Практически все прошения были сразу же и без каких-либо обсуждений отклонены: приговоренные представляли национал-социалистический режим, который был ответствен за чудовищные преступления, в связи с чем никаких причин для проявления милосердия не было. Некую дискуссию вызвал вопрос о замене повешения для военных расстрелом. Французский и американский представители в принципе были готовы согласиться расстрелять Йодля, но отнюдь не Геринга и Кейтеля, а советский и британский представители вообще были против замены; маршал Дуглас, например, получил из Лондона секретную телеграмму о том, что кабинет лейбористов принял решение никаких ходатайств не удовлетворять и никаких изменений в приговоре не допускать. В результате и эти ходатайства отклонили. 13 октября полковник Бёртон Эндрюс сообщил о принятом СКС решении осужденным.
Прежде чем перейти непосредственно к описанию исполнения приговоров Нюрнбергского трибунала, упомянем также принятое МВТ решение относительно признания преступными ряда нацистских организаций.
«Обвинительное заключение требует, чтобы Трибунал признал преступными следующие организации: руководящий состав нацистской партии, гестапо, СД, СС, СА, имперский кабинет, генеральный штаб и верховное командование германских вооруженных сил. […]
Трибунал объявляет преступной в том смысле, как это определено Уставом, группу, состоящую из тех членов политического руководства [руководящий состав нацистской партии], которые занимали посты, перечисленные в предыдущем параграфе, или тех, которые вступали в организацию или оставались в ней, зная о том, что она использовалась для совершения действий, определяемых преступными в соответствии со статьей 6 Устава, либо тех, которые были лично замешаны как члены организации в совершении подобных преступлений[134]. […]
Трибунал признает преступной, согласно Уставу, группу, состоящую из тех членов гестапо и СД, занимавших посты, перечисленные в предыдущем параграфе, которые вступили в организацию или оставались в ней, зная о том, что она использовалась для совершения действий, объявленных преступными в соответствии со статьей 6 Устава, или как члены организации лично принимали участие в совершении подобных преступлений. […]
Трибунал объявляет преступной, согласно определению Устава, группу, состоящую из тех лиц, которые были официально приняты в члены СС и перечислены в предыдущем параграфе[135], которые стали членами этой организации или оставались ее членами, зная, что эта организация используется для совершения действий, определяемых преступными в соответствии со статьей 6 Устава, или тех лиц, которые были лично замешаны как члены организации в совершении подобных преступлений, исключая, однако, тех лиц, которые были призваны в данную организацию государственными органами, причем таким образом, что они не имели права выбора, а также тех лиц, которые не совершали подобных преступлений. […]»
Остальные организации преступными признаны не были: «Трибунал не объявляет СА преступной организацией в том смысле, как это предусмотрено статьей 9 Устава». «В тех случаях, когда для подобных целей используется организация с большим количеством членов, решение Трибунала исключает необходимость вновь ставить вопрос о ее преступном характере на последующих судах над ее членами, обвиняемыми в связи с их членством, в участии в ее преступных целях, и таким образом достигается большая экономия времени и труда. Такого преимущества нет в данном деле небольшой группы, подобной правительственному кабинету». «Трибунал […]не объявляет генеральный штаб и верховное командование преступной организацией».
Отметим, что приведенные Трибуналом аргументы в отказе признать эти организации преступными выглядят несколько натянуто (особенно аргумент, что, мол, организации небольшие и дела в отношении входивших в них людей вполне можно рассмотреть в индивидуальном порядке). В связи с этим особое мнение, заявленное членом МВТ от СССР генерал-майор И. Т. Никитченко, который выразил несогласие с этим решением Трибунала, выглядит вполне закономерным. Тем более, что в «Особом мнении» он свою позицию довольно подробно (и на мой взгляд, достаточно логично) аргументировал. Однако в нашу задачу ни в коем случае не входит обсуждение решений МВТ, которые вступили в законную силу и с тех пор – т. е. с 1946 года – являются исторической реальностью и могут быть пересмотрены только в законном порядке, и очень надеюсь, что подобное никому и никогда даже в голову не придет.
Путь на эшафот
Изначально исполнение приговора в отношении 11 осужденных к повешению (12-й – Борман – к тому времени уже был давно мертв) было назначено через 15 дней после оглашения вердикта (без учета воскресений), в то же время ни осужденные, ни их адвокаты или родственники в известность об этом поставлены не были. На упоминавшемся выше 42-м заседании СКС была установлена конкретная дата казни – 16 октября. Поскольку подобное мероприятие – дело чрезвычайно серьезное, особенно учитывая личность и преступления осужденных, к его подготовке власти подошли со знанием дела. Была создана – естественно, из представителей всех четырех держав-победительниц – специальная комиссия, в которую вошли:
От Великобритании – бригадир Эдмунд Джеймс Патон-Уолш (Paton Walsh; 1897–1985) – выпускник Королевской военной академии в Вулвиче. В 1942–1943 годах он служил заместителем начальника военной полиции (Provost Marshal) 1-й армии в Северной Африке, а в 1944–1947 годах служил в Союзной контрольной комиссии в Германии, в т. ч. в Четырехсторонней комиссии по обнаружению военных преступников. В 1947 году он ушел из армии, получив звание бригадного генерала, и далее служил в тюремном ведомстве и в 1960-х годах руководил тюрьмой Уондсуорт.
От США – бригадный генерал (с 7 января 1945 года) Рой Виктор Рикард (Rickard; 1891–1975), который с августа 1946 года занимал пост начальника военной полиции (Provost Marshal) войск США на Европейском ТВД. С марта 1947 года он занимал такую же должность в Европейском командовании США, где с октября 1947-го по август 1951 года был также начальником подразделения специальных операций.
От Франции – бригадный генерал Поль Морель (Morel).
От СССР – генерал-майор (с 9 июля 1945 года) Павел Михайлович Мальков (1904–1983), член ВКП(б) с мая 1930 года, выпускник Военной академии имени М. В. Фрунзе, в 1943–1944 годах он был офицером для особых поручений при наркоме Л. П. Берии, а в 1944–1945 годах начальником Управления НКВД по Ивановской области. В июне – июле 1945 года он возглавлял оперсектора НКВД в Берлине, а в 1945–1948 годах – Отдел (с апреля 194-го – Управление) внутренних дел Советской военной администрации в Германии и одновременно советскую секцию директората внутренних дел и связи в СКС. По возвращении в СССР Мальков занимал должности заместителя начальника Управления МВД по Челябинской (1948–1951) и Ленинградской (апрель – август 1953) областям, заместителя министра внутренних дел Узбекской ССР (1951–1953) и завершил карьеру заместителем начальника Управления Камышового исправительно-трудового лагеря МВД СССР по оперативной работе (1953–1954). С января 1955 года на пенсии.
В задачи комиссии входил весь комплекс вопросов по организации места проведения казни, его оборудования необходимым инвентарем, разработка и организация собственно ее процедуры, контроль за осуществлением казни и, наконец, проведение операции по утилизации останков. Отметим, что если учитывать чрезвычайно сжатые сроки, то задача перед генералами была поставлена совсем не простая. Первое, с чего начали члены комиссии, – это обратились к Трибуналу с тем, чтобы им выделили в первых рядах почетные и удобные места в зале заседаний во время чтения вердикта. Однако в Трибунале посчитали, что сажать в первые ряды людей, непосредственно занятых организацией казни, это как-то не совсем комильфо; подсудимые и так будут испытывать определенный шок от смертного приговора, даже если они к этому были готовы. В результате членам комиссии в их просьбе отказали – впрочем, места им выделили, но на галерке. Генералы, кстати, «отомстили» обвинению и не позволили его представителям (включая и главных обвинителей) присутствовать при казни…
Поскольку, как мы помним, Нюрнберг находился в Американской зоне оккупации, да и общий порядок во Дворце юстиции и тюрьме осуществлялся американцами, вполне закономерно было решено, что для исполнения приговора, а также для проведения всех предшествующих и последующих мероприятий будет привлечен личный состав Армии США. Возражений это не вызвало, и в Нюрнберг в срочном порядке были доставлены специалисты в этой несколько специфической области. Также исходя из поставленных командованием задач был решен и вопрос утилизации тел: после установления факта смерти их следовало кремировать и затем пепел секретно развеять, чтобы не осталось никакого, даже гипотетического места захоронения, которое могло бы в каком-либо отдаленном будущем стать местом паломничества или чем-то подобным.
Главным палачом, которому предстояло исполнить приговор Суда народов и, как следствие, войти в историю, был назначен мастер-сержант Армии США 35-летний уроженец штата Канзас Джон К. Вудс, а его помощником – 28-летний военный полицейский Джозеф Мальта. Поскольку они сыграли в судьбе приговоренных важную роль, остановимся на них немного подробнее.
Джон Кларенс Вудс (Woods) родился 5 июня 1911 года в самом крупном городе своего штата – Уичито. В декабре 1929 года поступил в ВМФ, откуда вскоре дезертировал. Через полгода его нашли, арестовали и даже судили, но в апреле 1930-го его осмотрели психиатры, поставили диагноз «конституционная психопатическая неполноценность без психоза», признали негодным к службе и освободили. На гражданке Вудс работал где придется, чаще разнорабочим на стройке или продавцом в магазине и ничем себя не зарекомендовал. В 1943 году его призвали рядовым в 37-й инженерный батальон. После высадки в Нормандии Вудс, узнав, что военная полиция ищет добровольцев для исполнения смертных приговоров, заявил, что долгие годы работал палачом в тюрьме Сан-Антонио (Техас) и в Оклахоме. Документов он никаких не представил, да и проверять его, как позже выяснилось, откровенное вранье никто не стал, и не имевший никакого опыта заплечных дел мастера Вудс был назначен штатным палачом военной полиции и затем – главным палачом 3-й армии. В 1944–1946 годах, состоя при Парижском дисциплинарном учебном центре, Вудс повесил 34 американских военнослужащих, осужденных военными трибуналами (еще 11 он повесил неудачно). Кроме того, он был известен тем, что для своих «клиентов» вязал особую петлю – целых 13 узлов.
Главный палач Джон Вудс
После Нюрнберга Вудс продолжал свою многообещающую карьеру. Он съездил в Токио, где 23 декабря 1948 года во дворе тюрьмы Сугамо повесил 6 японских генералов и одного дипломата, приговоренных Токийским международным трибуналом к смертной казни. Вернувшись в США, где его приветствовали как национального героя, Вудс продолжил заниматься любимой работой, к которой относился философски: «Я повесил этих десять нацистов… и горжусь этим… Я не нервничал… Человеку в этом деле нельзя позволить себе иметь нервы… Я смотрю на эту работу так, что кто-то должен это делать. Я попал в это совершенно случайно, много лет назад в Штатах». О нем писали газеты, его приглашали на радио и телевидение, и Вудс никогда никому не отказывал. Он скончался 21 июля 1950 года от удара током, что сразу же привело к рождению конспирологической версии: мол, Вудс построил электрический стул и погиб во время его испытания. Зачем электрический стул сержанту 7-й инженерной бригады, дислоцированной на атолле Эниветок на Маршалловых островах, конспирологи не объясняют. Скорее всего, он просто чинил инженерное осветительное оборудование и не соблюдал правила безопасности… Ему было 39 лет. С 1946 года он повесил еще 45 военных преступников в Рейнбахе, Брехзале, Ландсберге и Нюрнберге. Всего выходит 79 человек[136].
Помощник Вудса Джозеф Мальта (Malta) родился 27 ноября 1918 года в Ревере (штат Массачусетс) и был младшим из 21 ребенка бедной семьи эмигрантов с Сицилии. До призыва в Армию США в 1945 году он работал шлифовщиком полов. С 1945 году Мальта служил в военной полиции обычным патрульным в Германии, и когда в 1946-м узнал, что ищут помощника палача, то сам вызвался на эту работу. Как оказалось, после Нюрнбергского процесса его работа в Германии была очень даже востребованной, а когда Вудса перевели в другое место, он в ноябре – декабре 1946 года являлся главным палачом Армии США в Германии, где в итоге повесил порядка 60 нацистских военных преступников. «Они были виновны. Я не испытывал к этим людям абсолютно никаких чувств, кроме ненависти. Ничего другого! Если бы они мне позволили, я мог бы задушить их руками на месте и сломать им шеи», – вспоминал он через полвека свою работу в Нюрнберге. В 1947 году он уволился из армии и вернулся в родной город к своей прежней работе. Он умер 6 января 1999 года в возрасте 80 лет, проведя последние несколько лет в доме престарелых в Нью-Йорке.
В качестве места проведения казни был довольно быстро выбран тюремный спортивный зал: во-первых, он находился здесь же, в отдельном здании во дворе, но неподалеку от Восточного флигеля, т. е. вести осужденных далеко не надо было, во-вторых, там, как и вообще в спортзалах, были высокие потолки и, следовательно, спокойно могли разместиться довольно высокие эшафот и виселицы, наконец, в-третьих, пространство было пустым и нужно было только завезти и смонтировать оборудование – для этого было достаточно нескольких дней. С фактором времени приходилось считаться – все делалось в крайне сжатые сроки. Зал был не очень большим помещением, вход в которое находился примерно в 70 метрах от двери, ведущей в тюремный блок, где содержались осужденные. Как докладывал прокурору Джексону его сотрудник Уитни Харрис: «Секрет того, что это здание, которое служило рабочим помещением для защитников, обрабатывавших тысячи письменных показаний, представленных организациям [защиты обвиняемых], и которое использовалось для баскетбольного матча только в предыдущую субботу [12 октября], должно было стать залом для казней, заключался в том, что его хранили настолько хорошо, что только два сотрудника службы безопасности знали об этом во вторник [15 октября] днем».
Изначально было принято решение, что повешение будет осуществляться методом долгой петли. Считалось, что этот способ казни менее мучителен, поскольку в этом случае петля должна была мгновенно ломать позвонки и исключить вероятность долгого удушения – все делалось из гуманных соображений, но оказалось наоборот… Если при стандартном способе повешения из-под ног смертника палач выбивал табурет, то при «долгой петле» под ногами смертника открывался особый люк, куда тот и проваливался. В спортзале были установлены три виселицы – две рабочие и одна запасная (на случай, если одна из рабочих выйдет почему-либо из строя). Использовать попеременно две виселицы было решено, чтобы не затягивать мероприятие: сначала вешали на одной, пока с нее снимали труп повешенного, на второй уже готовили к экзекуции следующего. Мальта вспоминал (впрочем, через полвека и не факт, что память его не подвела): «Виселицу построили заключенные. Раньше мы ходили из тюрьмы в тюрьму, чтобы найти людей, которые что-то знали об этом ремесле. А в тюрьме Ландсберг мы нашли лучших: в мастерской работали лучшие в мире плотники. Среди них парень, который отбывал пожизненное заключение за убийство, и мы сделали его начальником. Действительно отличный плотник».
Главный палач Джон Вудс демонстрирует, как происходит казнь через повешение
Черные виселицы размещались на высоких, более двух с половиной метров, темно-зеленых эшафотах, на которые вели 13 ступеней. Основание эшафота было закрыто брезентом, чтобы зрители не могли видеть тела повешенных – их снимали под эшафотом. Под каждой виселицей размещался специальный люк с двумя створками; когда палач нажимал на рычаг, створки открывались вниз и смертник падал в открывшееся отверстие на глубину 2 метра 65 см. Рядом с виселицами лежали черные мешки, которые предполагалось надевать на голову смертников, а также холщовые мешки. Правый угол спортзала отгородили от зрителей тем же брезентом: там должны были складываться тела повешенных.
Веревки (вернее, тонкие канаты) для казни традиционно изготовлялись из манильской пеньки и были очень прочными: перед мероприятием они были проверены с помощью подвешивания к ним чугунных грузов, и проверяющие удостоверились, что веревки спокойно выдерживают груз до 200 килограммов – что было больше, чем вес любого из приговоренных, и, следовательно, обрыва можно было не опасаться.
Казалось бы, подготовка казни учитывала все возможные нюансы и какие-либо случайности исключались. Однако, позже – уже во время собственно мероприятия – выяснилось, что Джон Вудс очень плохо организовал казнь. Он доказал, что был самозванцем и непрофессионалом, а с опытом организации у него были большие проблемы. Сказалась ведомственная бюрократия – можно было выписать штатного палача из Лондона, но американцы желали контролировать все сами. В результате люки под виселицами оказались слишком узкими, и многие из приговоренных, падая в них с веревкой на шее, бились о края люка – поэтому на фотографиях трупов, сделанных после казни, можно увидеть, что на телах (и головах) присутствует кровь, чего не должно быть при повешении. Также Вудс плохо рассчитал длину веревки и глубину пространства под люком, в результате, вместо того чтобы скончаться мгновенно от перелома шейных позвонков, осужденные умирали от удушья (Риббентроп, например, промучился 15 минут).
После оглашения приговора заключенным запретили посещать часовню, капелланы навещали их в камерах. Самим приговоренным к смертной казни решением СКС было предоставлено право последней встречи с родственниками – в период с 6 по 12 октября в течение одного часа. До этого до полудня 5 октября им разрешалось переговорить с адвокатами на предмет написать завещание, распорядиться имуществом и т. д.
Последний аккорд Германа Геринга
К вечеру 15 октября все было готово к проведению казни, но тут произошел чрезвычайно досадный для тюремных властей эксцесс. Да что там досадный, просто настоящий скандал, поставивший под сомнение компетентность американской охраны в целом и полковника Эндрюса в частности. (Забегая вперед отметим, что, если учитывать опыт работы надзирателей в тюрьме Шпандау, то можно утверждать, что подобного при наличии советской охраны никогда бы не произошло.) Как говорят – не факт, что это правда, но легенда красивая – план мероприятия предполагал, что первым на эшафот поднимется «наци № 2» и «подсудимый № 1», рейхсмаршал Великогерманского рейха Герман Геринг, который так много крови попортил обвинению во время слушаний на Нюрнбергском процессе.
Дата и время казни были большим секретом американцев, и ни осужденных, ни их адвокатов или родственников никто не информировал. Однако, судя по всему, утечка все же произошла, и тот же Геринг каким-то образом узнал о планах союзников, в противном случае следует признать, что он обладал совершенно выдающейся интуицией и мог просчитывать грядущие события – это, конечно, выглядит несколько фантастично, но все же возможно… В тот вечер накануне казни он совершенно неожиданно обратился к тюремному капеллану Генри Гереке[137] с просьбой об отпущении грехов. «На всякий случай», – как он обосновал свою просьбу. Гереке переговорил с Герингом, однако, как он позже заявил, не нашел каких-либо перемен в его взглядах и не обнаружил ничего напоминающего покаяния или раскаяния в содеянном, а также желания исповедоваться. После этого пастор объявил, что «не станет потворствовать желанию тех, кто ни во что не верит», и в отпущении грехов и причастии бывшему рейхсмаршалу отказал. Позже он вспоминал: «Он [Геринг] выглядел хуже, чем обычно. Стал критиковать метод казни и назвал его наиболее позорным для себя, учитывая свое прежнее положение».
Герман Геринг направляется к кафедре для дачи показаний на Нюрнбергском процессе
Как уже упоминалось, режим охраны в Нюрнбергской тюрьме был чрезвычайно строгим, а после оглашения приговора он был еще более ужесточен: полковник Эндрюс – как выяснилось, не совсем без оснований – считал, что в этой безвыходной ситуации кто-то из его подопечных может попытаться пойти по стопам Роберта Лея. Для начальника тюрьмы это было бы катастрофой и признанием его полной некомпетентности. Поэтому, когда Гереке ушел из камеры № 5, туда вошел лейтенант тюремной охраны Джон Уэтс, провел осмотр и обыск камеры, после чего доложил начальству, что ничего запрещенного не обнаружил.
Где-то в районе 21.30 обитателя камеры № 5 навестил тюремный врач доктор Людвиг Пфлюкер[138]. Конечно, доктору никакого доверия не было, и поэтому его сопровождал – как и было положено по инструкции – офицер тюремной охраны, в данном случае лейтенант Артур Маклинден. За те месяцы, что лейтенант провел в Германии, он, как всякий уважающий себя англосакс, не удосужился хоть немного изучить немецкий, поэтому ничего не понял из того, что говорили между собой доктор и осужденный. На самом деле слова Пфлюкера могли бы и насторожить – он сказал Герингу: «Ночь иногда может быть очень короткой». Это были не его проблемы – он охранник: он лишь проконтролировал, что после обмена репликами доктор выдал Герингу пилюлю со снотворным (на самом деле Пфлюкер дал ему плацебо – пустышку, просто соду, чтобы сон подсудимого не был слишком крепким), которую тот в его присутствии и принял. Как позже выяснилось: доктор и Маклинден были последними, кто входил в камеру № 5 и видел Германа Геринга живым.
Вскоре после ухода посетителей охранник Бингхэм через откидное камерное окошко проконтролировал ситуацию: «Когда я заглянул в камеру, я увидел, что Геринг лежит в постели на спине, в сапогах, брюках и куртке и держит книгу. Он лежал неподвижно около 15 минут, затем начал беспокойно двигать руками, подносил правую руку ко лбу, растирая его». Все было в норме – руки заключенного были на виду, как того и требовал заведенный полковником Эндрюсом порядок.
Герман Геринг во время перекрестного допроса
Примерно в 22.45, т. е. за полтора часа до мероприятия, тюремный охранник обнаружил, что с обитателем камеры № 5 что-то не так. Уже упоминавшийся Уитни Харрис писал: «Охранник заметил, что Геринг дернулся. Он позвал капрала охраны, и они ворвались в камеру. Они видели, как Геринг корчился в агонии. Когда прибыл врач, предсмертный хрип застрял у него в горле». Это – описание стороннего, хотя и хорошо информированного человека и не очевидца. Наверное, все же стоит обратиться к первоисточнику. В 22.30 15 октября рядового Бингхэма на посту к двери камеры № 5 сменил рядовой 26-го пехотного полка Гарольд Джонсон. Позже его, естественно, подробно допросили, и он дал следующие показания:
«Я заступил на дежурство как караульный второй смены у камеры Геринга в 22:30. В это время он лежал на своей койке, на спине с вытянутыми вдоль туловища руками поверх одеяла. Он оставался в таком положении без движений минут пять. Потом он поднял руку со сжатым кулаком, как будто закрывая глаза от света, затем опять положил ее сбоку поверх одеяла. Так он лежал совершенно неподвижно примерно до 22:40, когда сложил руки на груди, переплетя пальцы, и повернул голову к стене. Он лежал так минуты две-три, а потом опять вытянул руки по бокам. Было ровно 22:44, так как я посмотрел в этот момент на часы. Примерно через две-три минуты он как будто оцепенел и с его губ сорвался сдавленный вздох… [В этот момент, как и было положено по инструкции, Джонсон вызвал разводящего сержанта. – К. З.] Он лежал так минуты. Я сказал ему, что с Герингом что-то не так, и он полетел в кабинет администрации. Через несколько секунд он вернулся в сопровождении лейтенанта Крамера (ответственного офицера) и капеллана Гереке. Лейтенант Крамер заглянул в камеру, затем я отпер дверь, и он вместе с капелланом зашел внутрь. Я вошел следом за ними и осветил камеру».
Геринг без признаков жизни лежал на кровати, правая рука безвольно свешивалась к полу. Генри Гереке поднял и прощупал пульс. Его не было. Геринг был мертв. Прибывший чуть позже врач обнаружил во рту у него осколки стекла и затем констатировал смерть от отравления цианистым калием: Геринг покончил с собой, раскусив ампулу с ядом. (Еще до падения Третьего рейха Гитлер распорядился изготовить значительное количество ампул из тонкого стекла с цианистым калием, заключенных в латунную гильзу – чтобы предотвратить повреждение ампул. Их он раздавал своим сподвижникам, чтобы они имели возможность покончить с собой в случае угрозы оказаться в плену.) На столике в камере лежал небольшой конверт, подписанный H. Göring, в котором находились латунная гильза, в которой и была когда-то заключена ампула с цианистым калием, а также три записки: письмо супруге Эмме, урожденной Зоннеман, и дочери Эдде, обращение к немецкому народу с оправданием его действий и отрицанием обвинений союзников, письмо пастору Гереке. Кроме того, Геринг оставил записку, адресованную коменданту тюрьмы полковнику Бёртону Эндрюсу[139].
