Ялмар Шахт (в центре) на пресс-конференции после оправдания на процессе
Хотя работа с финансами и занимала много времени, тем не менее Шахт озаботился тем, чтобы остаться в истории не как человек, который финансировал перевооружение нацистской Германии, а как немецкий патриот, случайно оказавшийся рядом с Гитлером, а затем и пострадавший от нацистов, т. е. практически антифашист. Он выпустил большое количество работ по политике и экономике, а также опубликовал несколько книг мемуаров, в т. ч. Abrechnung mit Hitler («Расплата с Гитлером»; 1948), 76 Jahre meines Lebens («76 лет моей жизни»; 1953; в русском переводе: «Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса 1923–1948», 2011), 1933. Wie eine Demokratie stirbt («1933. Как умирает демократия»; 1968). В «76 годах» Шахт попытался отрицать свое членство в НСДАП и процитировал письмо одной женщины, которая писала ему, что, несмотря на наличие у него Золотого партийного значка, он не может быть членом НСДАП, поскольку он масон и негодяй.
По иронии судьбы, самый старый из троих оправданных в Нюрнберге умер последним: Ялмар Шахт скончался 3 июня 1970 года в Мюнхене в возрасте 93 лет. Он был погребен на том самом Восточном кладбище Мюнхена, в крематории которого были сожжены тела его коллег по скамье подсудимых в Нюрнберге.
После освобождения Франц фон Папен также недолго пробыл на свободе – как и Шахт, он был арестован немецкими властями. 24 февраля 1947 года Палатой по денацификации бывший вице-канцлер в кабинете Гитлера был отнесен к «главным виновникам» и приговорен к 8 годам трудовых лагерей. В зачет ему были включены годы, которые он провел в тюрьме в Нюрнберге – т. е. с апреля 1945 года. Но и этого сокращенного срока ему отсидеть не довелось: 26 января 1947 года Апелляционная палата Нюрнберга смягчила приговор до фактически отбытого срока, одновременно фон Папен был полностью восстановлен в правах, и ему была возвращена изъятая у него собственность.
В 1949 году фон Папен обосновался в замке Бенценхофен в верхнешвабской общине Берг, построенном знаменитым мошенником и авантюристом Отто Бенце[148] в 1898–1901 годах. С этого времени бывший вице-канцлер начал многолетние и по большей части безуспешные попытки добиться назначения ему государственной пенсии, как дипломату, депутату, политику и государственному деятелю. Несмотря на то, что он занимал высшие посты еще до прихода к власти нацистов, тем не менее земельные власти постоянно отказывали ему, аргументируя свое решение его слишком тесными связями с нацистами, а также причастностью к нарушению принципов верховенства закона (решение Административного суда земли Баден-Вюртемберг). Однако в конце концов Папен в 1968 году добился начисления ему пенсии как военнослужащему – ему были положены выплаты по полученному ему в конце Первой мировой войны офицерскому званию майора.
Замок Бенценхофен в Берге
Своей главной целью уже довольно пожилой (к моменту освобождения ему было уже за 67 лет) Франц фон Папен поставил крайне трудно выполнимую задачу: оправдать политику, проводимую им в 1930-е годы и приведшую к приходу к власти Гитлера. Для этого он занялся написанием мемуаров и опубликовал три книги воспоминаний и большое число статей, где представлял себя противником нацистского режима, который сотрудничал с ним, исключительно чтобы смягчить его политику или последствия принимаемых им решений. В 1952 году в Мюнхене вышла книга Der Wahrheit eine Gasse («Правда одного пути»)[149], в 1954 году в Гёттингене – Europa, was nun? Betrachtungen zur Politik der Westmächte («Европа, что теперь? Размышления о политике западных держав»), где он проводил параллели с ситуацией в Германии в начале 1930-х годов с холодной войной 1950-х; в 1968 году в Майнце – Vom Scheitern einer Demokratie: 1930–1933 («Крах демократии»). Попытки, по большому счету, не удались, поскольку критики и историки в своих рецензиях и работах негативно отнеслись к ним. Автора обвинили в том, что он преуменьшает свою роль в падении Веймарской республики. Так, Теодор Эшенбург назвал его представления о политике «детскими, примитивными» и резюмировал: «Тщеславие и политический талант находятся в обратной зависимости друг от друга»[150]. А автор книги о вице-канцлере[151] американский историк Ричард Рольфс написал: «В последние годы жизни Папен был трагическим примером интеллектуала, пытавшегося логически опровергнуть свой очевидный вклад в гитлеровскую тоталитарную систему. Несмотря на то, что он полностью отрицал нацистскую идеологию, его многолетняя добросовестная служба Гитлеру сводит на нет всю критику национал-социализма»[152].
Умер Франц фон Папен от пневмонии 2 мая 1969 года в возрасте 89 лет в Оберзасбахе (Баден). Он был погребен на кладбище Нидерлимберг в Валлерфангене (Саар).
Самым молодым из оправданных был ровесник века Ганс Фриче: когда был оглашен вердикт суда, ему было 46 лет. Заметим, что в отличие от Шахта и Папена, которые были уверены (или по крайней мере делали вид), что они явно чужие на скамье подсудимых и будут оправданы, Фриче совершенно не ожидал оправдательного приговора. т. е. он понимал, что его фигура слишком мелкая для подобного процесса, но и сознавал, что кому-то надо ответить за ту ложь, которую он очень активно помогал распространять Йозефу Геббельсу. Впрочем, из Нюрнберга он уехать не успел и был задержан немецкими властями, которые, видимо, также скептически отнеслись к оправдательному вердикту Трибунала и имели на виновность того же Фриче свою точку зрения.
Особо активную деятельность развил генеральный прокурор при Высшем земельном суде Бамберга и одновременно генеральный прокурор Кассационного суда при баварском Министерстве по особым вопросам (денацификация) Томас Делер. Он сделал все возможное, чтобы собрать материалы против Фриче, вплоть до того, что в газетах были размещены объявления с призывом присылать материалы и давать свидетельские показания. Материалов хватило на два процесса (основной и по апелляции). То, на что не стали обращать внимание члены Высокого трибунала, стало предметом рассмотрения немецких судей. Как выяснилось, против Фриче было много чего. Во-первых, невозможно было отрицать, что он являлся ведущим пропагандистом Третьего рейха и по долгу службы оказывал большое влияние на формирование общественного мнения в духе верности Гитлеру и национал-социалистическим властям. Затем, хотя он не выступал с призывами к преследованию евреев, «его пропаганда во многом способствовала созданию благоприятного настроения для этого в народе»[153]. Наконец, своими передачами он «ради своей карьеры скрывал преступные стороны нацистского режима», т. е. откровенно лгал немецкому народу. Ну и далее по мелочам.
Ганс Фриче дает свидетельские показания на процессе Американского военного трибунала по делу нацистских юристов, 5 марта 1947 года
4 февраля 1947 года Палата по денацификации Нюрнберга отнесла Фриче к «главным виновным» и приговорила к девяти годам трудовых лагерей. Кроме того, ему пожизненно было запрещено заниматься журналистикой, а также преподаванием или воспитанием. Впрочем, отсидеть ему пришлось не весь срок, а только пять с половиной лет (с зачетом заключения с мая 1945 года). Но если его подельники смогли добиться освобождения по юридическим основаниям, то Фриче был амнистирован 29 сентября 1950 года. После освобождения он работал в разных местах, в т. ч. руководителем отдела рекламы различных промышленных компаний в земле Северном Рейне – Вестфалии, а затем – в филиале французской фирмы по производству косметики. Конечно же, Фриче тоже озаботился написанием мемуаров. Однако, как мы помним, журналистикой ему заниматься запретили, и, следовательно, публикуя книгу, он мог подвергнуться преследованию. В связи с этим написанные им книги стали выходить под именем его подруги (а с 1951 года законной супруги) Хильдегарды Шпрингер, которая до 1945 года работала вместе с ним в геббельсовском Имперском министерстве народного просвещения и пропаганды. Таким образом, свет увидели две книги «Хильдегарды Шпрингер, рассказанные Гансом Фриче»: в 1949 году в Штутгарте вышла Es sprach Hans Fritzsche: Nach Briefen, Gesprächen und Dokumenten («Говорит Ганс Фриче: по письмам, беседам и документам»), а в 1953 году в Гейдельберге – Das Schwert auf der Waage. Hans Fritzsche über Nürnberg («Меч на весах. Ганс Фриче над Нюрнбергом»).
Несмотря на свою молодость, Ганс Фриче ушел из жизни первым из троих оправданных – раньше, чем старцы Папен и Шахт. Он скончался от рака легких 27 сентября 1953 года в возрасте 53 лет в кёльнском районе Мерхейм (Северный Рейн – Вестфалия). Узнав о его смерти, Хильдегарда Шпрингер-Фриче покончила с собой.
Заключенные тюрьмы Шпандау
Хотя советская сторона еще до начала процесса выдвигала идею договориться, чтобы все подсудимые в конце концов получили смертные приговоры, уже при открытии процесса и подготовки обвинения было ясно, что одни подсудимые совершили более тяжелые преступления, чем другие. Исходя из этого акта, со временем даже советская сторона согласилась, что высшую меру наказания получат не все, а кто-то по приговору отправится отбывать наказание в «места не столь отдаленные». Здесь и возникла проблема: дело в том, что подробных «мест» априори не существовало. Люди, приговоренные судом к тюремному заключению, должны отбывать наказание в тюрьмах, которые контролируются теми же властями, которые их приговорили, а не передаваться кому-либо другому (в противном случае этот кто-то, как получивший ответственность и власть, и будет судьбу заключенных определять). Конечно же, никаких мест заключения, контролируемых всеми четырьмя державами-победительницами, не существовало. Следовательно, их надо было создать – тем более что первоначально предполагалось, что процесс Международного военного трибунала над главными военными преступниками – лишь первый в целой череде международных процессов над более мелкими и военными преступниками, которые предполагалось уже «разобрать» по принадлежности и по ведомствам. Таким образом, число будущих сидельцев ориентировочно определялось в 200–300 человек. Как мы знаем, этого не произошло: еще шел процесс, а уже 5 марта 1946 года Уинстон Черчилль произнес свою знаменитую Фултонскую речь, которая ознаменовала начало холодной войны – вскоре какое-либо дальнейшее сотрудничество полностью сойдет на нет[154].
Комплекс зданий Межсоюзнической тюрьмы Шпандау в 1987 году
В связи с этим в результате целого ряда мероприятий в конце 1946 года представители союзников (в данном случае, естественно, речь идет о Контрольном совете) с местом заключения определились, в связи с этим появилось чрезвычайно интересное в мировой истории явление – расположенная в британском секторе Западного Берлина Межсоюзная тюрьма Шпандау (МТШ)[155]. Директива СКС № 35, регулировавшая вопросы приведения в исполнение приговора МВТ, предусматривала – вполне, кстати, логично, – что отбывать наказание осужденные к различным срокам должны в Берлине: как-никак именно этот город находился под общим управлением четырех держав. На «конкурс» было представлено 14 тюрем, находившихся на территории четырех секторов Берлина, победила тюрьме Шпандау – она была достаточно современной, удобной по планировке, вместительной, а также стояла изолированно и при проведении небольших изменений была чрезвычайно удобна для организации охраны.
Комплекс тюремных зданий, включая и центральный красного кирпича тюремный четырехэтажный крестообразной формы замок Шпандау, располагался в одноименном пригороде Берлина на пересечении Вильгельмштрассе[156] и Адамштрассе (официальный адрес: Вильгельмштрассе, 23). Это пенитенциарное учреждение было возведено в 1876 году, и через три года здесь была открыта военная тюрьма, а при Веймарской республике, с 1919 года, сюда стали также присылать для отбытия наказания также и гражданских лиц. В годы войны Шпандау была военной тюрьмой предварительного заключения, а также пересыльной тюрьмой и местом для военнослужащих, ожидающих приговора трибунала. В тюрьме Шпандау также приводились в исполнение смертные приговоры, для чего на ее территории еще в конце XIX века было оборудовано специальное помещение с вполне функционирующей на 1946 год гильотиной; пол был выложен плиткой и имел наклон для стока крови, также здесь была вмурована в стены балка с крючьями для одновременной казни через повешение 8 осужденных. Это «оборудование» было демонтировано за ненадобностью в 1947 году, а чтобы плитка на полу не пропадала, здесь была оборудована операционная.
Тюрьма Шпандау была довольно большой по немецким меркам – она занимала территорию в 3,2 гектара, в ней находилось 132 одиночные камеры, четыре карцера и 10 общих камер (залов) по 40 человек каждая, таким образом, она была рассчитана на немногим более 600 заключенных, что с учетом вышеприведенных обстоятельств о перспективах наличия нескольких сотен военных преступников было вполне достаточно – с запасом. Впрочем, из-за изменения ситуации возникла несколько дикая ситуация, но об этом позже. Размеры одиночной камеры, площадью около 8 м2: около трех метров в длину, 2,7 метра в ширину, потолки высотой четыре метра.
Изначально тюремный замок был обнесен кирпичной шестиметровой стеной, при подготовке тюрьмы к приему военных преступников были построены с внешней стороны еще два трехметровых забора из металлической сетки с колючей проволокой, причем к той из них, что была ближе к тюрьме, был подключен ток высокого напряжения (4000 вольт)[157]. Ширина запретной зоны между кирпичной стеной и внешним проволочным ограждением составляла 3—10 метров. Между заборами проходила дорожка, предназначенная для патрулей с собаками. Окружающая тюрьму территория была очищена: деревья и кустарники вырублены, оставлена голая земля; в темное время суток она освещалась мощными прожекторами. По периметру основной (кирпичной) стены были возведены шесть деревянных сторожевых вышек, на которых постоянно находились посты № 1–6, пост № 7 – входные ворота со стороны Вильгельмштрассе, которые являлись единственным входом на территорию тюрьмы. Каждая вышка стояла на квадратном основании 2,5 × 2,5 метра, наверху находилась деревянная будка 1 × 1 метр, к которой вела железная лестница-стремянка (она по звонку опускалась при смене поста, а потом снова поднималась). В октябре 1955 года вместо деревянных вышек были построены квадратные бетонные, с дверью внизу и железной лестницей (и промежуточной площадкой) внутри; была также увеличена площадь будки – до 2 × 2 метра.
Главный вход в Межсоюзническую тюрьму Шпандау
Внутри главных ворот (пост № 7) справа находилась комната отдыха охраны, напротив нее – четыре объединенные офицерские квартиры. На вышках были установлены два ручных пулемета «Брен» (сами караульные были вооружены пистолетами-пулеметами) и два прожектора, посты были оборудованы телефоном, по которому можно было связаться с караульным помещением, а также кнопкой включения тока в металлической сетке. После переоборудования вышек в 1955 году на площадке были размещены: обогреватель, решетчатая скамейка-полка (для подсумка с четырьмя запасными магазинами, противогазом, каской, радиостанцией). Застекленная дверь вела на опоясывающую будку наблюдательную площадку, огороженную бетонными бортами; сверху площадку полностью укрывал козырек. На каждой вышке на противоположных бортах площадки были установлены два стационарных мощных поворачивающихся прожектора. Для более надежного огневого прикрытия периметра у часовых постов № 1, № 3 и № 5 на вышках, кроме автоматов, имелись три пулемета РПК с боезапасом (еще один пулемет находился в караульном помещении). Днем часовой вел наблюдение, «нарезая круги» вокруг будки, через определенные промежутки времени по телефону докладывая обстановку, вечером нес службу с использованием прожекторов. Для исключения несанкционированного доступа на вышку извне после того, как смена часовых на вышке была произведена, разводящий запирал входную дверь специальным ключом. На вышке имелась также закрытая предохранительным стеклом кнопка тревожной сигнализации[158]. В тюрьме была оборудована автономная электростанция, т. е. обесточить ее извне было невозможно.
Поскольку достаточно быстро стало ясно, что никакого «наплыва» военных преступников в Шпандау не будет, потребовалась серьезная перепланировка и реконструкция внутренних помещений тюрьмы. Работы прошли в пожарном порядке в течение нескольких месяцев и к моменту вынесения приговора были в целом завершены. Поскольку такового количества помещений не требовалось, решено было использовать только 1-й этаж тюремного замка (и, естественно, подвальные помещения), который был изолирован от остальных помещений. Был проведен ремонт санитарных комнат, в камерах заменили напольное покрытие, сделали косметический ремонт и провели модификацию, завезли мебель и оборудование, в т. ч. в специальное дезинфекционное помещение и больничный стационар.
На 1-м этаже тюремного замка, который был подготовлен для заключенных, вдоль длинного коридора размещалось 32 одиночные камеры со сводчатыми потолками. Поскольку заключенных было всего семеро и новых поступлений не предвиделось, между их камерами были оставлены свободные – для того, чтобы исключить возможность перестукивания. В одной из камер была размещена библиотека, в другой – часовня. Стены камер были выкрашены в грязно-желтый цвет, вверху стены вдоль выбеленного потолка шла тоже белая полоса. Под потолком на стене, расположенной напротив двери, располагалось небольшое окно с коричневым целлулоидом вместо стекла и закрытое решеткой. Камеры были оборудованы однотипно: слева у стены находилась черная металлическая кровать с матрасом, покрытая серым одеялом. У стены справа стоял старый, покрытый коричневым лаком, обшарпанный стол размером 100×60 см, деревянный стул с прямой спинкой, на стене висел открытый кухонный шкафчик (с одной полкой) размером 60×40 см. В углу у двери был смонтирован смывной унитаз с черным сиденьем. В глазок в двери камеры охранник мог всегда видеть сидящего или лежащего заключенного[159].
Администрация и охрана
Управление МТШ было уникальным и в то же время чрезвычайно сложным, особенно когда дело касалось принятия каких-либо решений, а не буквального исполнения распорядка, который был утвержден при создании МТШ в 1946 году. Внешнюю охрану попеременно осуществляли воинские контингенты четырех стран-победительниц, внутреннюю службу несли одновременно надзиратели из всех четырех стран, кроме того, был наемный персонал. Руководство МТШ осуществляли сразу четыре (!) директора – по одному от каждой из стран, причем если текущую работу возглавлял один из них по очереди (одновременно внешнюю охрану нес контингент той же страны), то любые важные решения по содержанию заключенных принимались исключительно коллегиально, для чего директора 2–3 раза в неделю собирались в помещении тюрьмы (а заодно осуществляли контроль за исполнением коллегами инструкций и решали вопросы со своим персоналом).
Советский караул у ворот тюрьмы Шпандау
Директора и их заместители должны были отчитываться перед судебной комиссией СКС. (Парадокс, но кроме управления МТШ единственным направлением совместной деятельности СКС в конце концов осталось руководство четырехсторонним Центром безопасности полетов.) Директора, как и наружная охрана, сменяли друг друга ежемесячно: смена происходила в 12.00 первого числа каждого месяца. Следовательно, каждая из сторон руководила МТШ три месяца в году. Порядок был установлен раз и навсегда и был следующим: январь (Великобритания), февраль (Франция), март (СССР), апрель (США), май (Великобритания), июнь (Франция), июль (СССР), август (США), сентябрь (Великобритания), октябрь (Франция), ноябрь (СССР), декабрь (США). Ниже приведем полный список директоров МТШ – он приведен на уникальном сайте Андрея Николаевича Плотникова[160], который можно смело рекомендовать всем, кто интересуется данной тюрьмой и этим интереснейшим периодом ее истории.
Директора МТШ от СССР: майор С. М. Политов (декабрь 1946 – июль 1948); подполковник Картмазов (июль 1948 – июль 1950); майор Потемин (июль 1950 – март 1951); лейтенант Федоров (август – октябрь 1951, врио); подполковник Алябьев (октябрь 1951 – ноябрь 1954); подполковник Макарычев (декабрь 1954 – декабрь 1957); капитан Шлычков (декабрь 1957 – апрель 1958, врио); подполковник Мартынов (апрель 1958 – октябрь 1959); подполковник Перерва (ноябрь 1959 – январь 1961); подполковник Лазарев (февраль 1961 – октябрь 1967); подполковник П. П. Тарутта (октябрь 1967 – сентябрь 1970); майор Шмаков (сентябрь 1970 – декабрь 1971); майор Ефремов (декабрь 1971 – июль 1973); майор Войтов (июль 1973 – август 1974, врио); майор Федоров (август – сентябрь 1974, декабрь 1975 – апрель 1976, врио); майор Деев (сентябрь 1974 – ноябрь 1975); майор Бобовников (апрель 1976 – август 1978); майор Плессюк (сентябрь 1987 – октябрь 1978, врио); подполковник Савин (ноябрь 1978 – сентябрь 1983); подполковник В. А. Черных (сентябрь 1983 – январь 1988).
Директора МТШ от Великобритании: сквадрон-лидер Хьюг Куинлан (декабрь 1946 – сентябрь 1947); подполковник Байер (сентябрь – декабрь 1947); подполковник Гофф (декабрь 1947 – март 1948); подполковник Барке-Мерфи (апрель 1948 – апрель 1949); подполковник Ле Корню (апрель 1949 – декабрь 1952); подполковник Говард Мич (декабрь 1952 – март 1953); подполковник Виккерc (март 1953 – сентябрь 1957); Чисхольм (октябрь – декабрь 1957); подполковник Бэнфилд (январь 1958 – октябрь 1971); Де Вюрле (ноябрь 1971 – август 1974); Джордж Смедли (август 1974 – февраль 1976); Маршалл (февраль 1976 – сентябрь 1979); Лонг (сентябрь 1979 – сентябрь 1981); подполковник Тони Ле Тиссьер (октябрь 1981 – январь 1988).
Директора МТШ от США: майор Джайс (декабрь 1946 – март 1947); Фрэнк (март – декабрь 1947); майор Миллер (январь 1948 – июнь 1949); подполковник Смит (июнь 1949 – апрель 1951); майор Райс (апрель 1951 – май 1952); майор Колдуэлл (июнь 1952 – январь 1954); подполковник Лонг (январь – ноябрь 1954); подполковник Ярл (декабрь 1954 – ноябрь 1955); капитан Джордж (ноябрь 1955 – июль 1957); подполковник Рональд Спирс (июль 1957 – июль 1958); майор Федюшка (июль 1958 – декабрь 1961); подполковник Дрейк (декабрь 1961 – август 1964); подполковник Юджин Берд (август 1964 – январь 1972); Донхэм (январь – июль 1972); Дарольд Кин (июль 1972 – январь 1988).
Директора МТШ от Франции: майор Стамбах (декабрь 1946 – январь 1947); Дарбуа (январь 1947 – сентябрь 1954); Фарион (октябрь 1954 – июль 1973); Мишель Планэ (август 1973 – январь 1988).
Кроме непосредственного исполнения по очереди обязанностей директора и руководства своим контингентом, директора имели и ряд постоянных обязанностей. «Советский директор отвечает за наем и организацию работы несоюзного персонала. На британского директора возложена эксплуатация и поддержание в надлежащем состоянии всех тюремных построек. Кроме того, он осуществляет связь с оккупационными властями, ведь Шпандау находится в британском секторе Берлина. Задача американского директора в МТШ – закупка и обеспечение функционирования технических систем и оборудования. Французский директор контролирует всю финансовую деятельность тюрьмы»[161].
Внешнюю охрану тюрьмы несли попеременно два караула, ежесуточно сменявшие друг друга на протяжении месяца – по 27 человек каждый (всего 54 человека), т. е. 1 офицер, 1 мастер-сержант, 6 унтер-офицеров и 22 солдата с автоматами и гранатами со слезоточивым газом (всего 54 человека). По другим данным, советский караул в конце 1960-х годов состоял из начальника караула, помощник начальника, 2 разводящих, 2 патрульных, 7 трехсменных поста (21 человек), связиста и повара – всего 29 человек[162]. Личный состав караула, который не нес службы, квартировал не на территории тюрьмы, а в своих казармах. С советской стороны караул несла 2-я мотострелковая рота 133-го отдельного батальона охраны штаба СВА в Германии, дислоцированного в берлинском районе Карлсхорст[163].
Внутренняя охрана состояла из постоянных (т. е. не менявшихся ежемесячно) надзирателей в равном количестве от четырех стран, осуществлявших круглосуточное дежурство. Охрану внутренних постов осуществляли смешанные посты: надзиратели разных стран по часу дежурили с внешней стороны тюрьмы вместе с часовым на главных воротах, потом несколько часов у камер. После того как в МТШ остался один Рудольф Гесс (1966 год), количество надзирателей было сокращено до пяти от каждой из страны-победительницы (всего 20 человек). Были установлены три внутренних поста, на которых находились надзиратели от трех стран: при входе в блок (там находился также старший дежурный надзиратель), у камеры заключенного (пост в блоке), у входных ворот. Как пишет непосредственный участник событий А. Н. Плотников, «график дежурств составлен таким образом, что на смене одновременно находятся представители трех стран. У четвертой страны – перерыв, здесь это называется “пауза”. Смена надзирателей производится три раза в сутки: в 0.00, 8.00 и 16.00. Старший дежурный надзиратель заступает на свой пост на все восемь часов дежурства. А надзиратели в блоке и у ворот меняются местами через четыре часа, т. е. дополнительно в 4.00, 12.00 и 20.00. Таким образом, исключается возможность принятия любой из стран односторонних мер в отношении заключенного и все надзиратели в течение своей смены имеют возможность непосредственно видеть своего подопечного»[164].
Для контроля за состоянием здоровья от каждой из стран-победительниц назначался офицер-врач; они проводили время от времени обследование заключенных, а лечение согласовывали между собой.
Также в МТШ работал вспомогательный персонал, отвечавший за обслуживание собственно здания и заключенных: электрики, уборщики, повара, переводчики, официанты, медперсонал, священники и т. д. (контактировать с заключенными могли только санитары и священник). Этот персонал набирался из представителей стран – членов ООН, но ни в коем случае – стран-победительниц и Германии; языком общения в Шпандау был установлен немецкий. Отметим, что содержание МТШ обходилось где-то в 500–700 тысяч дойчмарок ежегодно, оно оплачивалось из городского бюджета Берлина, позже – из федеральной казны ФРГ.
Смена французского караула советским у главных ворот тюрьмы Шпандау
Что касается режима содержания заключенных, первоначально никаких поблажек не только не было предусмотрено, но и специально подчеркивалось, что он ничем не будет отличаться от режима, существовавшего в других подобных местах заключения – т. е. в тюремных замках Германии. То, что эти люди были когда-то крупными государственными и военными деятелями, ничего не значило: теперь они по статусу ничем не отличались от обычных (ну, конечно, не совсем обычных) осужденных уголовных преступников.
Распорядок дня заключенных был следующим: подъем в 6.00 утра, затем личная гигиена, уборка камер (заключенные должны были это делать сами) и коридоров; завтрак; затем время для работы в саду и клейка конвертов. После обеда – часовой отдых, вновь работа в саду; в 17.00 – ужин; в 22.00 – отбой. Ночью в камерах время от времени включался свет для проверки. Ежедневно заключенным полагалось две прогулки по полчаса; по понедельникам, средам и пятницам их посещал цирюльник – брил их, при необходимости – стриг. Заключенным разрешалось написать в месяц одно письмо родственникам (и получить одно письмо от них) объемом до 1300 слов (четыре страницы), раз в два месяца – получасовое свидание с родными. Они также имели право пользоваться тюремной библиотекой (ее заведующим был назначен Эрих Рэдер, помощником – Карл Дёниц), при том что какая-либо политическая литература там отсутствовала. Библиотека получала также прессу, однако политические материалы в ней удалялись и заключенные не имели возможности следить за политической ситуацией в Германии и мире.
Тюремный коридор в тюрьме Шпандау, где находились камеры заключенных
Кормили сидельцев МТШ точно так же, как и любого другого заключенного в немецкой тюрьме; специально оговаривалось, что рацион не должен отличаться от стандартного и был довольно однообразен: кофе, хлеб, суп, картошка. В то же время существовали определенные особенности в зависимости от того, какая была администрация, контролировавшая приготовление пищи: при советских директорах рацион немецких тюрем соблюдался в точности, а американцы даже зимой добавляли к основному питанию свежие фрукты и овощи. Условия содержания заключенных регулярно ухудшались в месяцы управления советской администрации. Впрочем, где-то начиная с начала 1960-х годов постепенно рацион стал разнообразнее, но здесь надо отметить и изменение рациона в западногерманских тюрьмах вообще.
Выше уже упоминалось, что заключенные могли работать в тюремном саду – там каждому желающему был выделен участок, где тот мог заниматься садоводством и огородничеством. Каждый сажал (или не сажал) то, что считал нужным: Дёниц, например, отдавал предпочтение бобовым, Функ – томатам, Шпеер выращивал цветы.
Заключенные и освобожденные
Собственно в качестве МТШ тюремный замок начал функционировать 18 июля 1947 года, когда сюда доставили из Нюрнберга семерых осужденных. Вернее, из Нюрнберга их на самолете доставили в аэропорт Берлин-Гатов, а уже оттуда на автобусе доставили в МТШ. По прибытии (на самом деле раньше) им были присвоены номера, по которым их и стали именовать, по имени их называть запрещалось (в скобках напомним приговор): № 1 – Бальдур фон Ширах (20 лет тюрьмы), № 2 – Карл Дёниц (10 лет тюрьмы), № 3 – Константин фон Нейрат (15 лет тюрьмы), № 4 – Эрих Рэдер (пожизненное заключение), № 5 – Альберт Шпеер (пожизненное заключение), № 6 – Вальтер Функ (пожизненное заключение), № 7 – Рудольф Гесс (пожизненное заключение).
Формально досрочное освобождение предусмотрено не было, хотя возможность помилования теоретически никто не отменял. Тем не менее заключенные МТШ либо отбыли свой срок полностью, либо были освобождены досрочно по состоянию здоровья. Последнее было вполне предсказуемо, поскольку ряд осужденных были довольно возрастными и у многих имелся целый букет болезней.
Первые попытки освобождения заключенных начали предприниматься еще в 1951 году и формально были инициированы «немецкой общественностью», хотя и с благословения американцев. Прежде всего пытались привлечь внимание к состоянию здоровья – действительно плохому – барона фон Нейрата. Однако советская сторона категорически высказалась по этому вопросу, представив заинтересованным сторонам ответ от 19 апреля 1952 года за подписью министра иностранных дел СССР Андрея Вышинского и председателя Советской контрольной комиссии в Германии генерала армии Василия Чуйкова:
«1. Устав тюрьмы в Шпандау, где находится Нейрат, предоставляет дирекции тюрьмы право, помимо оказания заключенным медицинской помощи со стороны тюремных врачей, разрешить консультацию с врачами-специалистами, что может быть сделано и в отношении Нейрата.
2. Перевод Нейрата в госпиталь вне тюрьмы фактически будет означать его освобождение, так как для возвращения Нейрата в тюрьму из госпиталя потребуется четырехстороннее согласие, на что не приходится рассчитывать. Вместе с тем это может создать нежелательный прецедент для других заключенных тюрьмы в Шпандау.
3. Следует также учитывать, что Нейрат был имперским протектором Богемии и Моравии. Поэтому освобождение его из тюрьмы и перевод в госпиталь может вызвать нежелательную реакцию в Чехословакии»[165].
В общем, пока был жив Сталин, никаких перспектив освобождения заключенных не было. А вот после его смерти и, что более важно, попыток Никиты Хрущева наладить слишком натянутые отношения с бывшими союзниками, а также с Германией в этих отношениях явно наметились тенденции к потеплению. Стало понятно, что советское руководство готово идти на уступки – особенно если они не носят слишком принципиальный характер. Этим на Западе сразу же воспользовались: появились обращения об освобождении уже не только Нейрата, но и Рэдера, да и вообще о смягчении режима. 6 апреля 1954 года в Берлине состоялось четырехстороннее заседание по «вопросу о смягчении режима содержания заключенных главных немецких военных преступников». Представлявший СССР верховный комиссар в Германии и посол в ГДР Владимир Семенов доложил: «Мы не считаем необходимым отклонить это предложение… предлагаем не возражать против этого… по нашему мнению, с этим предложением можно согласиться… считаем возможным принять это предложение». Первый шаг был сделан.
В принципе было вполне закономерным, что первым из тюрьмы Шпандау на свободу вышел бывший имперский министр иностранных дел барон Константин фон Нейрат, которому к этому моменту уже исполнился 81 год. 12 сентября 1954-го он перенес инфаркт миокарда, после чего прошел медицинское освидетельствование. Было принято решение о нецелесообразности его дальнейшего содержания под стражей. Идею его освобождения активно педалировал Ватикан – Нейрат был правоверным католиком. 25 октября того же года из Москвы в советское посольство в Праге была направлена шифротелеграмма, в которой, среди прочего, значилось: «Видные западногерманские общественные деятели Вирт, Фасбиндер и др., а также немецкие церковные круги обращаются к советским представителям в Берлине с просьбой о смягчении участи Нейрата… Нейрату 82 года, страдает артериосклерозом, гипертонией и другими болезнями. По заключению врачей, положение Нейрата тяжелое и он долго не проживет. Американские власти неоднократно ставили вопрос об облегчении условий заключения Нейрата»[166]. СССР запрашивало мнение Чехословакии по этому вопросу.
6 ноября 1954 года Нейрат был освобожден. В заключении он провел восемь лет и один месяц, ему оставалось еще семь лет (без одного месяца). После освобождения он прожил еще два года и скончался 14 августа 1956 года в усадьбе Лейнфельдер-Хоф, в районе Энцвейхинген города Файхинген-на-Энце в Людвигсбургском округе Вюртемберга. Половину этого поместья с усадьбой барон приобрел еще в 1912 году у графини Ольги фон Люттихау (оставшуюся часть он докупил в 1934-м). Ему было 83 года.
Следующим, в 1955 году, был освобожден 79-летний гросс-адмирал Эрих Рэдер. Здоровье его уже давно пошаливало, особенно он страдал от тяжелой формы ревматизма. Его верная супруга при поддержке различных ветеранов Кригсмарине несколько раз инициировала кампании за освобождение адмирала, и хотя они не завершились успехом, все же необходимую почву подготовили. События развивались стремительно: 9 сентября в Москву с официальным визитом прибыл бундесканцлер Германии Конрад Аденауэр, 15 сентября Президиум ЦК КПСС санкционирует освобождение Рэдера, а 26 сентября тот выходит на свободу. Формально с этой инициативой выступила британская сторона…
Рэдер поселился в Липпштадте (Вестфалия) с женой и дочерью, а затем перебрался в Киль. В 1957 году он выпустил книгу мемуаров «Mein Leben» («Моя жизнь»)[167] – на самом деле он их не писал, а скорее наговорил, а реальным автором был его старый знакомый адмирал Эрих Фёрсте. Как бы то ни было, цель мемуаров осталась без изменений – показать, что судить Рэдера в Нюрнберге было не за что. Поскольку на свободе он провел пять лет и скончался 6 ноября 1960 года в Киле в возрасте 84 лет, можно сказать что именно эти пять лет он «недосидел». На похороны гросс-адмирала, которые состоялись на Северном кладбище Киля, пришли его многочисленные сослуживцы, по личной просьбе инспектора ВМС ФРГ Фридриха Руге надгробное слово произнес преемник Рэдера и его коллега по скамье подсудимых Дёниц, к этому времени тоже оказавшийся на свободе.
