Остановимся кратко на этом вопросе. Расовая политика, направленная против евреев, являлась лишь одним из аспектов доктрины расы господ. В «Майн кампф» Гитлер заявил, что одним из решающих факторов в поражении Германии в 1918 году было то, что немцы не сумели осознать значение расовой проблемы и еврейской угрозы. Борьба против евреев являлась одновременно секретным оружием — надежным оружием «пятой колонны», направленным на раскол и ослабление демократических держав, и методом объединения германского народа для ведения войны. В речи 4 октября 1943 г. Гиммлер ясно указал, что все мероприятия, направленные против немецких евреев, были тесно связаны с военной политикой. Он заявил:
«Потому что мы знаем, как трудно было бы нам сейчас, если бы сегодня евреи по-прежнему населяли каждый город, тайно саботируя, проводя агитацию и сея беспокойство».
Таким образом, действия против евреев в той мере, в какой они являются преступлениями против человечности, но не военными преступлениями, вменяются в вину подсудимым, так как они тесно связаны с преступлениями против мира.
Такая квалификация является, несомненно, очень важной для преступлений против человечности, о которых идет речь в Обвинительном заключении, и это обстоятельство не всегда учитывается теми, кто поставил под вопрос возможность применения данной нормы. Оставляя место для изменений в этой квалификации, мы, однако, полагали правильным рассматривать действия, которые уголовное право всех стран, естественно, определило бы как преступные: убийство, уничтожение, порабощение, преследование по политическим, расовым или экономическим соображениям. Все эти действия, совершенные по отношению к населению воюющей страны или совершенные по отношению к гражданам Германии на территории, оккупированной противником, считались бы обычными военными преступлениями, судебное преследование которых не представит ничего нового.
Будучи совершены в отношении других, они явились бы преступлениями против национального права, если бы германское право, отступающее от всех установлений цивилизованного судопроизводства, не разрешало бы совершение их государству или лицам, действующим от имени государства. Это обстоятельство ни в коей мере не поставит данных подсудимых в более тяжелое положение, чем это было бы при других условиях. Народы, подписавшие Устав данного Трибунала, сочли необходимым и правильным в интересах цивилизации заявить, что такие действия, даже если они были совершены в соответствии с законами Германского государства, созданного и управляемого этими людьми и их вожаками, являлись в том случае, если они совершались с намерением задеть интересы международного сообщества, то есть в связи с другими вменяемыми в вину преступлениями, не только действиями внутреннего характера, но преступлениями против международного права.
Я не преуменьшаю значения, которое будет иметь для будущего политическая и правовая доктрина, связанная с этим. В обычных случаях международное право предоставляет государству решать вопрос о том, как оно будет обращаться со своими собственными подданными; этот вопрос является предметом внутренней юрисдикции, и хотя Социальный и Экономический Совет ООН стремится сформулировать хартию прав человека, Устав Лиги Наций и Устав ООН признают это общее положение.
Однако международное право в прошлом стремилось установить некоторый предел всемогуществу государства и создать положение, при котором человек, являющийся основным субъектом всякого закона, не лишается права на защиту со стороны человечества в случае, если государство попирает его права так, что это возмущает совесть человечества. Гроций, создатель основ международного права, в известном смысле имел в виду этот принцип еще в то время, когда различие между справедливой и несправедливой войной было установлено более ясно, чем в XIX столетии; он называл справедливой войну, предпринятую для защиты подданных иностранного государства от несправедливостей, совершаемых его правителями. Он утверждал в отношении жестокостей, совершаемых тиранами против своих подданных, что вмешательство в таком случае является оправданным, поскольку «права на социальные связи в таком случае не уничтожаются». Та же мысль была высказана Джоном Уэстлейком, самым выдающимся из британских теоретиков международного права. Он писал:
«Бесполезно в таких случаях настаивать на том, что долг соседних народов состоит в спокойном наблюдении за происходящим. Законы созданы для людей, а не для существ, являющихся плодом воображения, а поэтому эти законы не должны создавать для людей или терпеть такие ситуации, которые являются нетерпимыми».
Исходя из этой же точки зрения, действовали европейские державы, когда в прошлом они выступали на защиту христиан, подвергаемых в Турции жесточайшим преследованиям. Право гуманного вмешательства путем войны не является новеллой в международном праве. В таком случае может ли юридическое вмешательство быть незаконным? Устав Трибунала предусматривает благотворный принцип, гораздо более ограниченный, чем некоторые того бы желали, и содержит предупреждение на будущее. Я говорю и повторяю вновь, Устав содержит предупреждение диктаторам и тиранам, маскирующимся под правовое государство, предупреждение о том, что, если для того, чтобы содействовать своим преступлениям против сообщества народов, они будут пренебрегать святостью прав человека в своей собственной стране, они поставят самих себя под угрозу, поскольку тем самым оскорбят международное право народов.
