Приживалки тряслись. Языки заледенели.
— В мести моей подмога — Ашот, Лёвка да Любка Радченко. Меня не будет, они возьмутся.
— Врагиня, — напомнила Неонила Прокофьевна. — Любка-то Радченко — врагиня ваша. Возьмётся ли?
Заикина нехорошо засмеялась:
— Врагиня — то ладно, то между нами. А в последней просьбе Любка не откажет. Таких, как мы, мало, мы друг дружке последняя опора. На могилу мою плюнет, а дело сделает. Мне ли в Любке сомневаться, если она за Евлалию со мной в спор вступила?! Короче, Ашот, Лёвка да Любка. Ну, и с вас, куриц, спрос будет…
— Да каков же с нас-то спрос, матушка? С нас он невелик…
— Квартиру эту завещаю я одному человеку. Позже на бумажке всё вам напишу, а то забудете, дуры куропятые! Он приедет, тут поселится. Запоминайте, это важно: должен он тут поселиться и какое-то время пожить. Надо, чтобы здесь ему было хорошо, тепло, уютно. Уразумели?
— Квартиру? А мы ж куда?
— Сказала: не обижу. Моё слово — золото. Поселится в квартире этот человек, будет работать мебелью. Без него месть не сладится, нет. А вы его ублажайте, ходите за ним, как за мной. Нет, лучше! Пылинки с него сдувайте, ясно?! Исполните моё веление, и у вас все наладится. Заживёте мирком да ладком…
— Мирком, — кивала Неонила Прокофьевна. — Ладком. То-то славно будет!
Лицо приживалки коверкали тайные думы. Актриса из неё была скверная: всё наружу, нараспашку, чересчур. Хорошо, что Заикина думала о своём, тревожилась. Иначе приметила бы. А приметив, не простила бы.
Костюмерная смыкалась коконом, откуда вот-вот должна была выпорхнуть бабочка. Алексеев и Радченко едва ли не касались друг друга коленями. Если их и разделяло что-то, так это камзол на полу.
— Мебель, — повторил Алексеев. — Дверцы.
— Да.
— У всякой мебели открываются дверцы?
— Нет. Надо иметь способности к нюансерству, тогда двери откроются.
— Как у меня?
— Выходит, что так.
— Я мебель. Я живу на квартире. Меня двигают по городу, создавая необходимые мизансцены. Газеты в конторе — это тоже были нюансы?
— Да. Вы — мебель, газеты — бутафория.
— А где-то там гибнет убийца правнука Заикиной?
— Не думаю, что гибнет. Погружается в холодный мир. Теряет удачу, мучится, сходит с ума. Превращается в тварь дрожащую. Заикина не хотела, чтобы он погиб вот так, сразу. Считала это слишком лёгким наказанием. Просила, чтобы шаг за шагом, по этапу, до самых ворот ада. На её месте я бы тоже…
— А если я откажусь работать мебелью? Если уеду сегодня же?!
— Уезжайте. Скатертью дорога!
— Но месть? Ваше обещание Заикиной?!
— Теперь мы обойдёмся и без вас. С вами, не скрою, будет легче, проще, доступней. Но вы были критичны в первые дни. Теперь колесо вертится, мы справимся. А вы что, не желаете зла убийце невинного мальчика? Вору, грабителю?! Подонку мира сего?! Может быть, вы — не просто мебель, а меч Божий? Да вы и так не просто мебель, вы теперь нюансер, один из нас. Скажите, вы отказали бы Заикиной в её предсмертной просьбе?!
Алексеев встал:
— Не знаю. Даже помыслить о таком не могу.
«Нет, — думал он, стыдясь произнесенной лжи. — Нет, я не отказал бы».
В дверях он обернулся:
— Вы правы, Любовь Павловна. Двум режиссёрам нельзя работать над одним спектаклем. Иначе ни тот, ни другой не захочет поставить своё имя на афишу. Нет, в таком подходе нет ничего хорошего.
