енны? Голова болит. Даже добытое дело Дэя сейчас не буду читать. Я тоже идейная, но у меня все идеи личного пользования. И сейчас я хочу душ, ледяной. А затем здоровый сон без видений.
Утро состоялось по расписанию, что уже приятно. Я отоспалась, бездомный Игль убрал вчерашний ужин – подозреваю, в желудок, не в мусорку. Заказал завтрак и его тоже – убрал. То, что было мне оставлено, у энергоэффективного Гава вызвало бы слезы.
– Сволочь, – похвалила я Игля за его аппетит.
– Сейчас еще закажу, – смутился он. – Твой морф, уж учти, совершенный клептоман. Он посетил все ночные шоу и закрытые показы. Изъял пять заколок, семь бантов для хвоста и две косметички. Я проверил ценность, хотел оплатить. Но вещи ему отданы добровольно, он еще и ловкач.
– Завидуешь. Говори прямо, злодей, что тебе надо. Без корысти ты б сбежал до рассвета.
– Катер габ-службы, – сразу раскололся ловец исполнительных золотых рыбок. – С тобой трудно. Все мои навыки ведения переговоров как-то… не работают. Ты не зла за вчерашнее и не веришь мне, я сегодня не полезен тебе, но я вроде бы получу просто так нужное. Нелогично.
– А я еще приплачу, чтоб глаза мои не видели тебя, но – живого, – уточнила я. – Далеко отсюда до созвездия Кайт?
– «Стрелой» – три малых прыжка, это лучший для катера режим. Полтора дня, рекордно быстро, – охотно сознался Игль. Покосился на меня. – Сима, ты можешь оказаться маяком, то есть он мог привязать на тебя опознание того, что там оставлено. Если так, одному мне лететь бесполезно.
– Я на службе, отвали, герой-любовник.
– Понятно, уже ухожу… Лишь намекаю, что могу снова оказаться в долгу. Что тогда предлагать в оплату? Прямо и не знаю. – Он покосился в сторону экранированной комнаты, встал и пошел туда, бормоча про вещи из кармана, вывалившиеся во время сна. Пришлось брести следом, вяло ругаясь и недоумевая. Игль подобрал платок – или нечто похожее на платок – обернулся, не дойдя до двери. – В лавке, где был контакт со Сплетником Зу, тебе подарили сухой порошок зуй?
– Да.
– Попробуй вечером заварить в кипятке. Прямо перед сном, одну крупинку на пару глотков, настоять под крышкой до изменения цвета воды, это быстро. – Он взялся за ручку двери и буркнул, уже отвернувшись. – Полагаю, ты дала мне право пользоваться «Стрелой»?
– На пять дней. Да. С обязательством вернуть катер сюда и лично мне сказать «Сима, благодарю, я твой раб, ы-ыыы».
– Семь.
– Шесть.
– Какая тебе разница? – поразился тэй и даже обернулся.
– Не торгуясь, ты уйдешь спокойный. Оно мне надо? Вали, злись, благодари, скрежещи зубами об мою придурковатую загадочность. Семь дней.
– Головная боль уже проступает, – криво усмехнулся Игль и напоказ скрипнул зубами.