Что касается критики относительно применения обратной силы закона, о которой говорится, что она объявляет преступным то, о чем совершавший действие не знал, что оно является таковым во время совершения им преступных действий, то как такая критика может быть применена здесь?
Вы не оставите без внимания, даже если подсудимые постоянно пренебрегали ими, бесчисленные предупреждения, делавшиеся иностранными государствами и иностранными государственными деятелями по поводу линии, которой придерживалась Германия до войны. Несомненно, эти люди рассчитывали на победу, вся их политика основывалась на убеждении в успехе, они не думали о том, что сами они будут призваны к ответу. Но можно ли позволить хоть одному из них говорить здесь, что, если он вообще знал об этих вещах, он не знал, что они были преступлениями, вопиющими к небу об отмщении?
Разрешите мне сначала обратиться к тому, что они делали с военнопленными, так как только это одно, самое явное из всех преступлений, требует их осуждения и навсегда кладет пятно на честь германского оружия.
8 сентября 1941 г. за подписью генерала Рейнеке, начальника управления по делам военнопленных при верховном командовании, были изданы правила по обращению с советскими военнопленными во всех лагерях для военнопленных. Они являлись результатом соглашения с СС и гласили следующее (ПС-1519):
«Большевистский солдат потерял право претендовать на обращение с ним как с честным противником в соответствии с Женевской конвенцией. Следует отдать приказ действовать безжалостно и энергично при малейшем намеке на неповиновение, особенно в тех случаях, когда речь идет о большевистских смутьянах. Неповиновение, активное или пассивное сопротивление должны быть немедленно сломлены силой оружия (штыки, приклады и огнестрельное оружие)...
При выполнении этого приказе каждый, кто не употребит своего оружия или употребит его с недостаточной энергией, подлежит наказанию... В военнопленных, пытающихся бежать, следует стрелять без предварительного оклика. Никогда не производить предупредительного выстрела. Использование оружия против военнопленных является, как правило, законным. Лагерная полиция должна быть сформирована из соответствующего контингента советских военнопленных, находящихся в лагере.
Внутри пространства, огороженного колючей проволокой, лагерная полиция может быть вооружена палками, кнутами или другим оружием такого рода для того, чтобы иметь возможность эффективно выполнять свой долг».
Далее в этих правилах содержится указание об изоляции гражданских лиц и политически нежелательных военнопленных, взятых в плен в течение Восточной кампании.
После того, как указывается, что важной задачей вооруженных сил является избавляться от всех тех элементов среди военнопленных, которых можно рассматривать как носителей и возбудителей большевизма, подчеркивается, что для этого необходимы особые меры, свободные от бюрократических административных влияний; соответственно как метод для достижения «намеченной цели» предлагается передавать таких лиц полиции безопасности и СД.
То, что Кейтель, который непосредственно отвечает за этот приказ, прекрасно знал, что именно под ним подразумевалось, ясно из меморандума адмирала Канариса от 15 сентября 1941 г., являющегося протестом, в котором точно излагается правовая сторона этого вопроса (ЕС-338):
«Женевская конвенция об обращении с военнопленными не распространяется на отношения между Германией и СССР. Поэтому применимы лишь принципы общего международного права об обращении с военнопленными.
С XVIII столетия эти принципы постепенно устанавливались на той основе, что пребывание в плену в военное время не является ни местью, ни наказанием, но лишь только превентивным заключением, единственной целью которого является исключение возможности дальнейшего участия солдат в войне. Этот принцип развивался в соответствии с разделявшейся всеми армиями точкой зрения о том, что убийство беспомощных людей или нанесение им увечий противоречит военной традиции...
Приложенные к сему декреты об обращении с советскими военнопленными базируются скорее на принципиально иной точке зрения».
Далее Канарис указывал на скандальный характер приказов о применении оружия охраной и о вооружении лагерной полиции дубинками и кнутами.
На этом меморандуме Кейтель написал (я уже напоминал об этом утром): «Возражения возникли из военной идеи о рыцарском ведении войны. Это подрыв идеологических основ. Поэтому я одобряю и поддерживаю эти меры. К.