежилась от страха, не хмурилась и не смотрела с вызовом. В ее взгляде было то же спокойствие исследователя, что и во взгляде ее любовника.
— Я вам заплачу, — сказала она без малейшей дрожи в голосе.
— Заткнись, — велел ей Торо. — Мэр Стем-Фулькер, пришла пора заткнуться.
Мэр Стем-Фулькер. Ори овладело любопытство. Не гнев, не отвращение и не жажда мести, а именно любопытство. Вот женщина, которая учинила бойню на "Парадоксе", из-за которой количество переделанных все росло и росло. Вот женщина, которая заключала тайные сделки с партией Дикобразов, так что погромы ксениев сходили им с рук. Вот женщина, которая в каждую официально разрешенную гильдию посадила своего информатора. Она возглавляла насквозь прогнившее правительство, при котором обнищание одних и казнокрадство других росли, как плесень. На ее совести была развязанная война. Мэр Элиза Стем-Фулькер, Госпожа Кробюзония, Матерь партии Жирного Солнца.
— Вы знаете, что живыми вам отсюда не выйти, — сказала она. Ее голос звучал ровно. Она даже подняла трубку, как будто собиралась еще покурить. — А я могу дать вам пропуск.
В голосе женщины не звучало надежды. Она посмотрела на своего любовника, и что-то промелькнуло меж ними. "Прощаются, — подумал Ори, и впервые за весь вечер что-то шевельнулось в его душе, какое-то сложное чувство, которое он не смог распознать. — Она знает".
— Заткнись, мэр.
Мэр и судья снова поглядели друг на друга. Элиза Стем-Фулькер повернулась к Торо и, не выпуская руки мужчины, выпрямила спину, как будто хотела придать происходящему официальность, а затем действительно затянулась трубкой. Задержав дыхание, она на миг закрыла глаза, выпустила дым через нос и снова поглядела на Торо, и… "Боги, — подумал потрясенный Ори, — боги", — она улыбнулась.
— Ну и что ты творишь? — спросила она снисходительно, как добрая учительница. — А потом что будет, ты подумал? — Тут она поглядела прямо в лицо Торо, опять улыбнулась, сделала еще затяжку, задержала дыхание, насмешливо склонила набок голову и приподняла бровь. — А?
И тут Торо выстрелил в упор.
Когда пуля вошла в тело женщины, ее любовник подпрыгнул и с силой прикусил губу, но не сумел промолчать, — писк, похожий на кошачье мяуканье, вырвался из его груди и перешел в стон. Мужчина сидел и держал свою возлюбленную за руку, а та истекала кровью, запрокинув голову. Табачный дым струйкой выходил из ее раскрытого рта, а пороховой дым серной пуповиной на мгновение соединил ее голову с рукой Торо. Судья держал ее руку, чуть не плача, но потом справился с собой и заставил себя взглянуть на Торо.
Ори стоял, словно оглушенный, но в нем уже назревало сознание того, что они сделали дело и остались в живых. Мысль о том, что еще не поздно спастись, сверлила его неотступно. "Так идем же".
— Следи за ним, — сказал Торо, и Ори поднял пистолет. Торо принялся расстегивать ремни, которые удерживали тяжелый железный шлем. Ори не верил своим глазам: Торо снимал маску! — Не спускай с него глаз.
Во второй раз, без приспособлений, которые делали его таким раскатистым, голос Торо, казалось, дрожал, напоминая человеческий.
Что-то изменилось в комнате, когда Торо приподнял металлическую штуковину и, разорвав магический поток, снял ее с себя, как водолаз снимает свой тяжелый медный шлем. По плечам рассыпались мокрые от пота женские волосы.
Взгляд Ори был направлен на женщину, а его револьвер — на судью. Он уже давно перестал чему-нибудь удивляться.
Торо, разумеется, была переделанной. Она повернула голову — вся высохшая от прожитых лет и обид, превративших ее в Торо. Лицо было застывшим и голодным, как у зверя. На Ори она не смотрела. Сев на скамеечку для ног напротив судьи, она отложила свой рогатый шлем.
Над бровями у нее были приделаны две детские ручонки, которые вяло шевелились, играя влажными волосами. Когда шлем был надет, руки вытягивались и прятались в рога. Сейчас они покачивались перед лицом женщины, точно паучьи лапки.