Могила осужденного в Нюрнберге Эриха Рэдера
Гросс-адмирал Карл Дёниц стал первым заключенным МТШ, который полностью отбыл свой срок и, «отдав долг обществу», был освобожден. 10 лет назначенного ему Международным трибуналом срока заключения истекли 1 октября 1956 года. Он был еще довольно нестарым человеком – ему исполнилось 65 лет, в начале XXI века в нашей стране, например, человек только-только в это время получает право на пенсию. Отметим, что в ФРГ Дёниц получил пенсию как капитан 1-го ранга (но не как глава государства) – он был не партфункционером, а военнослужащим и, следовательно, никто его права на заслуженные выплаты лишить не мог. Впрочем, это абсолютно не устраивало Дёница, и он до конца жизни «воевал» с властями, требуя назначить ему пенсию как гросс-адмиралу… Он поселился в Аумюле – небольшой общине в земле Шлезвиг-Гольштейн. После освобождения Дёниц прожил еще почти четверть века. Он выпустил несколько книг по истории Второй мировой войны и мемуаров: в 1958 году в Бонне вышла книга Zehn Jahre, Zwanzig Tage («10 лет и 20 дней»), посвященная описанию событий жизни автора за 1935–1945 годы; в 1968 году в Гёттингене – Mein wechselvolles Leben («Моя переменчивая жизнь»)[168], где автор описывают свою жизнь до 1934 года включительно; в 1970 году во Франкфурте-на-Майне – Deutsche Strategie zur See im zweiten Weltkrieg («Германская стратегия на море во Второй мировой войне»)[169]. Последняя работа – чрезвычайно интересный, вдумчивый и взвешенный рассказ о подготовке и действиях подводного флота Кригсмарине в годы войны; наверное, это одни из лучших мемуаров подобного рода, написанный об этой войне кем-либо из руководителей военного флота. Но тем не менее важнейшей для самого Дёница была его первая книга мемуаров, поскольку именно в ней он доводит до читателя свою главную мысль: он был солдатом, а не политиком и, следовательно, не несет никакой – ни моральной, ни какой-либо другой – ответственности за преступления, совершенные нацистским режимом.
2 марта 1962 года он потерял свою любимую супругу Ингеборгу, урожденную Вебер (пока он сидел в тюрьме, она работала в госпитале медсестрой, а с 1947 по 1956 год секретарем главного врача больницы). Сыновей он потерял еще во время войны: вахтенный офицер подлодки U-954 лейтенант Петер Дёниц погиб 19 мая 1943-го в Северной Атлантике, а командир торпедного катера S-141 обер-лейтенант Клаус Дёниц – 14 мая 1944-го в Ла-Манше. С ним осталась дочь Урсула, вышедшая замуж за офицера-подводника, кавалера Рыцарского креста Гюнтера Хесслера, и трое внуков – Петер, Клаус и Ута.
Проводить Карла Дёница в последний путь к мемориальной церкви Бисмарка в Аумюле собрались почти 5 тысяч человек
Преемник фюрера на посту главы государства скончался от сердечного приступа в возрасте 89 лет 25 декабря 1980 года и 6 января следующего года был погребен на Лесном кладбище (Вальдфридхоф) Аумюле-Вольторф. Похороны Дёница стали предметом ожесточенных споров и привели к крупному скандалу. Проблема заключалась в том, что он был последним в истории Германии гросс-адмиралом, т. е. флотским офицером в ранге генерал-фельдмаршала и, следовательно, ему полагались воинские почести, например, почетный эскорт, почетный караул у гроба, военный оркестр, наряд на погребение и т. д. вплоть до трехзалпового салюта. Однако министр обороны ФРГ социал-демократ Ганс Апель 25 декабря 1980-го распорядился не только не проводить на похоронах никаких воинских почестей, но и запретил военнослужащим появляться на них в военной форме – только как частное гражданское лицо. Кроме того, было запрещено хоронить Дёница в форме гросс-адмирала, как он хотел, а только в гражданском костюме (отметим сразу: решение явно половинчатое и совершенно недостаточное – человек все же был признан военным преступником на процессе Международного трибунала). Это вызвало возмущение среди ветеранов Кригсмарине – а также действующих офицеров флота, многие из которых также ранее служили под началом Дёница. В то же время подобное распоряжение не было неожиданностью: еще с 1969 года руководство Министерства обороны ФРГ и командование ВМС начало обсуждать вопрос – что делать в случае смерти (а главное похорон) Дёница. В целом сошлись во мнении, что допускать этого нельзя.
Приказ министра был соблюден, но предотвратить превращение похорон в манифестацию не удалось. Порядка 5000 скорбящих приняли участие в панихиде в мемориальной церкви Бисмарка Аумюле 6 января 1981 года. Около ста из них носили Рыцарский крест, среди них можно было увидеть и известных своими открытыми нацистскими взглядами бывшего командира «Лейбштандарта СС Адольф Гитлера» бригаденфюрера СС Вильгельма Монке и летчика штурмовой авиации, любимца фюрера полковника Ганса-Ульриха Руделя. Собравшаяся толпа почтила память гросс-адмирала, исполнив хором первый куплет «Песни немцев» – Deutschland, Deutschland über alles. С тех пор на могиле Дёница в Аумюле нет-нет да появляются неонацисты и правые экстремисты, те же члены Национал-демократической партии Германии регулярно возлагают на нее венки…
Похороны Карла Дёница
Менее чем через год количество насельников Шпандау вновь сократилось. 29 марта 1957 года советский посол в ГДР Георгий Пушкин доложил в МИД о Вальтере Функе: «Ему 67 лет. За время пребывания в тюрьме постоянно болеет. Дважды оперирован. Неоднократно обращался к властям четырех держав с просьбой о пересмотре приговора»[170]. Тот действительно страдал от тяжелого заболевания мочеполовой системы и от диабета. МИД СССР проконсультировался с руководством ГДР, возражений не последовало… 16 мая 1957 года после 10,5 лет отсидки 66-летний Функ по состоянию здоровья покинул тюрьму. Это было совсем не благодеяние врачей – он действительно уже давно тяжело болел диабетом, в принципе его отпустили умирать, что и подтверждает тот факт, что Функ – единственный из сидельцев профессиональный журналист – не оставил после себя мемуаров. В следующем году – в декабре 1958-го – Палата по денацификации Западного Берлина отнесла его к «главным виновникам» и приговорила к штрафу в 10 900 марок. После освобождения Функ прожил еще три года – именно столько он «недосидел», учитывая пожизненный срок. Он умер от сахарного диабета 31 мая 1960 года в Дюссельдорфе, столице земли Северный Рейн – Вестфалия. Он был погребен на местном кладбище Штоффелер.
Освобождение Функа имело продолжение, хотя особых последствий для МТШ и не произошло. Через 10 дней после его освобождения – 26 мая 1957 года – посол Пушкин и главнокомандующий Группой советских войск в Германии генерал армии Андрей Гречко направили шифротелеграмму в Москву: «Считаем, что пришло время поставить перед западными державами вопрос о ликвидации четырехстороннего управления межсоюзной тюрьмой Шпандау. […] По нашему мнению, дальнейшее существование […] Шпандау является нецелесообразным: в какой-то мере создается видимость, что продолжается четырехстороннее сотрудничество в Германии, чего фактически нет. […] Решение вопроса о тюрьме Шпандау избавило бы нас также и от больших расходов (270 тыс. руб. в год и 190 тыс. немецких марок в год), которые советская сторона несет на содержание тюрьмы». Но это предложение посчитали несвоевременным и 5 июня Президиум ЦК КПСС принял решение «о нецелесообразности проявлять инициативу в вопросе ликвидации четырехстороннего управления тюрьмой в Шпандау и передаче главных военных преступников в руки западноберлинских властей»[171].
В полночь 1 октября 1966 года – в 20-летний юбилей вынесения приговора МВТ в Нюрнберге освободились еще двое заключенных. Приговоренные к 20 годам тюремного заключения Бальдур фон Ширах и Альберт Шпеер полностью отбыли назначенный им срок. Ширах был самым молодым заключенным – на момент освобождения ему было 59 лет, однако назвать его здоровым человеком было сложно: в тюрьме у него началось отслоение сетчатки, в результате чего у него резко ухудшилось зрение на левом глазу, также он страдал легочной эмболией и тромбозом. Пока он находился в тюрьме, его семейная жизнь закончилась крахом: его взбалмошная супруга Хенни Гоффман (1913–1992) после войны была отправлена в трудовой лагерь, но в 1949 году была признана невиновной, успешно прошла денацификацию и была освобождена. В том же году она подала на развод, который был официально оформлен 20 июля 1950 года, при этом она была лишена родительских прав, а четверо ее детей – Ангелика (род. 1933), Клаус (1935), Роберт (1938) и Рихард (1942) – были распределены между детскими домами и интернатами. Впрочем, заметим, что Хенни, несмотря на развод, не снизила активность своей борьбы за освобождение теперь уже бывшего супруга.
Альберт Шпеер после освобождения, 1968 год
Покинув стены МТШ, фон Ширах сначала отправился к сыну Роберту, который арендовал для него виллу Штубенраух в Мюнхене. В свое время (в 1956 году) самый популярный западногерманский журнал Stern издал мемуары его супруги Der Preis der Herrlichkeit («Цена великолепия»), где вольно рассказала о своем нацистском прошлом и жизни элиты Третьего рейха. Книга имела колоссальный успех и принесла Хенни очень неплохие гонорары. Теперь, когда на свободе оказался Бальдур, Stern решил повторить успех. Ширах согласился на серию интервью Stern, в которых назвал суд над собой «показательным». Эти интервью легли в основу вышедших в 1967 году в Гамбурге его воспоминаний Ich glaubte an Hitler («Я верил Гитлеру»). Однако его писания имели значительно меньшую популярность, чем экзерсисы его супруги… В интервью NBC, которое он дал вскоре после освобождения, Ширах выразил сожаление, что не сделал достаточно для предотвращения нацистских злодеяний.
В 1968 году Шираха пригласил к себе бывший депутат Рейхстага от НСДАП и гауптштурмфюрер СС, а ныне успешный бизнесмен Фриц Кин, и он переехал в Дейбхальде, недалеко от Троссингена. Их семьи оказались тесно связанными: сын фон Шираха Роберт женился на внучке Кина и стал управляющим одной из его компаний. Ухаживать за постоянно болевшим Бальдуром Кин поручил своей дочери Гретль. Здесь он провел три года, а в 1971 году, когда у него еще больше ухудшилось зрение и он практически ослеп на левый глаз, Ширах перебрался в пансион «Мюллер» (Pension Müllen) – бывший отель Montroyal в Крёфе-на-Мозеле. Этот небольшой уютный поселок в земле Рейнланд-Пфальц был некогда поместьем королей из династии Меровингов. Пансионом управляли бывшая лидер «Союза немецких девушек» (BDM) города Кэте Мюллен и ее сестра Ида.
К концу жизни Ширах начал злоупотреблять алкоголем. На свободе он прожил недолго – восемь лет и умер 8 августа 1974 года, в возрасте 67 лет, в Крёфе от коронарного тромбоза. Он был погребен на местном кладбище, по желанию Кэте Мюллен на его надгробии была выбита надпись: Ich war einer von Euch («Я был одним из вас»)[172].
Если фон Ширах был самым молодым заключенным МВТ, то самым энергичным и активным и до, и после освобождения, безусловно, был Альберт Шпеер. Еще во время отсидки его бывшие сотрудники и партнеры по инициативе его друга и соратника архитектора Рудольфа Вольтерса создали фонд для помощи его супруге. (В 1948 году Маргарет Шпеер пожаловалась Вольтерсу, что ей нужно 100 марок в месяц на оплату обучения детей. За время нахождения Шпеера в тюрьме фонд собрал «на обучение детей» 158 тысяч марок.) Родители Шпеера умерли, пока он находился в заключении: отец – убежденный противник нацистов – в 1947 году, мать – поклонница Гитлера и член НСДАП – в 1952-м. Его конфидентами на воле стали уже упоминавшийся Вольтерс и его многолетняя секретарша Аннемари Кемпф – переписываться с Шпеером они не могли, поскольку не были родственниками, но держали с ним связь через его супругу. Они сделали все возможное, чтобы Шпеер стал одним из «фаворитов» компаний по освобождению нацистских военных преступников, тем более что он полностью перековался и был готов по полной программе обличать режим, которому он был обязан всем. Среди прочих за его освобождение высказывались такие фигуры мирового (как минимум, европейского) масштаба, как Шарль де Голль и Вилли Брандт. (Кстати, благодаря последнему было закрыто дело о конфискации имущества Шпеера и вся его собственность была возвращена семье – вернее, ее так и не забрали.) Но советская сторона категорически отказалась даже обсуждать этот вопрос, и Шпеер благополучно отсидел свои 20 лет…
С пребыванием Шпеера в Шпандау связан и практически детективный сюжет о написании им мемуаров и их «вывозе» из тюрьмы. Вполне закономерно державы-победительницы заранее обговорили вопрос, что заключенным запрещается писать мемуары, иначе смысл их отсидки просто перестал бы существовать, превратившись во время, которое им предоставили для самооправдания. Но Шпеера это не остановило, и мы можем сделать вывод, что тюремный режим в Шпандау был не особо суровым – если было бы желание, ничего подобного не могло бы произойти. На протяжении своего заключения Альберт Шпеер постоянно тайно делал письменные заметки о распорядке дня и конфликтах между другими заключенными, записывал свои воспоминания о Гитлере, о жизни в Третьем рейхе и т. д., и т. п. Начиная с 1948 года через своего санитара, голландца по происхождению Тони Пруста, Шпеер тайно переправлял свои записи из МТШ на волю, из Берлина они совершали путешествие в Западную Германию, в Рейнскую провинцию, и концентрировались в Кесфельде, у Рудольфа Вольтерса. Всего у него к моменту освобождения Шпеера накопилось ни много ни мало 20 тысяч страниц (!).
Выйдя на свободу, Шпеер оказался в достаточно выигрышной ситуации – как уже говорилось, конфискация его имущества была отменена, и, таким образом, определенная финансовая подушка – даже не считая того, что при финансовой реформе его сбережения сгорели, – у него была. Он немедленно реализовал свою берлинскую недвижимость, поскольку оставаться в бывшей столице Германии не собирался. Это дало ему 150 тысяч марок, что по тем временам было очень даже солидным капиталом. Свое жилье у него имелось, и он вместе с семьей обосновался на семейной, построенной еще его отцом в 1905 году, вилле на окраине западногерманского Гейдельберга (по адресу Шлосс-Вольфсбруннервег, 50).
Упорная работа по написанию мемуаров довольно быстро принесла результат, возможно, даже такой, на который сам автор не надеялся. В 1969 году он выпустил в Берлине книгу мемуаров Erinnerungen («Воспоминания»)[173], в 1975-м – Spandauer Tagebücher («Шпандауский дневник»)[174], в 1981 году – Der Sklavenstaat. Meine Auseinandersetzung mit der SS («Государство рабов. Мое противостояние СС»). Написанные живым языком, эти книги имели – в продолжают иметь – феноменальный успех: их общий тираж по всему миру составляет почти 3 миллиона экземпляров. Читателей буквально заворожили «откровения» имперского министра, который показывал им «Третий рейх изнутри». Более того, Шпеер фактически предоставил возможность оправдания всем тем, кто сотрудничал – причем довольно активно – с нацистским режимом: ведь если сам любимый архитектор фюрера и имперский министр ничего не знал о преступлениях режима, то какие претензии могут быть ко всем остальным?
Мемуары Шпеера почему-то считаются чуть ли не истиной в последней инстанции, и на них часто ссылаются, как на объективный источник. На самом же деле при их написании он преследовал одну-единственную целью: оправдать себя перед потомками и создать образ некого абсолютно аполитичного технократа, интеллектуала, талантливого организатора и заблудшего идеалиста, который никакого касательства к преступлениям нацистов не имел – и даже слыхом о них не слыхивал. На страницах своих книг Шпеер представляет себя как эксперта, который «просто исполнял свой долг», как трагического героя – Фауста, заключившего сделку с Мефистофелем и за это поплатившегося. Например, в телеинтервью после своего освобождения в 1966 году он заявил, что ничего не знал о массовых убийствах евреев и других меньшинств во время немецкой оккупации, и это при том, что 6 октября 1943 года он присутствовал на совещании в Позене, где в своей знаменитой речи рейхсфюрер СС открыто говорил об «окончательном решении еврейского вопроса». Сегодня в работах серьезных историков вся та ложь, которую нагромоздил Шпеер в своих мемуарах, полностью разоблачена. Кстати, отметим, что после выхода этих мемуаров от Шпеера отвернулись многие друзья и знакомые, в т. ч. и верный Рудольф Вольтерс. Не смог он наладить отношения и с детьми, включая сына Альберта, который также стал архитектором. С супругой он отношения сохранил и до конца жизни их брак со стороны казался довольно крепким, но в 70-летнем возрасте у Альберта Шпеера завязался роман с немкой, постоянно проживавшей в Лондоне…
Могила Альберта Шпеера
Освободившись, бывший главный архитектор Третьего рейха и автор грандиозных проектов, вроде перестройки Линца и строительства новой столицы Великой Германии, довольно самоуверенно заявил, что собирается продолжить карьеру архитектора и зарабатывать на жизнь своим талантом. Однако оказалось, что его услуги абсолютно не востребованы: единственный проект, который он «замутил» после выхода из тюрьмы, – сотрудничество с одной пивоварней, – полностью провалился.
Впрочем, на финансовое положение Шпеера это большого влияния не оказало: с 1966 года его основным источником дохода стали публикация и переиздание книг, а также оплата бесконечных интервью всевозможным – и конечно же, не только немецким – средствам массовой информации. Например, после выхода он получил от издательства Ullstein Verlag аванс за мемуары в 100 тысяч марок, а позже газета Die Welt выплатила ему 600 тысяч марок за права на переиздание его книг. Но архитектор Гитлера привык жить на широкую ногу, в связи с чем занялся реализацией произведений искусства из своей собранной в годы Третьего рейха коллекции. Что интересно, формально коллекция была составлена абсолютно законно – картины Шпеер приобретал через известного посредника Карла Хаберштока. Но вот в чем проблема – оказалось, что картины он приобретал по чрезвычайно выгодной цене, раз в 10 меньше той, какую мог бы заплатить. Так уж звезды сошлись… Теперь же бывший заключенный с успехом реализовал часть своей коллекции уже по рыночной цене – правда, он все же решил не дразнить гусей и предпочитал продавать картины инкогнито. Тем не менее в печать просочились сведения, что только от кёльнского аукционного дома Kunsthaus Lempertz он получил около миллиона марок – сумма по тем временам фантастическая.
В октябре 1973 года Шпеер совершил свою первую поездку в Великобританию, прилетев в Лондон, чтобы дать интервью программе BBC Midweek. В августе 1981 года он вновь отправился в столицу Англии, чтобы принять участие в программе BBC Newsnight. После интервью, которое он дал ВВС, 1 сентября бывший имперский министр и главный рабовладелец Третьего рейха Альберт Шпеер скончался от кровоизлияния в мозг в лондонском отеле Park Court, где находился со своей лондонской любовницей. Ему было 76 лет. Прах Шпеера был погребен на Горном кладбище (Бергфридхоф) в Гейдельберге.
Тайна Рудольфа Гесса
С октября 1966 года – и затем в течение 20 (!) лет – единственным (и, таким образом, самым дорогим в мире) заключенным МТШ был Рудольф Гесс. На тот момент ему было уже 72 года, т. е. он был довольно пожилым человеком, здоровье его было вполне приличным для своего возраста, однако определенные старческие недуги присутствовали. С учетом всех этих моментов условия его содержания постоянно улучшались и в конце концов фактически главным и единственным признаком тюремного заключения стала изоляция осужденного от общества и его нахождение под постоянным наблюдением, что, естественно, некомфортно для любого человека. Для проживания ему была выделена сдвоенная камера. «Камера представляла собой комнату примерно в 18 м2. Посередине находилась медицинская кровать с регулируемыми по высоте концами. Справа от нее стояла больничная тумбочка, слева – стол с электрическим чайником, кружкой и другими принадлежностями для чая и кофе, а также настольной лампой. На тумбочке лежала художественная литература и периодическая печать. Над столом на стене висела карта лунной поверхности, присланная НАСА. Зарешеченное окно, штора на нем. Пол был устлан каким-то мягким покрытием. Кроме того, в камере был радиоприемник. Справа от входа – дверь в санитарный узел»[175].
Также в распоряжении Гесса была комната для отдыха (где находился широкоэкранный телевизор Philips, хотя смотреть политические программы ему запрещалось), душевая и ванная, под которую была переоборудована отдельная камера. Были сохранены (и теперь обслуживали его одного) медпункт из двух совмещенных камер, где постоянно дежурил врач – представитель той страны, которая управляла тюрьмой в текущий месяц, – операционная, каптерка (гардеробная) и т. д. В его единоличном распоряжении была библиотека, основу которой составляли произведения классической художественной литературы, также туда ежедневно поступали четыре немецкие газеты: центральный орган коммунистической СЕПГ Neues Deutschland («Новая Германия») и западногерманские Die Welt («Мир»), Der Tagesspiegel («Зеркало дня») и Frankfurter Allgemeine Zeitung («Франкфуртская всеобщая газета»).
В 1970 году режим содержания был смягчен: подъем перенесен на 7.00, время для завтрака установлено с 7.45 до 8.30, Гесс был полностью освобожден от физической работы и т. д. Дважды в день ему были положены прогулки на воздухе: с 10.00 до 12.00 и с 16.00 до 18.00. Формально во время прогулок при нем неотлучно должен был находиться надзиратель: Гесс не должен был ни на минуту оставаться один, но на деле его часто оставляли одного во время отдыха. Со временем, когда Гессу стало трудно передвигаться, для упрощения выхода в сад за несколько лет до его смерти был установлен лифт, а в 1978 году построен небольшой садовый домик, в котором он мог сидеть во время прогулок. Это был обшитый белыми пластиковыми панелями металлический вагончик размером примерно 3,75 × 2,25 метра; дверь и маленькое окно выходили на дорожку, противоположная стена, обращенная к саду, полностью стеклянная. Внутри располагались небольшой журнальный столик, кресло, стул, две скамьи, вешалка для одежды, возле кресла – торшер с длинным проводом-удлинителем.
Как и любому заключенному, Гессу разрешались свидания с родственниками, для чего также было выделено отдельное помещение. Поскольку сам Гесс никогда ни о каких встречах администрацию не просил, то свидания происходили по запросам со стороны его близких (в основном сына Вольфа-Рюдигера).
Рудольфа Гесса охраняли и обслуживали 59 человек: кроме 20 надзирателей, также наемный персонал – не граждане союзных государств. Это те, кто имеет право входить в здание тюрьмы: два секретаря, два повара – последними были португалец Коррейа душ Рейш и индиец Моте, которые готовили ему завтрак, обед и ужин с учетом состояния его здоровья (у Гесса обнаружили заболевание сердца, и ему была назначена особая кардиологическая диета), два рабочих-электрика, один истопник, один санитар. Другая группа наемных служащих права входить в тюрьму не имела: два повара столовой персонала, три официантки, три посудомойки, одна уборщица. Снабжение продуктами обеспечивала та сторона, которая была главной в МТШ в текущий месяц, поэтому питание несколько разнилось – лучше всего было оно при американцах, которые старались выполнять гастрономические пожелания Гесса, предлагая ему «жаркое, курицу, фасоль, пирожные, кофе со сливками. Русский стол был скромнее: обязательно первое блюдо, гречневая каша, селедка, чай»[176].
Дежурный врач ежедневно проверял пищу, которую давали Гессу, а непосредственно заключенному ее доставлял в камеру санитар, при обязательном сопровождении надзирателя. При принятии пищи заключенному запрещалось пользоваться вилкой и ножом – только ложкой. Санитар (последний – тунисец Мелауи, или «Мелаоухи», как он назван в ряде публикаций) вообще был человеком очень важным – он единственный из обслуги (и, таким образом, не представляющий одну из четырех держав) имел право входить в тюремный блок и общаться с заключенным, он «следит за состоянием заключенного, моет, бреет, стрижет его, убирает в камере и в блоке в целом. Санитар, по согласованию с дирекцией тюрьмы, закупает всякую мелочь для обеспечения жизни заключенного: туалетную бумагу, полотенца, бритвы, авторучки, носки, белье и прочие нужные вещи»[177].
Поскольку Гесс был уже человеком в возрасте, то он находился под постоянным наблюдением врачей. Раз в месяц собиралась медицинская комиссия, состоявшая из представителей всех четырех держав, рассматривала жалобы пациента, назначала лечение и т. д. Упоминавшийся выше Мелауи – «дипломированный врач-реаниматор, и его основная обязанность – здоровье заключенного. Поэтому каждое утро он осматривает пациента, интересуется здоровьем, периодически измеряет пульс и давление. При необходимости следит за приемом лекарств, назначенных союзными врачами. Никаких самостоятельных назначений он делать не может»[178].
В марте 1987 года Гесс заболел воспалением легких и на несколько дней был отправлен в британский военный госпиталь (в сопровождении, естественно, надзирателей). 1 августа того же года на пост заступила американская охрана, а управляющим директором стал представитель США Гарольд Кин – он сменил советского директора. Здесь надо отметить, что с 1979 года в МТШ служил единственный чернокожий надзиратель, представитель США Джордан. С самого начала их отношения с Гессом не сложились: заключенный, будучи законченным расистом, относился к неграм крайне негативно и постоянно провоцировал с Джорданом мелкие конфликты, выказывая свою неприязнь (и даже презрение) к нему.
Последний серьезный конфликт пришелся на апрель 1987-го, когда Гесс обвинил надзирателя в придирках и потребовал уволить его. В результате Джордан постоянно старался свести свои контакты с заключенным до минимума, а во время прогулки – что очень важно – часто оставлял подопечного одного в садовом домике – что было, конечно же, запрещено. «На прогулке в тюремном саду надзиратель должен быть рядом. Однако Джордан и здесь приспособился. Рядом с Гессом он находился только несколько секунд, пока они вместе ехали в лифте из камерного блока в сад и затем назад. Из лифта американец сразу уходил вперед и наблюдал за передвижением заключенного по саду с большого расстояния. Когда Гесс заходил в садовый домик, вход в него Джордану был заказан. Американский надзиратель оставался гулять на улице. Он лишь изредка заглядывал в окно, контролируя подопечного. […] Это продолжалось несколько лет»[179].
В понедельник 17 августа 1987 года именно Джордан сопровождал Гесса во время его прогулки. 93-летний заключенный был обнаружен мертвым в садовом домике. Он сидел в кресле, наклонившись вперед, а вокруг его шеи был обмотан шнур удлинителя, другой конец которого был закреплен на оконной ручке. В результате проведенного внутреннего расследования, в котором главную роль играли американцы, пришли к выводу – это стало официальной версией, – что это самоубийство. Эту версию поставили под сомнение ряд независимых экспертов, а также сын заключенного Вольф-Рюдигер Гесс, который до конца своей жизни последовательно и упорно утверждал, что его отца убили спецслужбы.
Досужие «эксперты» утверждают, что Гесса якобы убили англичане, которые опасались его освобождения и, как следствие, утечек информации о «миссии Гесса» – его полете в Англию в 1941 году. Чего здесь больше, глупости или дилетантизма, – сказать сложно. С одной стороны, Великобритания вполне положительно отнеслась к идее освобождения Гесса (этот процесс блокировала в основном советская сторона), с другой – было бы желание – возможностей тихо убрать бывшего заместителя фюрера у англичан было великое множество, в-третьих, проще это было сделать не в американское дежурство, а в свое, в-четвертых, в-пятых и т. д., и т. п.
Доскональный анализ произошедшего и полномасштабное историческое расследование приведено в уже упоминавшейся книге А. Н. Плотникова «Тайна смерти Рудольф Гесса», где он шаг за шагом исследует все обстоятельства, приведшие к смерти нациста, рассматривая одну за другой все версии. Вряд ли есть хоть какой-то смысл в том, чтобы даже конспективно дублировать эту прекрасную книгу. Поэтому, пропустив всю эту запутанную детективную историю, в т. ч. и подделку англосаксами посмертной записки Гесса, приведу лишь окончательный вывод автора, с которым я полностью согласен и после выхода книги считаю обстоятельства смерти Рудольфа Гесса абсолютно доказанными.
Предыстория: «В госпитале Гесс понял, что любое следующее заболевание может стать для него роковым. У него оставался последний шанс еще раз попытаться выйти на свободу – громко заявить о себе и своем положении так, чтобы привлечь самое пристальное внимание руководителей всех стран-союзниц по антигитлеровской коалиции. […] Один из вариантов гарантированного обращения на себя внимания – попытка самоубийства. Именно попытка, после которой тебя возвращают к жизни. Гесс проделывал это уже четыре раза за свое долгое пребывание в заключении. Должно получиться и в пятый раз. […] А если еще написать письмо в виде предсмертной записки с обвинениями в адрес администрации тюрьмы в ненадлежащем обращении с престарелым заключенным, то шум и скандал на весь мир обеспечен. […] Дежурство американского надзирателя Джордана наиболее подходит для имитации самоубийства. Американец не заходит в садовый домик, а лишь изредка через 10–15 минут заглядывает в маленькое окно. Времени достаточно, даже учитывая старость и некоторую ограниченность в движениях»[180].
Собственно событие: «В районе полудня американский надзиратель Джордан заступил на дежурство в блок. “Заключенный № 7” был в хорошем настроении и казался веселым. Он своевременно известил Джордана о желании выйти на прогулку и стал одеваться. Вдвоем они спустились из камерного блока в сад. […] Из лифта Джордан быстро ушел вперед к садовому домику, а Гесс не спеша начал двигаться к своей цели. Время было примерно 14 часов 10 минут. Заключенный дошел до центральной садовой дорожки и повернул направо к садовому домику. В этот день он не стал совершать свою обычную прогулку на левый край дорожки, а сразу пошел в домик. […] Гесс зашел в садовый домик и закрыл за собой дверь. Американский надзиратель Джордан продолжал сидеть под деревом с той стороны домика, где нет окон.
Войдя в домик, Гесс сразу приступил к делу. Он поднял с пола кабель, отключил его от розетки и от напольной лампы. Затем привязал кабель к ручке на окне. Это не составило большого труда, так как розетка на конце кабеля надежно фиксировала узел. Заключенный лег спиной на пол, прислонив плечи и голову к стене под окном. Он завязал на кабеле простой узел, накинул петлю на шею, а затем еще раз обмотал кабель вокруг шеи и стал ждать.
В нужный момент, когда Джордан будет подходить к домику для проверки, заключенный будет держать свободный конец кабеля рукой, а одно плечо просто опустит вниз. Будет выглядеть как естественное самоповешение. Гесс прекрасно знал, что с потерей сознания рука ослабеет, и полного удушения не получится. […] Смерть жертвы наступает только через 4–5 минут. Но он-то почти весь лежит на полу, поэтому все должно закончиться лишь временной потерей сознания. А там надзиратель придет на помощь.
Ждать пришлось недолго. За дверью послышались шаги. Заключенный покрепче прихватил кабель рукой, опустил левое плечо вниз. Сознание медленно покидало Рудольфа Гесса.
Американский солдат-связист из состава караула, которого в качестве поощрения отпустили в сад посмотреть на “заключенного № 7”, подошел к садовому домику и заглянул в окно. […] Заключенного на своем месте он не увидел.
А Гесс в это время с кабелем на шее лежал под окном, в которое заглядывал американец. Солдат отправился к караульной вышке № 3, на которой кроме часового находился и начальник караула, и рассказал, что не увидел заключенного в домике. […]
Американский надзиратель Джордан в это время продолжал сидеть под деревом. […] Американец сидел и строил планы на отдых. Затем, в какой-то момент он решил проверить заключенного. В отличие от солдата, Джордан через окно увидел Гесса, лежащего спиной на полу. В своих показаниях американский надзиратель указал, что он вбежал в домик, приподнял заключенного, снял с шеи кабель. […] Надзиратель поудобнее расположил Гесса и побежал звонить по телефону старшему смены, докладывать о случившемся. Он не мог воспользоваться рацией, так как батареи радиостанций надзирателей к этому времени уже полностью отказывались работать, а замены не было.
После звонка Джордан вернулся в домик. Заключенный не подавал признаков жизни. Джордан понимал, что, пока прибудут врачи из британского госпиталя, пройдет еще довольно много времени. Поэтому он побежал к караульной вышке № 3, расположенной в саду тюрьмы недалеко от домика, и попросил медицинской помощи у часового. Часовой немедленно передал сообщение начальнику караула. Офицер поспешил в сад. […] Гесс был без сознания, казалось, он не дышал, но начальник караула отметил у него очень слабый пульс.
Вскоре в сад прибежали два американских военных фельдшера из состава караула. Обученные оказывать первую помощь на поле боя молодым военнослужащим, американцы сразу начали делать Гессу искусственное дыхание. Послышался хруст ломаемых старческих ребер. Однако в условиях реанимации это считается нормальным. Тем не менее сознание к Гессу не возвращалось.
Потом в сад пришел тюремный санитар Мелаоухи, за ним британский военный врач, приехала машина скорой помощи. Все собравшиеся пытались реанимировать “заключенного № 7”, но тщетно. Гесса погрузили в машину скорой помощи и отвезли в британский военный госпиталь, где в 16 часов 10 минут начальник госпиталя констатировал его смерть»[181].
Хотя, как мы упоминали выше, Гесс покончил с собой 17 августа, американский караул благополучно нес службу до конца месяца, а 1 сентября официально передал дежурство англичанам. Через два дня – 3 сентября – как и было предусмотрено ранее на случай смерти последнего заключенного, начались мероприятия по сносу тюрьмы Шпандау. За снос отвечала британская администрация, поскольку МТШ находилась в британском секторе, впрочем, сами англичане этим не занимались, а просто заплатили деньги немецкому подрядчику, оставив за собой контроль за его действиями. Вокруг тюрьмы был установлен еще один забор – поскольку сам факт сноса знаменитой тюрьмы сразу же начал привлекать внимание большого числа зевак, власти опасались, что обломки начнут растаскивать на сувениры (как позже произошло с Берлинской стеной). Металлоконструкции были вывезены англичанами на грузовиках на британский военный склад, где были перемешаны с другими и отправлены на переработку; обломки кирпичей отправили на аэродром Гатов, где их размололи и сбросили в море. Работы были завершены к концу сентября, территорию МТШ разровняли, залили асфальтом и открыли здесь автостоянку. В 1988–1990 годах на этом месте был возведен большой торгово-развлекательный центр – «Семейный центр британских войск» (British Forces Families Centre; BFFC), а затем Britannia Centre Spandau. После вывода британских войск, в 1994 году, центр утратил свое название, и сегодня в нем размещается супермаркет Kaufland.