Главным было его послание СКС, которое гласило:
«Союзному Контрольному Совету! Я бы, не задумываясь, позволил себя расстрелять! Но повесить германского рейхсмаршала невозможно! Я не могу этого допустить ради Германии. Более того, у меня нет морального права подвергнуться наказанию, назначенному моими врагами. Поэтому я выбираю ту же смерть, что и великий Ганнибал.
Герман Геринг.
Мне было ясно с самого начала, что мне будет объявлен смертный приговор, поскольку я всегда рассматривал этот суд как исключительно политическую акцию победителей. Но я хотел пронаблюдать весь этот процесс целиком, ради блага моего народа, и я, по крайней мере, не ожидал, что мне будет отказано в смерти солдата. Перед Богом, моей страной и моей совестью я считаю себя свободным от обвинений, предъявленных мне вражеским трибуналом».
С церковью у Геринга были достаточно сложные отношения, судя по всему, он так до конца и не сделал свой выбор: христианин он или атеист – и на всякий случай решил все же заручиться «поддержкой» пастора. Он написал Генри Гереке:
«Дорогой пастор Гереке! Простите меня, но мне пришлось сделать это по политическим причинам. Я долго молился моему богу и чувствую, что поступаю правильно (расстрелять меня я бы им позволил). Пожалуйста, утешьте мою жену и передайте ей, что это не было всего лишь обычным самоубийством и что она может быть спокойна по поводу того, что бог не лишит меня за это своей великой милости.
Да защитит господь моих любимых и близких!
Да пребудет с вами, дорогой пастор, благословение божие во веки вечные.
Ваш Герман Геринг».
Самоубийство Геринга организаторы решили сохранить в секрете, и в нескольких газетах (например, в News Chronicle) утром вышли чуть ли не подробные описания, как вешали Геринга, – это еще раз подтвердило «объективность» западной прессы…
Как Геринг сумел достать ампулу с ядом, до сих пор точно не известно. Сам он в предсмертном письме, адресованном полковнику Бёртону Эндрюсу, утверждал, что все время процесса носил ее при себе. Отметим, что это письмо выглядит несколько издевательски, тем более что Геринг не переносил Эндрюса, который широко применял всевозможные способы давления на подсудимых вне судебного процесса, запрещал им общаться, тасовал соседей по столу во время трапезы и вообще делал все возможное, чтобы подсудимые чувствовали себя как можно неуютнее – если о подобном вообще можно говорить в отношении тюремного заключения. В свое время Эндрюс попытался заставить Геринга убирать свою камеру, и тот так возмутился, что у него случился сердечный приступ, после чего полковнику пришлось выделить для уборки камеры № 5 особого служителя. В письме отсутствует персональное обращение и стандартная форма вежливости, притом что Геринг, будучи человеком образованным и хорошо воспитанным, никогда об этом не забывал. Вот этот текст:
«Коменданту.
Капсула с ядом была при мне все время, с самого первого дня заключения меня под стражу. Когда меня доставили в Мондорф, у меня было три таких капсулы. Первую из них я специально спрятал в своей одежде таким образом, чтобы ее обнаружили при обыске. Вторую я прятал под коробкой с одеждой, когда раздевался перед сном, и забирал ее обратно, когда снова одевался утром. Я маскировал ее настолько хорошо и в Мондорфе и здесь, в нюрнбергской камере, что, несмотря на частые и очень тщательные обыски, обнаружить ее так и не удалось. Во время судебных заседаний капсула все время была при мне, спрятанной в моих высоких ботинках для верховой езды.
Третья капсула до сих пор находится в моем маленьком чемоданчике для туалетных принадлежностей – в круглой банке с кремом для кожи (спрятана в самом креме). Если бы мне это понадобилось, то я дважды мог забрать ее оттуда еще в Мондорфе. Прошу не наказывать никого из проводивших обыски, поскольку найти ампулу было практически невозможно, разве что по чистой случайности.
P.S. Д-р Гилберт сообщил мне, что Контрольный совет отказал мне в замене этой казни расстрелом!»
Предсмертные письма Германа Геринга
Подобные заявления Геринга чрезвычайно сомнительны. Для подсудимых Нюрнбергского процесса в тюрьме были установлены чрезвычайно строгие правила, обыск проводился минимум один раз в день, в ряде случаев – чаще. И если в ходе одного обыска еще можно было что-либо пропустить, то на следующий день этот просчет неизбежно был бы ликвидирован. Обыскивались и вещи заключенных, поэтому спрятать там что-либо было проблематично. Таким образом, Геринга и его вещи за время пребывания в Нюрнберге обыскивали примерно 350–400 раз!
Конечно же, самоубийство Геринга в целом и получение им яда практически сразу стали благодатной почвой для всевозможных конспирологических версий и измышлений. Их существует довольно много, в большинстве своем они совершенно дикие и явно фантастические, вроде того, что Геринг даже не отравился, а был введен в кому американцами с помощью некоего препарата, а потом просто случайно не выжил… Кратко приведем основные версии, сразу оговорившись, что все они не имеют никаких доказательств и, скорее всего, являются плодом фантазии:
– австриец Петер Мартин Блейбтрой (Bleibtreu), один из журналистов, аккредитованных на Нюрнбергском процессе, утверждал, что передал Герингу яд, прикрепив капсулу жевательной резинкой не то к подлокотнику, не то к ограждению (в принципе это нереально: до заседания в зал обычно никого не пускали);
– якобы обергруппенфюрер СС Эрих фон дем Бах, также содержавшийся в Нюрнбергской тюрьме, встретившись в тюремном коридоре с Герингом, быстро сунул ему в руку капсулу с цианидом, спрятанную в кусочке мыла (откуда у самого фон дем Баха ампула и почему у него ее не нашли, он комментировать не стал);
– якобы Геринг прятал яд… далее следуют варианты: под сиденьем унитаза, под золотой коронкой зуба, в пупке, под зачесанными назад волосами, в складках обвисшей кожи, в анальном отверстии и т. д., и т. п. (и прошел 350 обысков!);
– яд Герингу передал лейтенант Армии США Джек Уиллис, ведавший складом личных вещей заключенных в Нюрнбергской тюрьме; у него после процесса обнаружили несколько ценных предметов, принадлежавших Герингу, – часы, золотая ручка и т. д., и высказывалась версия, что это была плата за яд или за то, что он позволил Герингу взять яд из своих вещей (с другой стороны, Геринг очень часто дарил какие-то свои ценные вещи – у него их было много – тюремщикам, стараясь расположить их к себе);
– помощник главного обвинителя от СССР Марк Рагинский считал, что капсулу с ядом передала Герингу на свидании его жена Эмма – изо рта в рот, при прощальном поцелуе (версия также чрезвычайно уязвимая, кроме того, Эмми Зонненман была не столь решительным человеком и не стала бы носить во рту полдня ампулу со смертельным ядом).
Все версии имели примерно одинаковую вероятность, причем она была довольно мала, и историки долго не могли определиться с приоритетами. Пока, наконец, в феврале 2005 года не была озвучена еще одна версия, которая оказалась наиболее правдоподобной из всех – хотя, конечно же, на 100 % утверждать, что именно она имела место, тоже нельзя.
Сенсация появилась в Los Angeles Times, где было опубликовано интервью с 78-летним жителем Калифорнии Гербертом Ли Стиверсом. В 1946 году он, 19-летний солдат, служил в 26-м пехотном полку 1-й пехотной дивизии Армии США и вместе с товарищами занимался охраной и сопровождением нацистских военных преступников в зале Международного трибунала в Нюрнберге: это те самые американские солдаты в белых касках, которые хорошо видны на фотографиях. Они не носили оружия, но могли общаться с подсудимыми. Стиверс сообщил, что по просьбе своей знакомой немки Моны передал Герингу ручку, содержавшую некое «лекарство»: знакомые Моны Эрик и Матиас убедили его, что Геринг очень болен, а ему в тюрьме не дают необходимого лекарства. Рейхсмаршал умер, Мона исчезла, больше ее Герберт никогда не видел. «Как я понимаю, она меня использовала», – сказал Стиверс, но утверждал, что в 1946-м ему это даже не пришло в голову.
Рядовой Герберт Ли Стиверс в 1946 году
После самоубийства следователи подробно опрашивали тех солдат, что служили непосредственно в тюрьме, а тех, что стояли в зале, особо не трясли, и к Стиверсу каких-либо претензий не было. Он, естественно, никому не стал об этом рассказывать и всю жизнь боялся, что будет привлечен к ответственности, но при этом был убежден, что именно он передал Герингу цианид. Дать интервью его уговорила дочь, которая объяснила ему, что срок давности давно прошел и старику ничего не грозит. Что было на самом деле, мы, скорее всего, никогда не узнаем, но версия Стиверса кажется наиболее правдоподобной.
Казнь через повешение
Несмотря на активное противодействие британской стороны, все же было решено, что на мероприятие будут допущены журналисты (их доставили в 20.00 15 октября) – правда, не все желающие, а только по два человека от каждой из четырех союзных держав[140] (остальным – а их набралось около сотни – было предложено ждать развития событий в зале для прессы в здании Дворца юстиции). Эти 8 журналистов были единственными «независимыми свидетелями», присутствовавшими на мероприятии. «Свидетелями» достаточно условными: как мы уже писали, эшафот был закрыт брезентом и, следовательно, зрители сам момент смерти приговоренных увидеть не могли, а только момент их падения в открытый люк.
Всего на мероприятие были допущены 42 человека. Кроме 8 журналистов, это были официальный фотограф, который должен был зафиксировать на камеру тела казненных, переводчики, врачи, военные представители Союзных держав, офицеры охраны, палач и его помощник, медицинские эксперты, оба священника (оба в звании капитана) – лютеранский пастор Генри Гереке и католический священник отец Сикст О’Коннор. Также были приглашены два представителя немецкого народа: министр-президент Баварии социал-демократ доктор права Вильгельм Хёгнер и генеральный прокурор Высокого суда Нюрнберга доктор права Якоб Мейстнер.
Министр-президент Баварии Вильгельм Хёгнер был одним из двух немцев, присутствовавших при казни
Из-за самоубийства Германа Геринга пришлось несколько изменить планы: во-первых, начало мероприятия было отложено примерно на полтора часа, а затем члены комиссии отдали распоряжение, чтобы осужденных доставляли в зал с в наручниках и с руками за спиной – изначально предполагалось, что руки у них будут свободны. В чем была цель этой меры, объяснить сложно: предполагать, что кто-то из смертников начнет вырываться, было достаточно смело. Скорее всего – обычная перестраховка. Уже в зале, перед эшафотом, наручники снимались и вместо них руки смертников связывались прочной черной кожаной тесьмой, последнюю, в свою очередь, снимали, уже когда смертник стоял с петлей на шее. Приговоренных, каждого из которых сопровождали два американских военных полицейских в белых касках, доставляли в зал по одному, одновременно в зале не должно было находиться двое живых смертников, т. е. следующего заводили только после того, как палач дергал за рычаг, открывавший люк. Формально в эту же секунду казнимый должен был умереть, но, как уже говорилось выше, непрофессионализм палача привел к тому, что некоторые умирали довольно длительное время, тот же Риббентроп – порядка 15 минут. Некоторые из осужденных ударились головой о край люка и получили серьезные травмы, именно поэтому на посмертных фотографиях у некоторых в кровь разбитые лица, чего при нормальной организации казни быть не могло.
Приговоренных к смертной казни разбудили в 23.45 15 октября. По существующей традиции им был предложен последний ужин: ветчина, черный хлеб, чай, а также горячее – колбаски с картофельным салатом или блины с фруктовым салатом.
Собственно мероприятие стартовало вскоре после часа ночи 16 октября, если быть точным в 1.11 – эти данные приводит в своем репортаже Кингсбери Смит, присутствовавший на казни журналист от США[141].
1)[142] Все мемуаристы, а за ними и исследователи, особое внимание уделяют первому повешенному, который как раз и вошел в помещение для казни в 1.11 16 октября. Им, как говорилось выше, должен был быть Герман Геринг, причем в этом не было какого-либо умысла: организаторы мероприятия решили не выстраивать какого-либо «рейтинга» среди приговоренных и, чтобы избежать кривотолков и конспирологических построений, расставили их в том порядке, в каком они занимали свои места на скамье подсудимых. Сначала первый ряд слева направо, затем – второй ряд. После самоубийства Геринга следующим смертником на скамье подсудимых был Иоахим фон Риббентроп.
Бывший имперский министр иностранных дел в сопровождении двух полицейских поднялся на эшафот, где встал на люк под первой виселицей, ему связали ноги армейским ремнем. После этого офицер, стоявший у подножия виселиц, спросил его имя – это было заложено в формальную процедуру казни и далее повторялось из раза в раз. Получив ответ, он, по существующей традиции (а позже этот вопрос звучал для всех его коллег по приговору), спросил, желает ли осужденный что-либо сказать перед смертью. Он сказал по-немецки: «Боже, храни Германию. Господи, помилуй мою душу», – и затем добавил: «Можно мне еще кое-что сказать?» Получив разрешение, Риббентроп произнес: «Мое последнее желание состоит в том, чтобы Германия осознала свое единство и чтобы между Востоком и Западом было достигнуто понимание. Мое желание – миру мир».
Как вспоминает Кингсбери Смит: «Риббентроп смог до конца поддерживать видимость стоицизма. Он твердыми шагами направился к помосту виселицы […], поднялся по ступеням без каких-либо признаков нерешительности. Когда его повернули на помосте так, чтобы свидетели видели его лицо, он, как мне показалось, стиснул зубы; он поднял голову с прежней надменностью». В то же время советский фотокор Виктор Тёмин описал его несколько по-другому: «А тут Риббентропа ведут, да не ведут, тащат под руки. Он вроде бы вовсе не в себе. В уме повредился, что ли, от страха. Подняли его на эшафот. Поставили под петлей. Поп тут к нему подошел, пошептал что-то».
После этого Вудс надел Риббентропу на голову черный колпак, накинул ему на шею петлю и затянул веревку. Его помощник Джозеф Мальта нажал на рычаг, приводя в действие механизм, створки люка раскрылись, и Риббентроп рухнул вниз. Подобный порядок казни был согласован заранее и впоследствии повторен для всех приговоренных. Однако с самого начала все пошло не так: особого криминала в этом не было, но Риббентроп погиб не мгновенно и в результате умер именно от удушья (а не от перелома шеи), на что ушло около 15 минут. Смерть Риббентропа была зафиксирована в 1.29.
Под эшафотом труп вынимали из петли, врач проводил осмотр и официально фиксировал смерть (именно это время и считается временем смерти), после чего трупы клали в черные ящики, помещая на груди табличку с фамилией. Это также была стандартная для всех церемония.
Труп Иоахима фон Риббентропа
2) Риббентроп еще задыхался на виселице, когда в зал через две минуты после того, как Мальта нажал на рычаг, ввели следующего смертника – это был генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель. Напомним, что своего «предшественника» он не видел – эшафот был закрыт брезентом. Кингсбери Смит описал его так: «Кейтель не выглядел столь напряженным, как фон Риббентроп. Он, хотя его руки были связаны, высоко держал голову и шел к виселицам, сохраняя военную выправку. Когда спросили его имя, он громко произнес его и взошел на эшафот подобно тому, как, возможно, всходил на трибуну, принимая приветствия от германских армий. Он, несомненно, выглядел так, как будто не нуждался в помощи конвойных, шагавших рядом и державших его за руки. Взойдя на помост, он обернулся и посмотрел на присутствующих, выпячивая вперед подбородок с кичливостью высокомерного прусского офицера».
Он громко и четко произнес свои последние слова: «Я прошу Всемогущего Господа смилостивиться над народом Германии. Более двух миллионов германских солдат пошли на смерть за свое Отечество раньше меня. Теперь я следую за своими сыновьями – все это ради Германии». Смит пишет, что Кейтель поднялся на эшафот в 1.30, а вот его смерть была зафиксирована в 1.44.
Труп Вильгельма Кейтеля
3) Третьим был Эрнст Кальтенбруннер. Его последние слова были следующими: «Я горячо любил свой немецкий народ и свою родину. Я выполнил свой долг по законам моего народа, и мне жаль, что на этот раз моим народом руководили люди, которые не были солдатами, и что были совершены преступления, о которых я не имел никаких знаний». Согласно Смиту, он был казнен в 1.39; его смерть была зафиксирована в 1.52.
Труп Эрнста Кальтенбруннера
4) Идеолог национал-социализма Альфред Розенберг был в тот день единственным из смертников, кто отказался сказать последние слова. Врач зафиксировал его смерть в 1.59.
Труп Альфреда Розенберга
5) Следующим был генерал-губернатор Польши Ганс Франк. По свидетельству Кингсбери Смита, «он единственный из всех осужденных вошел в помещение для казни с улыбкой на лице. Несмотря на то, что этот человек нервничал и часто сглатывал слюну, он, после своего ареста обратившийся в римско-католическую веру, как будто чувствовал облегчение перед искуплением своих злодеяний». Свои последние слова он произнес очень тихо, практически шепотом: «Я благодарен за хорошее обращение со мной во время заключения и прошу Бога принять меня с милосердием». Смерть Франка была зафиксирована в 2.08.
Труп Ганса Франка
6) Кингсбери Смит пришел, что бывший имперский министр внутренних дел Вильгельм Фрик вошел в зал в 2.05. Его последние слова были довольно короткими: «Да здравствует вечная Германия». Его смерть была зафиксирована в 2.20.
Труп Вильгельма Фрика
7) Главный антисемит Третьего рейха Юлиус Штрейхер вошел в зал в 2.12. Штрейхер не был бы Штрейхером, если бы не попытался нарушить существующий порядок. Сначала он крикнул «Хайль Гитлер!». Затем он внезапно повернулся лицом к присутствовавшим здесь свидетелям, пристально посмотрел на них и вдруг громко выкрикнул: «Теперь я иду к Богу, Пурим Фест[143] 1946 года! А теперь к Богу. Большевики однажды повесят вас. Теперь я, по милости Бога, моего отца». От пафосных последних слов он отказался, произнеся лишь: «Адель, моя дорогая жена!»
Труп Юлиуса Штрейхера
8) Перед смертью генеральный уполномоченный по использованию рабочей силы Фриц Заукель произнес: «Я умираю невиновным. Приговор неправильный. Боже, защити Германию и сделай Германию снова великой. Да здравствует Германия! Боже, защити мою семью». Он был повешен в 2.26, а его смерть зафиксирована в 2.40.
Труп Фрица Заукеля
9) Предпоследним на эшафот взошел генерал-полковник Альфред Йодль. Как пишет Кингсбери Смит: «Черный воротник его военной формы завернулся на спине, как будто он одевался в спешке. В мрачный дом смерти Йодль вошел, явно испытывая страх. Он постоянно облизывал губы, его лицо было искаженным и осунувшимся, по ступеням к виселице он поднимался далеко не так уверенно, как Кейтель». Тем не менее в целом он сохранял спокойствие и четко произнес последние слова: «Приветствую тебя, моя Германия». В 2.34 Мальта дернул рычаг и Йодль провалился в люк. Его смерть была зафиксирована в 2.45.
Труп Альфреда Йодля
10) Последним был казнен Артур Зейсс-Инкварт. Это произошло в 2.38. Его последние слова: «Надеюсь, что эта казнь будет последней трагедией Второй мировой войны и что случившееся послужит уроком: мир и взаимопонимание должны существовать между народами. Я верю в Германию». Его смерть была зафиксирована, почти как и у Йодля, в 2.57. Как писал в уже упоминавшейся докладной Уитни Харрис: «Все закончилось – суд окончен, зло воздано, и, как сказал доктор Хёгнер: “Справедливость свершилась”».
Труп Артура Зейсса-Инкварта
Таким образом, все мероприятие, в ходе которого было повешено 10 человек, заняло 1 час 46 минут (можно часто встретить другие цифры – например, 1 час 24 минуты – какое время более точное, сказать нельзя). К концу мероприятия организаторы стали торопиться, сокращая паузы между казнями.
После того как был повешен последний – Зейсс-Инкварт, – в зал внесли тело Геринга, поставили носилки с ним под виселицей, что символизировало повешение, а после присоединили его труп к остальным. Виктор Тёмин вспоминал: «Когда со всеми управились, нас, прессу, пустили посмотреть. Фотографировать разрешили… Смотрим: что такое? Вешали десять, а лежат одиннадцать. И Геринг тут». Представители стран-союзников осмотрели тела, после чего поставили свои подписи в свидетельствах о смерти. Тела казненных (а также Геринга) были сфотографированы дважды: один раз одетыми и один раз обнаженными; затем они были завернуты в простыни и положены в гробы, последние официально опечатаны, чтобы исключить возможность пропажи тел или их подмены.
Труп Германа Геринга
Впереди была еще чрезвычайно важная и проводившаяся в обстановке полной секретности операция по утилизации останков военных преступников. Этой финальной части мероприятий, связанных с казнью, уделялось большое внимание, поскольку устроители стремились полностью исключить возможность того, чтобы место захоронения тел могло бы когда-либо в будущем превратиться в место паломничества или же стать просто местом притяжения. О казненных преступниках ничего не должно было напоминать, они должны были раствориться во «мраке и тумане». Организаторы приняли решение кремировать тела в Мюнхенском городском крематории, расположенном на Восточном кладбище (Ostfriedhof) в мюнхенском районе Обергизинг.
Утром 16 октября около 5.30 утра гробы погрузили в два специально подготовленных грузовика и в сопровождении двух джипов вооруженной охраны отправили в Мюнхен. Операция была залегендирована как доставка и кремация тел 11 американских военнослужащих, умерших в госпитале и подлежащих кремации, с тем чтобы затем их прах был отправлен домой. С целью конспирации к каждому гробу была прикреплена записка с «фамилией» солдата, чье тело там якобы находилось, – например, в записке, прикрепленной к гробу Геринга, значилось George Munger (Джордж Мангер). Около семи часов утра грузовики прибыли к зданию крематория. Сотрудники крематория не знали о том, кого они сжигают, – им также предназначалась версия об умерших американских солдатах. Здание крематория было оцеплено. Перед кремацией в присутствии четырех офицеров (по одному от США, Великобритании, Франции и СССР) проверялись печати, затем гробы вскрывались, чтобы убедиться в том, что труп не подменили.
После кремации, которая продолжалась несколько часов, прах военных преступников был помещен в 11 алюминиевых контейнеров (урн), которые были доставлены в конфискованную американской оккупационной администрацией белую оштукатуренную виллу «Оберхуммер» в Мюнхене-Зольне по адресу Хейльманнштрассе, 25. Там урны хранились до следующего утра. Прямо в саду за домом протекает небольшой ручей Венцбах (из-за ошибки в документе часто можно встретить в связи с этими событиями название Конвенцбах – это неправильно), приток реки Изар.
Вилла «Оберхуммер» на Хейльманнштрассе, 25. Современный вид
В четверг, 17 октября 1946 года, в обстановке полной секретности, без каких-либо свидетелей американские солдаты вышли на берег, открыли 11 алюминиевых контейнеров и высыпали прах в проточную воду[144]. Затем они разбили пустые контейнеры топорами, после чего затоптали осколки искореженного металла в землю. По официально объявленной версии, прах был в районе полуночи 18 октября высыпан с моста Мариенклаузен в Изарский канал – однако это была лишь дезинформация…