Передано: Варшава Фидлер.
Принял: Зидов.
Допрос свидетеля Базилевского Бориса
Помощник главного обвинителя от СССР Смирнов: Господин председатель, я прошу о вызове для допроса в качестве свидетеля бывшего заместителя бургомистра города Смоленска во время немецкой оккупации — профессора астрономии Базилевского.
Председатель: Да, пожалуйста, приведите свидетеля.
(Вводят свидетеля)
Назовите ваше имя и фамилию.
Свидетель: Базилевский Борис.
Председатель: Повторяйте за мной слова присяги в следующей форме:
«Я, гражданин Советского Союза, вызванный в качестве свидетеля по настоящему делу, перед лицом Высокого Суда торжественно обещаю и клянусь говорить все, что мне известно по данному делу, ничего не утаить и ничего не прибавить».
(Свидетель повторяет слова присяги)
Вы можете сесть.
Смирнов: Разрешите приступить к допросу, господин председатель?
Председатель: Да, пожалуйста.
Смирнов: Скажите, свидетель, чем занимались вы до начала немецкой оккупации города Смоленска и Смоленской области и где проживали?
Базилевский: Я до оккупации Смоленска и Смоленской области проживал в городе Смоленске и занимал должность профессора сначала Смоленского университета, затем Смоленского педагогического института, одновременно был директором астрономической обсерватории. В течение 10 лет был деканом физико-математического факультета, в последние годы — заместителем директора института по учебной части.
Смирнов: Сколько всего времени вы жили в Смоленске до начала немецкой оккупации?
Базилевский: С 1919 года.
Смирнов: Известно ли вам, что представлял собой так называемый Катынский лес?
Базилевский: Да. По существу, это была скорее роща — излюбленное место, в котором жители Смоленска проводили праздничные дни, а также летний отдых.
Смирнов: Являлся ли этот лес до начала войны какой-либо особой территорией, охраняемой вооруженными патрулями, сторожевыми собаками или, наконец, просто огороженной от окружающей местности?
Базилевский: За долгие годы моего проживания в Смоленске это место никогда не ограничивалось в смысле доступа всех желающих. Я сам многократно бывал там и в последний раз в 1940 году и весной 1941 года. В этом лесу находился и лагерь для пионеров. Таким образом это место являлось свободным, свободно доступным для всех желающих.
Смирнов: Я прошу вас несколько задержаться на этом ответе. В каком году там помещался пионерский лагерь?
Базилевский: В последний раз Смоленский лагерь пионеров был в районе Катынского леса в 1941 году.
Смирнов: Следовательно, я правильно понял вас, что в 1940 и 1941 годах, до начала войны во всяком случае (вы говорите о весне 1941 года), Катынский лес не был особо охраняемой территорией и доступ туда был совершенно свободен?
Базилевский: Да, я утверждаю, что это именно так.
Смирнов: Вы это показываете как очевидец или из вторых уст?
Базилевский: Нет, как очевидец, бывавший там.
Смирнов: Я прошу вас рассказать суду, при каких обстоятельствах вы оказались первым заместителем бургомистра города Смоленска в период немецкой оккупации? Говорите медленнее.
Базилевский: Ввиду того, что я был административным лицом, я не имел возможности своевременно эвакуироваться, так как был занят руководством по замуровыванию весьма ценной библиотеки института и ценного оборудования. Я имел возможность, в силу сложившихся обстоятельств, сделать попытку выехать только 15 числа вечером. Попасть на поезд мне не удалось и мне была назначена эвакуация на 16 июля утром. Но в ночь с 15 на 16 июля Смоленск неожиданно для меня был занят немецкими войсками, мосты через Днепр взорваны, и я в силу обстоятельств оказался в плену. Через некоторое время, 20 июля, на обсерваторию, где я проживал как директор ее, явилась группа немецких солдат, которые заявили, что они должны записать, что здесь, на обсерватории, имеется ее директор в моем лице и проживавший там же профессор физики Ефимов. Вечером 20 июля ко мне явились два немецких офицера и повели меня в штаб части, которая заняла Смоленск. После проверки моих документов и небольшого разговора мне было предложено занять должность начальника города, т.е. бургомистра. На мой отказ, мотивированный тем, что я — профессор астрономии, совершенно неопытен в подобного рода делах и не могу взять на себя этой должности, мне было категорически и даже угрожающе указано, что «мы всю русскую интеллигенцию заставим работать».
Смирнов: Таким образом, правильно ли я вас понимаю, что немцы заставили вас угрозами быть заместителем бургомистра этого города?
Базилевский: Это еще не все. Мне было указано тогда, что через несколько дней я буду вызван в комендатуру. 25 июля ко мне на квартиру в сопровождении немецкого жандарма явился неизвестный мне человек в штатском платье, который отрекомендовался смоленским адвокатом Меньшагиным и заявил, что по поручению немецкой комендатуры он прислан за мной и что я должен немедленно с ним отправиться в комендатуру, уже постоянную.
