– Пропадешь без меня, – Гюль сморнула вторую слезинку.
– Что ты, от меня трудно отделаться. Не пропаду. Бмыг, ты уж береги её.
Пыр расплылся в улыбке и кивнул. Я отвернулась, прикусила язык и пошла к двери. Сима не такой человек, чтобы лить слезы от тупой сентиментальности. Черт… Может, меня незаметно подменили во сне? Ведь лью, дура дурой. Хотя нет, не подменили. От одного взгляда на летающее кресло Олера и самого интмайера слезы высохли. Зачем нам это на борту? И зачем ему лезть в шлак? Осторожный, расчетливый и очень богатый тип. Не понимать риска невозврата он не может, а принимать его – опять же, зачем?
– А не будем затягивать с отлетом, – мягко предложил Олер.
И я заподозрила, что опять не знаю чего-то важного.
Саид виновато вздохнул и пошел поздравлять и утешать Гюль. Не оберулся в дверях, тренирует выдержку. Глядя ему в затылок, я видела лишь виноватую мордочку Гава, выступающую из фальшивых складок чалмы.
– Провожу до люка, – буркнул Рыг и упёрся в Олера взглядом, как копьем.
Кажется, минотавра донимала та же идея, что меня: а почему так торопится наш расчетливый интмайер?
История тринадцатаяБлагие намерения
Шлак – по-своему легендарное место. Помнится, при первом упоминании о нем Кит испытал едва ли не шок. Как неразумно нынешние разумные используют звездную систему с уникальными особенностям, – твердил он. Тогда и втолковал мне, что на аккуратной теплой планете близ спокойной звезды кэфы и их современники расположили объект, допускающий для одушевленных «третичную развертку». Я выслушала и не испытала потрясения, хотя этого от меня ждали… Низкая осведомленность порой спасает от удивления. Ну, что взять с Симы, которая не понимает и того, что дала ей вторичная развертка собственного организма, исполненная Китом? Жизнь он мне вернул – это очевидно, и я благодарна. А подробности… Дышу, радуюсь, повышение по службе получила – это и есть для меня подробности. Мне их достаточно. Я несколько дикая и малость безграмотная по меркам универсума? Но я умею помнить добро. Да, именно так. Спорим, что Олер понимает больше, а помнит – меньше? Он за добро платит. А это хуже, чем не понимать, это и есть в моем видении слепота и мерзость. За все свое богатство он прикупил целую вечность проблем, а вот жизни – не обрел. Скорее наоборот.
Итак, Кит упомянул третичную развертку. Слово упало в благодатную почву памяти, проросло любопытством. Много раз я думала: а что еще можно дать нам, людям, если мы – взрослые? Умение забегать на чай в соседнее измерение к милому Сплетнику Зу? Талант проходить сквозь стены и тырить данные из сейфа самого Игиолфа? Поголовную телепатию уровня более крутого, чем загадочный «доу»? Не знаю, но постепенно пришла к мнению: кэфы не возились бы с подарком для младших ради перечисленных мелочей. И если они оставили нам чудо, то это чудо наделяет готовых принять его чем-то совсем иным. Кит восхищает меня не тем, как он добывает пищу из воздуха или ныряет в пространство. Он, правда, взрослый. У него мудрый и добрый взгляд на мир, иная мерка для ценного и никчемного.
– Шлак, – вздохнул Кит, прерывая мои рассуждения. – Сима, отчего люди назвали столь неблагозвучно эту дивную планету?
– Она не знает, – мерно сообщил Олер. – Я тоже. Но я более осведомлен в тайных идеях властей и взглядах, демонстрируемых ими гласно. Шлак, он же объект «последняя пристань», вызывает страх и смятение у многих, кто знает его природу более-менее достоверно. Попробую реконструировать ситуацию с начала. Допустим, сюда направлены исследователи. Они прилетают, точно так же, как к любой иной звезде. Они совершают посадку на планету, сообщают координаты, уточняют: все штатно, начаты исследования согласно плану. Затем исследователи исчезают, не выходят на связь и не обнаруживаются любыми средствами. Неведомое пугает наблюдателей за полетом. Они составляют отчеты для руководства, панические в запутанности и осторожности суждений. Власти читают между строк и впитывают страх удвоенными порциями. Поисики экспедиции риводят к новым потерям связи, а то и экипажей спасателей. Неведомое снова подвергают изучению, дистанционному на сей раз. Оно не поддается, и тогда приходит решение: засекретить. А как? Дать отталкивающее название, найти банальное применение и старательно зарастить ложью и домыслами все, что не укладывается в рамки простых объяснений. Мы наблюдаем итог такой работы. Шлак сегодня – это место пожизненного заключения. Самое надежное, отсюда никто и никогда не возвращался. Что в применении к означенному типу заведений не вызывает испуга или же недоумения. Цель достигнута.
Олер говорил и говорил, монотонный голос вдалбливал в мою голову тезисы, вроде бы, неглупые – но исключительно ненужные. Я исправно их впускала в правое ухо и выгружала из левого, аки легендарный Сивка-бурка. Не желаю я ничего конспектировать. Тем более – сейчас!
Шлак непостижимо прекрасен. Потому, что похож на Землю. С орбиты он сине-зеленый с молочными потеками облаков, кисельными реками туманов и низовых туч. Суша на Шлаке представлена одним материком, подобным сердечку. Или нахохленной птице, спящей, убрав голову под крылышко. Вроде бы есть и полярные шапки, но их я игнорирую. Родная мне природа – она там, в зелени лесов, обрамленных оправой золотых прибрежных песков. Жизнь бьется в синих жилах рек и задумчиво смотрит на универсум бездонными зрачками озер…
– Кроме того, следует учесть и культурологический аспект, – вещал Олер, воодушевленный нашим молчанием.