Глава одиннадцатая«ДА, КЛЁСТ, ИСТИННАЯ ПРАВДА!»
1«И это въ лучшей части города!.».
— Кто там?
Голос был женским.
— Добрый вечер. Простите, ради Бога, я к Константину Сергеевичу.
— Я душевно извиняюсь… А кто вы такой будете?
Открывать дверь женщина не спешила.
— Барышников Михаил Николаевич. Я в товариществе служу, Константин Сергеевич у нас директорствует…
Щёлкнуло, лязгнуло, брякнуло. Дверь приоткрылась на пару вершков, удерживаемая крепкой цепочкой. В щели блеснул недоверчивый глаз, упёрся в Мишину грудь. Тусклый свет двух газовых рожков падал на незваного гостя со спины и сбоку — лица толком не разглядеть. Миша мог бы отступить назад, позволив свету упасть на его небритую физиономию, но нарочно не стал этого делать. Хватит с него подозрительных взглядов в «Гранд-Отеле». Пусть лучше женщина слышит, чем видит: в гостинице только проворный язык Клёста и выручил.
Возвращаясь с базара, он припомнил, как фраер упоминал «Гранд-Отель». Мол, хотел там остановиться, да водопровод прорвало, номера затопило. Может, уже починили? Может, бес в свой чёртов «гранд» переехал?
Снедаемый зудом нетерпения, Клёст поспешил в заветный «Гранд-Отель». На ходу он доедал пирожки: откусывал с большой осторожностью, каждый кусок придирчиво рассматривал. Слава богу, тараканы больше не попадались.
Швейцар помедлил, насупил брови, но снизошёл — открыл перед Мишей дверь. Портье за стойкой воззрился на Мишу с таким подозрением, что оно звенело в воздухе, словно рой комаров.
— Желаете номер?
— Нет, не желаю. Мне нужно встретиться с вашим постояльцем.
— Он назначил вам встречу?
— Увы, нет. Но я служу в его товариществе, и у меня к нему важное дело. Уверен, он будет благодарен, если вы меня к нему направите.
— Что же это за постоялец? Генерал Любомиров? Действительный статский советник Мещеряков?
Портье насмешничал и не скрывал этого. Щёки Миши от ярости вспыхнули двумя кострами, пальцы стиснули в кармане рукоятку «француза». «Я Миша Клёст, бью…» Чудом сдержался, и даже голос его не подвёл.
— Увы, я птица иного полёта, — сокрушенно вздохнул он. — Мне нужен Алексеев Константин Сергеевич, из товарищества «Владимир Алексеев».
— А кем вы, если не секрет, служите?
— Торговый агент. Вы должны знать Константина Сергеевича, он говорил, что часто у вас останавливается…
Миша блефовал — и сорвал куш. Лёд в глазах цербера подтаял, но настороженность осталась.
— Да, Константин Сергеевич наш частый гость. И какое у вас к нему дело?
— Говорю же: я торговый агент, договорился о важной сделке. Нужно одобрение начальства, иначе сорвется. Очень вас прошу…
— Что ж вы, сударь, в таком-то виде на деловую встречу заявились?
Портье с осуждением качал головой.
Сбоку от стойки размещалось ростовое зеркало: венецианское стекло в золочёной резной раме. Миша глянул: батюшки-светы! Варнак, каторжанин: небрит, щёки горят, глаза запали… А пальто? А брюки?! У Никифоровны казалось, отчистил, а тут, при ярком свете электрической люстры…
— Простите великодушно, я только с поезда, двое суток на ногах. Ещё карета «Скорой помощи» у базара застряла, — Клёст с покаянным видом развёл руками. — Помогал вытащить, измазался.
Портье заметно смягчился:
— И рад бы проводить вас к Алексееву, но он у нас не проживает.
— Как — не проживает?!