С тем он и покинул планету, с которой я сама сбежала бы очень охотно. Но – не могу. Я служу в габе, и я ценю свой статус, даже когда меня посылают в такой полный уродов филиал габ-системы. Вообще система наша, если верить справочнику и огрублять ассоциации, чем-то сродни гибриду единой независимой таможенной службы всех рас, работающей на аутсорсинге. Круто я завернула, да? Ну, еще мы самую малость Интерпол, капельку Красный крест с того же цвета серпом… то есть полумесяцем. Немного глобальная транспортная система и почтовая служба. Такое вот черт те-что и сбоку Сима… Это все работает, потому что мы нейтральны, но в структуру управления габ-системы я не полезла: в справочнике приведены какие-то многомерные схемы перекрестного контроля и подчинения, у меня от них голова болит. Довольно того, что я, габбер, в правах не ниже полноценного гражданина любой из рас, имеющих право пользоваться нашей системой. А не пользоваться – значит, тихо сдохнуть в изоляции. Так что трепещите, гламурки. Я иду, злая и голодная. Одинокая. Морф приволок еще горсть подарков от всех, кого обаял этот специалист по выживанию – и где он теперь? Охотится за новыми сувенирами. Для меня и Гюль. Никакой он не клептоман, это мы – безденежные, он знает и пробует скрасить грусть друзей. Интересно, откуда он узнал, что Гюль так живо отреагирует на драгоценности пыров? Есть подозрение, все то же, смущено-черноглазое в звании сун тэя. Если меня надо было оставить одну, это удобно сделать, раскопав слабости в прошлом Гюль и её прайда. Может, год – или цикл – назад она мечтала познакомиться с мастером Бмыгом. Даже в моем мире спецслужбам не сложно прокрутить записи видеонаблюдения и отыскать нужное лицо. Положим, торчала Гюль перед витринами полдня. Рыдала или там – молча гордо горевала…
– Ненавижу тэев.
Сделав это веское заявление, я подумала про Альга. Он в моем сознании – не тэй. Поэтому я не отдала Иглю воспоминание о нашем знакомстве, только беседу в ресторане. О тоске в смеси с любопытством и бездонности глаз ему не надо знать, это однажды сделало меня уязвимой, и было больно. Сун тэй не пожалеет, если узнает способ «пробить». Такая у него работа. Противно ли мне думать о спецах его профиля? Так сегодня обо мне многие подумают с неприязнью, переходящей в агрессию. Любые границы мешают свободе, а вернее вседозволенности. Так что вперед, укреплять границы, об них еще людям и нелюдям лбы расшибать. Мне надо занять делами день, чтобы не прыгать от нетерпения и не считать минуты в ожидании вечера с порцией отравы Сплетника Зу.
История девятаяСтарая, старая сказка
Жила-была в цветке девочка, и звали её Дюймовочка… Хотя нет, это иная история. Куда как постарше и посложнее.
Раса шен из числа древних. Они росли когда-то в своей колыбельке, сине-зеленой, украшеной кружевом серебряных облаков и бриллиантами рос, что зажигали огни всех цветов по кромке листьев каждое утро. Мир по имени Шенза, колыбель расы шен, качался на свое орбите, как и Земля, проходя через свой Зодиак и переводя часы великих и малых эпох. Шены росли, открывали колесо и балдели от бронзы, отдавали предпочтение стали и делали что-то еще обычное для увлеченных играми и активно развивающихся детей. Они были разные, как и люди. Кто-то смотрел на звезды и улыбался – дурак дураком, а, поди ты, первым подумал о грядущих полетах. Кто-то строил личное благополучие, кто-то от великой лени изобретал кресло-качалку и кондиционер. А еще были там особенные, совсем иные шены. Они помнили первый день мира, и по-прежнему их разум спал в колыбели Шензы, чтобы видеть сны вечности. Эти шены не возделывали полей и не искали нового. Они были дикие – если счесть неизменность именно дикостью. Они жили в природе и оставались её частью. Простые, как цветок энна – и столь же непостижимые. Шены, как и люди, колонизировали незаселенные территории, и по своей цивилизованной примитивности теснили, уничтожали детей энна. Но немногое из последних уцелели на островах, где нет ничего ценного для цивилизации.
Шены ушли в новые миры, расширили свое влияние на смежные пространства. А когда их мир состарился, они вспомнили про часть себя, неизменную от первого дня истории расы. Их позвали, как зовут богов – и они, уже почти боги, услышали и пришли, чтобы дать детям энна новый дом у более молодой и очень спокойной звезды. Это была сентиментальность? Нет, скорее долг перед самим собою, ведь энна были частью расы шен. Особенной, неповторимой и загадочной, как само подсознание…
Шены однажды ушли, как уходили до них иные древние. Некогда сине-зеленая Шенза, колыбель – обветшала, остыла. Её солнце стало слабым, как ночник, и однажды угасло. А энна все жили в неизменности, не зная, что им светит иное солнце. Зато они с недоумением вносили изменения в привычный круг светил, рассказывая легенды о смерти старых богов и рождении новых. Их шаманы ходили в верхний мир. И там обретали успокоение: неизменность пребудет с детьми энна во веки вечные. Еще год. Еще сто лет. Вряд ли они знали иной счет.