Смирнов: Скажите, свидетель, кто был бургомистром Смоленска?
Базилевский: Адвокат Меньшагин.
Смирнов: В каких отношениях Меньшагин находился с немецкой администрацией и, в частности, с немецкой комендатурой города?
Базилевский: В очень хороших. Эти отношения становились более тесными с каждым днем.
Смирнов: Можно ли сказать, что Меньшагин был у немецкой администрации доверенным лицом, которому они считали возможным доверять секреты?
Базилевский: Несомненно.
Смирнов: Я прошу вас ответить, — вам известно, что в Смоленске находились польские военнопленные, вернее, близ Смоленска?
Базилевский: Да, очень хорошо.
Смирнов: Что делали польские военнопленные близ Смоленска и в какое время?
Базилевский: Весной 1941 года и в начале лета они работали по ремонту дорог Москва—Минск и Смоленск—Витебск.
Смирнов: Что известно вам о дальнейшей судьбе польских военнопленных?
Базилевский: О судьбе польских военнопленных мне, в силу занимаемой мною должности, стало известно даже несколько ранее.
Смирнов: Я прошу вас рассказать об этом суду.
Базилевский: В связи с тем обстоятельством, что в лагере для русских военнопленных, известном под именем «Дулаг 126», существовал чрезвычайно жестокий режим, при котором военнопленные сотнями ежедневно умирали, в силу этого обстоятельства я старался по возможности всех, по отношению к кому можно было найти повод, освобождать из этого лагеря. Вскоре я получил сведения, что в лагере находится известный в Смоленске педагог Георгий Дмитриевич Жиглинский. Я обратился к Меньшагину с просьбой возбудить ходатайство перед германской комендатурой Смоленска, в частности перед фон Швецем, об освобождении Жиглинского из лагеря, мотивируя...
Смирнов: Я прошу вас не задерживаться на этих деталях и не терять на них времени, а рассказать суду о беседе с Меньшагиным, о том, что вам сообщил Меньшагин.
Базилевский: Меньшагин сказал на мою просьбу: «Что же, одного спасем, а сотни все равно будут умирать». Однако я все-таки настаивал на ходатайстве. Меньшагин после некоторого колебания согласился войти с таким ходатайством в немецкую комендатуру.
Смирнов: Может быть, вы будете короче говорить, свидетель, и расскажете, что вам сказал Меньшагин, вернувшись из немецкой комендатуры?
Базилевский: Через два дня он мне сообщил, что из-за моей просьбы он попал в неловкое положение. Фон Швец ему отказал, сославшись на существующую директиву из Берлина проводить самый жестокий режим в отношении военнопленных.
Смирнов: Что сказал он вам о военнопленных поляках?
Базилевский: Относительно военнопленных поляков он мне сказал, что русские по крайней мере сами будут умирать в лагере, а вот поляков военнопленных предложено уничтожить.
Смирнов: Далее, какой разговор имел место между вами?
Базилевский: Я на это, естественно, довольно громко возразил: «Как так? Как это надо понимать?». На это Меньшагин ответил, что понимать надо в самом прямом смысле слова, и тут же обратился ко мне с указанием и просьбой — ни под каким видом об этом никому не говорить, так как это представляет собой большой секрет.
Смирнов: Когда имела место точно эта ваша беседа с Меньшагиным, в каком месяце, в какой части месяца?
Базилевский: Эта беседа имела место в начале сентября, точно число сейчас не помню.
Смирнов: Но вы помните, что это было в начале сентября?
Базилевский: Да.
Смирнов: Возвращались ли вы когда-нибудь далее в беседах с Меньшагиным к вопросу о судьбе военнопленных поляков?
Базилевский: Да.
Смирнов: Когда это было?
Базилевский: Недели через две, т.е. в конце сентября.
Смирнов: Медленнее.
Базилевский: В конце сентября я не удержался и задал вопрос, какова же судьба военнопленных поляков. Сначала Меньшагин помедлил, а затем в некоторой степени нерешительно сказал: «С ними уже покончено».
Смирнов: Он сказал что-нибудь о, том, где с ними покончено, или нет?
Базилевский: Да, он сказал, что ему фон Швец сказал, что они расстреляны близ Смоленска.
Смирнов: Но точного места им названо не было?
Базилевский: Да, мне он это место не назвал.
Смирнов: Скажите, вы рассказывали, в свою очередь, кому-нибудь об умерщвлении гитлеровцами польских военнопленных близ Смоленска?
Базилевский: Я об этом рассказал жившему в одном доме со мной профессору Ефимову и, кроме того, через несколько дней об этом же зашел разговор с санитарным врачом города доктором Никольским. Но оказалось, что Никольский из каких-то других источников уже знал об этом злодеянии.