— Увы, скверная коллизия вышла: водопровод прорвало. Константин Сергеевич хотел заселиться, но номеров пригодных не осталось…
Досадуя, что зря потратил драгоценное время, Миша уже развернулся уходить, но его догнал подарок судьбы:
— Он нам адресок свой оставил. На случай, если номер появится. Вам записать?
— Да, конечно! Буду вам премного благодарен!
Портье зашелестел бумажками на конторке, обмакнул в чернильницу ручку с золотым пером.
— Если вас не затруднит, господин агент, передайте Константину Сергеевичу, что номер для него готов. Ждём его с нетерпением.
— Непременно передам!
Сразу по адресу он не пошёл. Сыскал одёжную мастерскую, заказал чистку пальто. Нельзя в таком виде по городу ходить! Верхняя одежда приличная, а вся в грязи. Нехорошо, подозрительно. В глаза бросается. Никак нельзя так ходить!
— Завтра к полудню будет готово.
— Мне срочно! Чем скорее, тем лучше.
— Быстро, сударь, только кошки родятся.
— У меня при себе нет другого пальто! В чём я домой пойду? Плачу полторы цены.
— Две.
Миша сунул руку под пиджак, сжал рукоять «француза», сунутого за пояс. Хорошо, заранее перепрятал. Оставил бы в пальто, была бы драма. Сжал, отпустил, улыбнулся:
— Ладно, изверг, две.
— Присядьте, подождите.
Ждать пришлось долго. На дворе стемнело, когда Клёст, расплатившись, вышел из мастерской. Оно и хорошо, что сумерки. Меньше подозрений. Побриться бы ещё…
Он хотел зайти в цирюльню — вон, и окна горят! — но лихорадочное возбуждение гнало Мишу вперёд. Он в шаге от цели! Сегодня же избавиться от мерзкого кошмара — и уехать из этого про̀клятого города, поставить крест на последнем деле! Да, последнем! Нечего скалиться из-за плеча, бес!
Посмотрим, чья возьмёт.
Вот эта улица, вот этот дом. Вот эта барышня, и лестница, воняющая кошками, и квартира на четвёртом этаже…
— …я душевно…
— Извиняюсь, — выдохнул Миша, начиная закипать.
— …по какому, вы сказали, делу к Константину Сергеевичу?
— По торговому.
— А именно?
— Сделку надо утвердить.
— И без Константина Сергеевича никак?
— Никак.
Дверь захлопнулась. «Поговорили!» — злобно подумал Клёст, но тут в квартире ещё раз лязгнуло, и дверь с гостеприимством распахнулась. Из-за спины тётки, закутанной в тёплую шаль, как капустная кочерыжка — в листья, с любопытством выглядывала женщина помоложе. Внешнее сходство криком кричало: дочь.
— Заходите, милости просим! Выпьете с нами чаю, а там, глядишь, и Константин Сергеевич вернутся.
— Его что, нет дома?
— По делам ушёл. Да вы заходите, не стесняйтесь! Он скоро будет.
— Откуда вы знаете, что скоро?
— Так ведь время позднее! В такое время только дома сидеть…
— Благодарю, — Миша церемонно поклонился. — Я лучше завтра приду, с утра. Моё дело до утра терпит. А Константин Сергеевич, небось, усталый вернётся. Отдохнуть захочет, а тут я с торговлей. Спокойной вам ночи…
Спускаясь по лестнице, он слышал, как наверху щёлкают, брякают замкѝ и цепочки. Они щёлкали, а Миша вёл тайный разговор с бесом. «В городе ты, бес, никуда не делся, слава богу. Гуляешь? Честных христиан с пути сбиваешь?! Гуляй до поры, а потом в тартарары̀. Хорошо, что тебя дома не оказалось, дружок. Пришлось бы тогда валить и тебя, и старуху-процентщицу, как студент Раскольников в криминальном романе Достоевского, и дочку её, как это сделал раскольник