Сэа родилась в пятый день от начала цветения энна в большом лесу жизни. Она была дочь шамана и должна была принять его бубен и его шейную ленту, свитую из сухих лиан. Она должна была однажды пойти в верхний мир, чтобы говорить с богами о кочевье зверей и погоде сезона дождей, чтобы знать заранее о волнении тверди и вод. Но напасть явилась, откуда не ждали.
С неба, синего, как лепестки энна-сэ, весеннего одеяния цветка цветков, спустился бог. Он был незнакомый, огромный, гневливый: жег лес и губил цветы. Сэа увидела бога первой, старательно раскрасила ладони, попросила у цветка энна новую накидку. Конечно, она еще не шаман. Но бог пришел, а ведь в дни цветения энна-ло пели: иногда с неба спускается сын звезды, чтобы выбрать подругу в срединном мире. И нельзя его не встретить, и нельзя не выслушать, если тебе дано видение и если ты знаешь: гнев опалил мир.
Сэа вышла на край обожженного поля. Маленькая, тонкая, в сине-золотой цветочной накидке, скрывающей её до самых колен. Сэа протянула к богу ладони, чтобы показать их узор и начать беседу.
Стало темно. Больно. Пусто.
Мир ужасно, невозможно вывернулся. Сделался твердым и холодным. В нем не осталось света солнца и запаха леса. В нем прочный и теплый бархат цветка энна-ло увял, сморщился и рассыпался в пыль. А ведь накидки обычно носили весь сезон дождей! Сэа звала богов и пробовала во сне окликнуть отца – но мир молчал, словно вымер он весь… Только гремели мертвым каменным обвалом какие-то незнакомые звуки.
– Геном тот самый. Это шен, пусть и выглядит она самой тупой из тупых зверушек. Хей, безмозглая! Жри хавку. Жми на кнопку и жри.
– Может, внести ей в сознание основы речи?
– Чтобы она потом нас же и заложила? Их мирок заповедный, не забывай. Кто поверит, что эта дура – туристка и оттуда свалила по своей воле? Довезем, используем как ключ, и все дела.
– Кажется, есть риск не довезти.
– А ты не корчи из себя ученого. Кажется, нам лететь осталось пять условных дней до малого габ-пирса. Подумай лучше, под какую скотину будем ее маскировать, если нас досмотрят.
Ужасный обрезок гиблого мира – с прямыми, уродливо гладкими сторонами, замыкал пространство вокруг Сэа. Он не шумел ветром, но иной звук был постоянным: нехороший, чужой, он мешал спать. В гладком окружении порой проступали выросты и вмятины, Сэа находила воду и еду, но это была насмешка темных богов нижнего, донного мира. Вода не питала, пища отравляла. Дети энна – часть своего мира, и без него не могут сберечь неизменность, а с ней и себя самих. Сэа умирала медленно, страшно. Безнадежно. Она звала верхних богов и просила о помощи. Теряла сознание, чтобы очнуться со следами укусов на теле и знать: её кровь пили духи мрака. Её кровь, а значит – и душу. Сил становилось все меньше. Надежда умерла, и маленькая дочь цветов энна лежала серая, сухая. Кожа обтягивала кости, и не было более ничего в этом теле, истерзанном муками души и плоти – только отчаяние. Ей не дали умереть в родном лесу. Значит, не будет и возрождения. Значит, не будет в роду энна нового шамана. Никто не пойдет в верхний мир, никто не поговорит с богами и не объяснит роду, как избежать бед. Сэа гасла, и с ней умирала связь неизменных энна с их новой родиной, созданной шенами, древними, мудрыми – и покинувшими универсум невозвратно…