Женщина села, закрыла глаза, вытянула руки, и ручки у нее на лбу тоже вытянулись. Несколько мгновений она молчала.
— Легус, — сказала она. — Я знаю, сейчас у тебя горе, но мне надо, чтобы ты выслушал меня.
Теперь Ори ясно различал в ее речи юго-западный акцент. Она пальцем показала на глаза судьи, потом на свои собственные — мол, смотри на меня — и слегка ткнула его пистолетом в живот.
— Я расскажу тебе свою историю. Мне надо, чтобы ты понял, почему я здесь. — (Тело мэра издало негромкий чавкающий звук: кровь или газы. Покойница сосредоточенно смотрела в потолок.) — Я все тебе расскажу. Может быть, ты и так уже понял. Но все равно слушай. Не так-то легко было разузнать твое подлинное имя — что вполне понятно, — но все же возможно. Для этого существует черный рынок имен. Но, если это тебя утешит, твое и там нашлось не сразу, судья Легус. Я долго искала. Из тюрьмы я вышла десять лет назад. По-тамошнему — прошла калибровку. А какие слухи там ходят… На каждого судью есть свое досье. Составленное из сплетен. Наркотики, мальчики, девочки, шантаж. Не все, конечно, правда. "Легус, — говорили мне, — Легус — хитрая сволочь. Ты знаешь, что он трахает министра внутренних дел?" Ее тогдашняя должность. — Женщина кивнула на остывающую Стем-Фулькер. — Это повторяли все. От каждого человека, которому я доверяла, в тюрьме и за ее стенами я слышала одно и то же. Знаешь, как долго я к этому шла, Легус? — Его истинного имени она не называла. — Готовилась. За один шлем сколько пришлось биться.
Детские ручки погладили ее лоб.
— Я сама себя сделала; я готовилась к этому долгие годы. Точнее говоря, Легус, меня сделал ты. Помнишь?
— Больше двадцати лет прошло. Помнишь высоченные старые башни в Корабельной пустоши? Конечно помнишь. Там я жила. И там убила мою девочку. Помнишь, судья? Мою дорогую Сесиль. Она все плакала и плакала, и я тоже, а потом я взяла ее на руки и, может быть, встряхнула ее слишком сильно, чтобы она успокоилась, — не знаю. Помню только, что, когда я пришла в себя, малышка не дышала. Тогда я завернула ее, прижала к себе, чтобы согреть, и понесла к лекарю, который принимал бесплатно каждый синьдень, но, разумеется, напрасно. А потом был ты. — Она подалась вперед. — Теперь вспомнил?
Нет. Из тысяч людей, отправленных им на переделку, разве можно было запомнить одну женщину? Ори следил за Легусом. Торо протянула руку и с бессознательной родительской нежностью, играя, погладила детские пальчики.
— Ты сказал, это чтобы я не забыла. Я не забыла.
Она снова наклонилась вперед, и ручки Сесиль протянулись к судье Легусу, державшему мертвую руку мэра. Донесся шум: кто-то пытался ворваться в занятый ими дом. Торо достала кастет.
— Ее день рождения был две недели назад, — произнесла женщина. — Теперь она старше, чем была я, когда родила ее. Моя малышка.
Она встала и приставила дуло пистолета к виску Легуса. Тот стиснул руку Стем-Фулькер и приоткрыл рот, но ничего не сказал.
— Это тебе за меня, — сказала она. — За мужчин, из которых ты понаделал машин, и за женщин, которых ты превратил в чудовищ. В танки, в девочек-улиток, в рогатых лошадей и в промышленные механизмы. И за всех тех, кого ты запер в клозетах, называемых тюрьмами. И за тех, кто пустился в бега, чтобы ты их не нашел. И за меня, и за мою Сесиль, — да, ее смерть на моей совести, я это помню. Но из-за тебя она не упокоилась с миром. Девочка моя. Так что это и за нее тоже.
Она приставила ствол пистолета к голове судьи и ударила его рогатым кастетом сначала раз, потом еще и еще. Тот крякнул, рыгнул кровью, страшно изменился в лице и поднял руку, словно ища чего-то, — он не пытался прикрыться от ударов, а стиснул кисть своей умершей возлюбленной так сильно, что вывихнул ей пальцы. Судья не в силах был сдерживать криков боли и выхаркивал кровь на свой халат, пока Торо наносила один страшный удар за другим, целя шипами то в сердце, то в живот, — а над всей этой бойней ручки ее дочери играли с волосами умирающего судьи.
