Германскую армию деморализовали ее руководители. Я напомню Трибуналу, что немецкий военный судья высокого ранга еще в 1939 году установил наличие «смягчающих обстоятельств» по делу эсэсовца, который без каких-либо причин расстрелял 50 евреев в польской синагоге; судья объяснил свое решение следующим образом:
«Будучи эсэсовцем, он особенно чувствителен к виду евреев и к враждебному отношению евреев к немцам, поэтому он действовал бездумно, в пылу юношеского рвения».
Следует припомнить, что обергруппенфюрер СС фон дем Бах-Зелевский, выступая перед этим Трибуналом, заявил:
«Когда в течение лет, десятилетий проповедуются доктрины, что славянская раса является низшей, а евреи вообще не люди, — тогда подобный взрыв неизбежен».
Защита против этих обвинений аналогична объяснениям по поводу приказа о «командос». Имеется масса письменных показаний, данных под присягой отдельными главнокомандующими и подчиненными им офицерами, в которых они выражают свое отвращение к данным приказам и заявляют, что они не выполняли их. Опять мы слышим о молчаливом взаимном соглашении, даже перед лицом доказательств об убийствах, которые были следствием этих приказов. Невольно захватывает дыхание при мысли о том, что такой защитительный довод вообще может быть выдвинут и, очевидно, без всякого зазрения совести.
Я снова заявляю, что ответственность лежит всецело на этой группе, которая поименована в Обвинительном заключении. Кейтель, Иодль, Браухич, Геринг и их сообщники, находясь в центре событий, распространяли эти пагубные приказы, преступный характер которых может видеть даже ребенок. Клейст, Клюге, Рундштедт, Рейхенау, Шоберт, Манштейн и другие главнокомандующие действующими частями передавали их дальше подчиненным им офицерам. Никакие тайные соглашения не могли предотвратить ужасные результаты, которые должны были неизбежно последовать за этими приказами...
Действительно ли, что просить командующих отказываться распространять эти приказы, — значило бы требовать от них слишком многого? Как солдаты, они обязаны были подчиниться своему главнокомандующему, однако их собственный закон и кодекс говорит о том, что долгом каждого солдата является отказываться исполнять приказы, которые, как ему известно, являются преступными. Это трудно для обычного солдата, который действует под дулом пистолета своего лейтенанта, отдающего ему приказы. Гораздо легче это командующему, предполагается, что он человек зрелый, образованный, привык нести ответственность и дисциплиной приучен к стойкости и непоколебимости, когда ему предстоит испытание. По их собственному закону и в силу традиций, которыми они в своем бесстыдстве все еще похваляются, руководители по долгу своему обязаны были отклонять подобные приказы. Тем, что они этого не сделали, они причинили страдания и навлекли смерть на сотни тысяч людей; тем, что они этого не сделали, они непосредственно вызвали бесчисленные убийства и другие жестокие преступления; именно они в гораздо большей степени, чем солдаты, которых их приказы привели к преступлению, являются истинными преступниками.
Гитлеру нужны были главнокомандующие; они ему были крайне необходимы, и без них он был бы беспомощен. Они могли с безопасностью для себя строго придерживаться тех норм, за пределы которых не должен выходить ни один солдат, и даже больше того — ни один человек.
В большинстве случаев они переступали эти нормы не из-за страха перед Гитлером. Они были готовы возражать Гитлеру по другим вопросам, которые они считали более существенными. Они не хотели идти на риск разрыва с Гитлером в связи с тем, что они бессердечно рассматривали как несущественные вопросы. Они были заняты «более крупными» делами — захватом Европы, по поводу которого они были полностью согласны с Гитлером.
Некоторые из военных руководителей — мы не можем сказать, сколько их было — были преисполнены желанием идти еще дальше и оказать покровительство нацистской идеологии. Рейхенау и Манштейн бесстыдно предоставляли свои имена и престиж для того, чтобы оказать содействие развитию этих отвратительных доктрин. Мы не можем охватить всех приказов; мы не можем сказать, сколько имеется немецких главнокомандующих, которые, подобно Манштейну, заявляя елейным голосом о том, что они якобы не одобряли нацистские доктрины, могли бы предстать перед лицом своих собственных отвратительных деклараций.
Мы могли бы предположить, в порядке прения сторон, что многим германским командующим не нравился характер приказов и доктрин, которые были раскрыты здесь в ходе представления доказательств. Того, кто прикасается к вонючей грязи, не извиняет то, что он при этом зажимает себе нос. По причинам, которые представлялись им достаточными, германские военные руководители помогали формировать такой характер приказов. Именно такое рассчитанное безразличие по отношению к преступлению делает их поведение столь отвратительным.