– Гюль сказала, что вы в юности рисовали, и недурно. Вы были подающим надежды графиком, – вспомнила я.
– Да, не гением, всего лишь подающим надежды, – согласился интмаер.
– Шлак стоит того, чтобы его рисовать?
– Три сотни циклов я не балуюсь подобными… – интмайер замолчал и стал более внимательно смотреть вниз. – Сима, я предпочел бы вернуться к теме культурологии.
– Это называется забалтывать вопрос.
– Кто же виноват, что вы не умеете слушать?
– Не я, – поднял руки Дэй, вполне довольный наблюдением за нами. – Конечно, я трижды кусал Симу и прилично её обескровил, но это ее не убило, а вот за последствия удара культурологией не поручусь. Кит, а где обитатели Шлака? Здесь много заключенных?
– На данный момент семь, если живы и пребывают тут отправленные и сто циклов назад, – наш счетовод, конечно, все знает.
– Я наблюдаю двоих в строениях по левому борту, там, – указал Кит в сторону северного побережья материка. – В целом мне, как кораблю, ощутимы три жизни. Дэй?
– Три, – задумчиво согласился и этот эксперт.
– Преступность у вас – слезы, прямо стыдно, – укорила я.
– Не преступники, изгои, – напомнил Олер со значением. Постучал пальцами по подлокотнику. – Садимся на юге, – распорядился он, и добавил после паузы, глядя прямо на Кита: – Прошу вас.
– А где тут делают третичную развертку? – шепотом уточнила я.
– Мы туда и идем, – пообещал Кит. – Сима, мы сядем чуть в стороне. Я объясню свое, затем ты расскажешь свое. Каждый из нас имеет часть понимания, моя – это история и технология. Пока не могу сообразить, как они пригодятся. К тому же я желал бы задержаться на полдоли суток. Я ищу один объект, скажем так. Это стало важно после истории с йорфами, и это связано с тобой, Сима. Олер прав в одном: ты – катализатор. Старый Кит был предельно инертен, но ты разбудила во мне деятельное любопытство, которое, кажется, покинуло расу кэфов еще на заре нынешнего универсума.
Я отвернулась от красот за обзорными экранами и уставилась на Дэя. Вот Шлак, идея затащить сюда вампирюгу – целиком моя. Глупость она или нет, не знаю. Решение пришло резко и показалось озарением, я толком не пробовала сформулировать то, что меня в первый миг напугало и ослепило. Это было – слишком. Бездоказательно, по-детски и, вдобавок, невозможно. Я не верила в догадки, старательно прятала их от себя же. Даже Саид, вроде бы, не понял, хотя от него у меня нет тайн. Почти.
До своего прозрения я докатилась, когда прочла данные по тем семидесяти с лишком суицидам, якобы спровоцированным Дэем и его Словом. От прозрения, зудящего в мозгу вроде чесотки, дней пять назад мне стало вовсе дурно. И я приняла на ночь порцию загадочного зюя, приготовленного по рецепту Игля: немного порошка растворить в теплой воде и выпить смесь прямо перед сном. Прошлый раз я получила сказку о детях цветков энна.
На этот раз, едва прикрыв глаза и шагнув в небытие – то, пятидневной давности – я очутилась в полумраке танцующих туманов и дымов. Из струй свился призрачный Сплетник Зу.
– Зу, я скучала, – улыбнулась я.
– Тоже скючал, – согласился он.
Голос у Зу чирикающий, его «ю» именно от чириканья звучит естественно. Синица ведь поет «пинь-пинь, фьють-фьють», а вот «футь-футь» в птичьем исполнении и представить неприятно. Это прямо – выпь, а не синица! Хотя, что я знаю про выпь, кроме названия?
– Зу, а вот ты – ты живой? В моем понимании, а?
– Не знаю. Может да. Немного, да, – хитро прищурился он. – Но не здесь. Я расскажю. Редко спрашивают. Хороший вопрос, вкюсный. Вот дюши, смотри.
Он повел рукой – и туман сплелся в реку, растекся морем. В нем явились корабли. Очень разные: тяжелые и мощные, как глыбы льда. Невесомые, как пух. Основательные – вроде бревен или плотов. Зу поводил рукой, море взволновалось, флотилия душ смешалась в призрачной воде.
– Такие тяжелые, – чирикал Зу, указывая на льдины. – Штюрм, кровь, сила, ярость. Еще месть, страх, много иного. Эти плывют, но рано или поздно, если не избавятся от лишнего грюза, пойдют вниз. Там не смерть, там мир для тяжелых. Тоже мир. Оттюда долгий пють к новым мирам, к большомю юниверсюмю. Совсем первый шаг. Почти звери.
Зу ловким движением утопил льдины и повздыхал, сочувствуя им. Затем он презрительно назвал пушинки покорными ветру. Обвинил бревна в инертности. И постепенно втолковал мне: каждый корабль-душа имеет свое наилучшее положение в море тумана. Он может пережить много штормов, сменить много обличий, которые я называю жизни. Но рано или поздно душа найдет равновесие. Станет топляком на дне. Взлетит к небу. Или превратится в чудовище вроде «Летучего голландца», способное причинять вред, истерзанное жаждой невозвратности прежнего.