Ори неподвижно стоял, наблюдая за ней, и еще долго не мог пошевелиться. Он ждал, что предпримет Торо — эта маленькая женщина с выговором южных кварталов, не простившая обид. Прошла минута, две, а она ничего не предпринимала, только сидела, опустив голову, в луже крови, и тогда Ори заговорил.
— Идем, — сказал Ори; за дверью послышались шаги. — Нам пора.
Женщина все же обернулась к нему, хотя сначала ему показалось, что она так и будет сидеть, не шевелясь. Взглянув на него, словно спросонья, она потрясла головой, будто услышала незнакомый язык. По ее глазам и молчанию он понял: она свое дело сделала и никуда не пойдет.
— И, и… — Гордость или самоуважение не позволяли Ори просить и мямлить, и потому он заговорил лишь тогда, когда убедился, что голос его не подведет. — И это был единственный способ, да? Использовать нас?
"Руби, Уллиам, Кит, все, кто дерется сейчас там, внизу, разве без них нельзя было обойтись? Без Барона и Старой Вешалки, черт возьми? Одни боги знают, сколько народу погибнет сейчас из-за тебя", — думал он.
Она кивнула на коченеющего мэра.
— Мы сделали то, к чему они стремились. То, ради чего они пришли сюда.
— Да.
"Да, но разница все равно есть. Это оказалось лишь прикрытием, а ты пришла сюда с другой целью, и это все меняет. Но меняет ли? Мы что, не победили?"
Средних лет женщина из юго-западных рабочих кварталов Нью-Кробюзона сидела в компании двух окровавленных трупов. Перед ней, неловко сжимая в руке пистолет, стоял юноша из Собачьего болота и прислушивался к шагам врагов. Все сделалось другим.
— Я хочу уйти, — сказал Ори, трясясь так, словно вся тревога, которую он долго подавлял, вдруг забурлила в нем. Он снова почувствовал, что у него появилось желание, впервые за много дней. И это было желание жить.
— Так иди.
Сквозь дыру в стене, через которую они вошли в комнату, он слышал стук — это выносили кувалдами дверь их пустого дома, и звуки отдавались на лестнице.
— Ты меня убила!
— Джаббера ради, Ори, иди.
Она пинком подкатила к нему шлем. Тот дернулся и закачался на рогах. Ори посмотрел на шлем, на женщину, опять на шлем и поднял его.
— Колдовская защита снята. Иди.
Шлем был очень тяжелым.
— Я не знаю, как им пользоваться. Что делать?
— Рванись вперед. Просто рванись вперед.
Крики милиции слышались все ближе.
— Ты отдаешь свой шлем мне?
Она хотела сказать: "Иди", но из нее вырвалось не слово, а животный вопль, полный боли. Ори попятился и поглядел на покрытых липкой жижей мертвецов, в чьем обществе она оставалась, слишком усталая даже для того, чтобы гладить пальчики собственного ребенка.
— Зря ты это сделала, — сказал он. — Не надо было нас использовать. Ты нас подставила. Ты не имела права. — Ори поднял маску и покачнулся под ее весом. Собственный голос внушал ему отвращение. — Ты убила их. Может, и меня тоже. Но… работать с тобой было для меня честью.
Ори услышал скрежет крюков. Это милиционеры карабкались по веревкам и выкрикивали имя мэра.
— Ты не должна была так поступать. Но я рад, что ты… получила то, что хотела. Все надо было сделать по-другому, но и мы тоже получили то, что хотели.
Ори опустил шлем себе на голову и попытался отдать честь на военный манер, но Торо на него даже не смотрела.
Как только шлем сел на место, сразу стало легче. Внутри он оказался мягким, точно был обит сукном. У Ори не замечалось способностей к волшебству, но даже он сразу почувствовал, что окружающее его голову железо буквально пронизано магическими импульсами. Стеклянные глаза, сквозь которые он глядел, освещали комнату, добавляя четкости предметам; крепко затянув ремни и застегнув пряжки под мышками, Ори ощутил приток силы.
Он вдохнул. В шею словно воткнулись сотни крохотных иголочек; пальцы впились в железо. Жертвенная кровь для придания железу силы. "Как я это сделаю?" — хотел было закричать он. Но металлический выступ скользнул ему в рот, и Ори попытался то ли вытолкнуть его, то ли откусить, чувствуя, что на железе еще не высохла женская слюна. Собственный голос гудел в его ушах.
"Рванись вперед". Ори встал, как делала она, оттолкнулся налитыми новой силой ногами, едва не упал вперед, зашатался, обрел равновесие, попробовал вновь. Уткнувшись кончиками рогов в стену, он напрягся изо всех сил, но только вогнал острия в дерево. К двери бежали люди. "Рванись вперед", — сказала она. А в какую сторону?
Страстное желание жить накатило с такой силой, что все мысли Ори устремились к тому, о чем он никогда не вспоминал без особой нужды: к дому, к его маленькой комнатке. Думая о ней, он сфокусировал свою мысль и снова ринулся вперед, стиснув зубы и крепко зажмурившись, и тут же почувствовал, как его страстное желание перетекает в два выступа там, где рога касались лба. Тогда он рванулся снова, ощутил какую-то преграду и тут же услышал приятный треск, словно рвалась плотная вощеная бумага. Ори выдохнул, и воздух сначала отступил, а потом, как покрытая масляной пленкой вода, стал втягивать его в себя.
Ори застыл на краю маленькой дыры в бытии, которая вызывала у него омерзение, и вселенная напряглась. Впереди его ждала кромешная тьма. Он извернулся так, что рога оставались в дыре, и попытался поймать взгляд женщины, которую гладили по щекам детские ручки. Та не глядела на него. И на трупы убитых ею людей — тоже.
Милиция была у дверей. Ори оттолкнулся и весь отдался движению, которое увлекло его в сделанную им прореху, прочь из комнаты, где тихо плакала самая знаменитая преступница эпохи и коченела правительница всего Нью-Кробюзона, и на миг, на очень долгий миг оказался в утробе времени, в складке вселенной, ослабев телом настолько, что со дна души мутной струей забил страх: а вдруг сил хватит лишь на то, чтобы пробить внешнюю оболочку реальности и скользнуть, подобно личинке, в раствор между мгновениями, между кирпичиками бытия, но вынырнуть обратно он не сможет и останется вечным пленником измерений, мелкой соринкой в изменчивом пространстве — времени? Что тогда?
Но движение продолжалось, и много, много времени спустя, через секунду после первого треска Ори услышал второй; оболочка универсума снова раздвинулась, теперь с другой стороны, и выплюнула его, точно щепку. Он упал на землю, мокрый от переливчатой крови мира, — его неумелый прорыв нанес травму реальности, — но влага тут же испарилась, сверкнув на мгновение радугой, и Ори, ошалевший от полета и снова сухой, оказался один в грязном переулке.
Некоторое время он лежал, тихо поскуливая, пока не унялась дурнота, похожая на приступ морской болезни, и силы вновь не вернулись к нему.
Он понятия не имел, где оказался. Голова кружилась. Шлем Торо превращал его в легкую мишень. "Скоро я отдохну", — думал он, как в тумане. Голова болела, особенно в том месте, где основания рогов касались лба. Ори прорвался, но не туда, куда хотел.
Ему было холодно, но не это беспокоило его сейчас. Бредя по лабиринту проулков, он споткнулся, поднял голову и увидел линию, пересекавшую его путь: черные, как ночь, арки, внутрь которых не мог заглянуть даже глаз Торо, кирпичные опоры и спинной хребет надземной дороги. А за ними, подсвеченные снизу софитами газовых фонарей, желтели Ребра. Значит, он в Костяном городе.
Несколько часов Ори спал, а проснувшись, увидел, что небо посерело. Он снял шлем и едва не потерял сознание, так что пришлось залезть в какое-то углубление внутри арки и там отдышаться. Тишина угнетала его. Издалека доносились отдельные звуки, так что казалось, будто город шепчет, но кирпичи, к которым прислонился Ори, молчали, не передавая вибраций. Поезда в Нью-Кробюзоне обычно ходят всю ночь, но сегодня не было ни одного.
Ори сделал из куртки мешок для шлема, пистолет сунул в карман и заковылял к Ребрам.
Воздух был душным и тугим, как проволока. "Что происходит?" Не могла весть о случившемся разлететься так быстро, он в это не верил. Воодушевление внезапно покинуло его и уступило место дурному предчувствию. "Что случилось?"
Улицы были пугающе безлюдны, редкие прохожие шли, опустив головы. Миновав крытые варом дома у Ребер, Ори двинулся на юг, оставляя кирпичные опоры надземки по левую руку, проковылял через Сантер и уже готовился свернуть на Ржавый мост, ведущий на Темную сторону, а оттуда податься в Сириак, как вдруг увидел огни и услышал барабанную дробь вместе со звуками рожков. Слишком громко для раннего утра.
Шум нарастал; Ори чувствовал приближение шока, его трясло, шлем давил своей тяжестью. На юге, у подножия холма Высокий Шипр, протянулась улица с цветочными и сувенирными лавками, над крышами которой должны были ходить поезда. Там была развилка: ветка от Правой линии уходила в сторону Паутинного дерева, а потом резко поворачивала на восток и шла через реку, в Собачье болото. У развилки дорога была перегорожена.
Ори моргал так долго, что слезы навернулись ему на глаза, пока в свете костров он разглядывал грубую преграду, пытаясь понять, что это такое. В теплых отблесках пламени казалось, будто посреди города внезапно выросла возвышенность. На ее вершине двигались люди.
— Стой! — раздался чей-то крик.
Ори продолжал идти, не понимая, что обращаются к нему.
Преграда оказалась баррикадой из плит и булыжников мостовой, телег, дымовых труб, старых дверей и перевернутых прилавков. Тонны городского сора пошли на сооружение небольшого горного кряжа, кордона из мусора футов десяти высотой, утыканного флагами. В одном месте из баррикады торчала мраморная рука.
— Стой, придурок! — (Раздался выстрел, отколов кусок бетона.) — Куда идешь, дружище?
Ори высоко поднял руки и подошел ближе, помахивая ими в знак приветствия.
— Что случилось? Что происходит? — прокричал он, и на баррикаде засвистели. "Что это, какой-нибудь козел из Мафатона возвращается из отпуска?"
— Парень, где ты был? Там что — ни газет, ни киосков, ни глашатаев? — крикнул в ответ часовой. Свет падал на него сзади, и потому Ори видел лишь черный человеческий силуэт. — Вали домой.
— Это мой дом. Я живу в Сириаке. Что случилось? Сколько же я был между… Это все из-за нее, да? Вы уже слышали? Про мэра?
Им снова овладело возбуждение. Причем с такой силой, что он не мог говорить. "Может, я несколько дней там плавал, — подумал он. — Что случилось, пока меня не было? Неужели у нас получилось? Это произошло. Они проснулись. Это мы разбудили их. Боги!".
— Гром вас разрази, хаверим, пустите меня! Расскажите же, что случилось? — Позабыв про холод и усталость, он выпрямился, и желтые отблески костра лизали его фигуру. — Это случилось… Как давно она умерла?
— Кто?
— Мэр, конечно.
Ори наморщил лоб. Вокруг снова закричали: "Померла? Сука сдохла? А это что за дурак, псих какой-то, нашли кому верить…"
— Не знаю, о чем ты, приятель. Но, по-моему, тебе пора идти.
И Ори услышал звук взводимого затвора.
— Но что…
— Слушай, друг, за тебя кто-нибудь может поручиться? Потому что без этого мы никого не впускаем и не выпускаем. Ты на ничейной земле, а это не самое безопасное место. Так что сваливай подобру-поздорову в Старый Город или называй имя. Назови свое имя, и мы выясним, кто ты.
Из-за баррикады высунулись еще головы; теперь часовой был уже не один. За его спиной возникла целая банда вооруженных людей и не только людей, между развевающимися флагами показались ружейные дула.
— Здесь ты на пороге, приятель, — продолжил тот, — так что выбирай, на чьей ты стороне. И мы сюда не вчера пришли. В городе уже давно две власти, парень. Так что у тебя было время подумать. Теперь ты либо с севером, — (бандиты гримасами выразили свое неодобрение), — где все по-старому, либо с нами, с Паутинным деревом, Эховой трясиной и драным Собачьим болотом, в будущем, то есть здесь. Иди сюда, только медленно, и руки не опускай. Дай-ка разглядеть тебя, дурень. — Это было сказано почти добродушно; пролетела и разбилась бутылка. — Подойди-ка поближе. Добро пожаловать на Свободные Территории, дружок. Добро пожаловать в нью-кробюзонский Коллектив.