Отдельные командующие, если таковые имеются, которые могут показать, что их руки чисты, могут сами выступить и оправдать себя. Но я утверждаю, что доказано с убедительностью, не допускающей сомнения, что военные руководители, как группа, принимали непосредственное, эффективное и сознательное участие в бесчисленных и повсеместных военных преступлениях и преступлениях против человечности.
Согласно статьям 9 и 10 Лондонского соглашения о суде над главными военными преступниками, Кейтель, Редер и другие подсудимые, представители военного руководства, находятся перед судом не только как отдельные лица, но как представители германского военного руководства. Подсудимые военные совершали свои преступления как военные руководители и рука об руку с другими. Нахождение военных руководителей на скамье подсудимых особенно важно потому, что они являются представителями германского военного руководства.
Доказательства против этой группы настолько полны и убедительны, что попытки ее представителей защищаться должны представлять собой отчаянные и несостоятельные измышления. Будучи призванным к ответственности за совершение преступлений как группа, знаменитый германский генеральный штаб раскалывается на 130 отдельных кусочков, как детские кубики, брошенные на пол. Нам говорят, что там ничего не было. Когда же их просят высказать свои взгляды в отношении Гитлера, агрессивной войны или по какой-либо другой неприятной теме, — эти кусочки вновь собираются вместе и мгновенно и, как бы по волшебству, вновь возникает прежний рисунок.
С истинно немецкой дисциплинированностью одни и те же слова исходят из всех уст. Когда рассматривается вопрос об участии вермахта в убийстве евреев, они с негодованием утверждают, что их солдаты не могли делать подобных вещей. Когда возникает вопрос о применении закона и дисциплины внутри вермахта, к нам поступают аффидевиты, где говорится, что немецкие солдаты, которые убивали евреев, привлекались к военному суду и расстреливались. Когда им вменяется ответственность как к группе, они ссылаются на иммунитет на том основании, что не могли выйти в отставку и посему у них статус недобровольного членства. Стремясь доказать, что они не одобряли политику Гитлера, они хвастаются тем, что многие из их числа, выражавшие свое несогласие, получили разрешение выйти в отставку либо им предложили выйти в отставку. Особенно бесстыдной является та непоследовательность, с которой они ссылаются на солдатскую клятву подчиняться приказу. Когда их обвиняют в развязывании агрессивных войн против соседних стран, они ссылаются на эту клятву в свою защиту. Когда их обвиняют в преступлениях, совершенных во время войны, они ставят себе в заслугу то, что отказывались подчиняться преступным приказам. Таким образом, дело представляется так, что солдат, который в мирное время был связан клятвой беспрекословно подчиняться главе государства — клятвопреступнику, поскольку, невзирая на последствия такого подчинения, тем не менее, когда его страна вела войну и подчинение приказу предположительно было гораздо более необходимым, он мог баловаться тайным неподчинением и таким образом переносить вину и ответственность за убийство коммандос и комиссаров на плечи других людей.
Давайте посмотрим еще раз на этих военных руководителей, действия которых мы только что рассмотрели. Они являются единым целым более чем в одном определенном отношении. Они являются более, чем группой; они являются классом, почти кастой. Они являются воплощением определенного рода мыслей, определенного образа действий. У них имеются особые качества мышления, которые были замечены и комментировались остальным миром в течение многих десятилетий и корни которого уходят в века. Они были исторической силой, и с ними и сейчас следует считаться. Они горды этим.
Для того, чтобы избежать последствий своих действий, эти люди сейчас все отрицают. Но даже в самом их отрицании становится очевидной истина. Дух, объединяющий эту группу, и единство взглядов и целей настолько глубоки, что они волей-неволей звучат в их устах. Прочтите их показания, — они всегда говорят о себе: «мы», или «мы, старые солдаты», и они всегда заявляют о «наших взглядах» на тот или иной предмет. Показания Рундштедта полны подобных высказываний, с точки зрения германских военных руководителей как целой группы, на самые разнообразные вопросы. Манштейн заявил нам, что «мы, солдаты, не доверяли всем партиям», «мы все считали себя лицами, которым вверено, единство Германии», и «национал-социалистская цель объединения соответствовала нашим взглядам, но не национал-социалистские методы».
Каковы характерные черты германских военных руководителей? Историкам они известны уже давно; они сами писали книги и книги были написаны о них. Эти черты четко проявляются в документах и показаниях, представленных Трибуналу[260].
Они внимательно следят за внутренней политикой Германии, но их традиция и установка заключаются в том, чтобы не идентифицировать себя с партиями или внутренними политическими движениями. Это единственная верная нота в рефрене, который столь часто пели здесь на процессе: «мы были солдатами, а не политиками». Они считают себя выше политики и политиков. Их занимало только то, что они считали самыми глубокими постоянными интересами Германии как нации. Вот как говорил об этом Манштейн: