Это была фантастическая по тем временам лазейка в законе. Весь цивилизованный мир жил по законам патриархата. Вавилонские мужья покупали жен, как рабынь. Греческие жены не смели носа высунуть на улицу и вскакивали из‐за стола, если в дом заходил с визитом приятель мужа. В самом Риме власть главы семейства над домочадцами была почти неограниченной. Отец мог продать сына в рабство. Взрослый, убеленный сединами мужчина, имеющий жену и детей, не имел права распоряжаться своим имуществом без разрешения отца, если тот был жив. Вся семья была фактически в рабстве у ее главы — вся, кроме жены! Конечно, если она не забывала ежегодно отлучаться из дома на трое суток.
В браке «sine manu» жена никогда не поступала под юрисдикцию мужа. Разумеется, о том, чтобы женщина вообще жила без «хозяина», даже самые эмансипированные римлянки додуматься не могли. Они оставались под юрисдикцией отца или опекуна. Например, совершать крупные сделки или вступать в брак римлянка могла только с их согласия. Но женщине достаточно было пожаловаться, что ее опекун уехал на один день, чтобы она могла сама выбрать себе нового. А поскольку римляне имели обыкновение путешествовать, воевать и навещать свои загородные имения, сдать в архив строптивого опекуна не составляло труда. На рубеже эр император Август и вовсе освободил от опеки женщин, имеющих троих детей. А троих детей тогда имела едва ли не любая римлянка, которой перевалило за двадцать с небольшим.
Практически, начиная примерно со II века до н. э., римские жены сами распоряжались своим имуществом, сами бросали своих мужей и сами же заводили новых. В частной жизни они пользовались такой же свободой, как и мужчины. Они ходили в гости, в театр и в цирк, и совсем не обязательно вместе с мужем. Они участвовали в пирах, они заводили любовников. Они занимались «бизнесом», вкладывали деньги, покупали и продавали имения… Они устраивали религиозные праздники, на которые не допускали мужчин… И только в политику мужчины умудрились их не пустить: римские женщины никогда не имели права голоса. И занимать государственные должности (кроме некоторых жреческих) они тоже не могли. Но может быть, они просто не хотели?
Несмотря на те свободы, которыми пользовались римлянки времен поздней Республики и Империи, первый брак девушки всегда совершался по воле родителей. Девочку иногда обручали, когда она была совсем еще ребенком, а замуж она выходила лет в тринадцать-шестнадцать. Жених очень часто был значительно старше невесты. Символом брака, как и сегодня, было гладкое, без камней, кольцо, которое он надевал ей на безымянный палец. Только кольцо было не золотым, а железным. Носили его на левой руке.
Назначить день свадьбы было не просто: существовало множество несчастливых дней. Достаточно было римскому войску потерпеть поражение в какой-то день месяца, как он объявлялся несчастливым, причем не только в этом месяце, но и в любом другом. Римляне, к счастью для брачующихся, были отменными вояками, но и им случалось терпеть поражения. А поскольку воевали они почти непрерывно, то несчастливых дней накопилось немало. В результате жениться нельзя было ни в календы (1‐е число каждого месяца), ни в ноны (7‐е или 9‐е), ни в иды (13‐е или 15‐е). Не рекомендовалось жениться в марте, потому что этот месяц посвящен богу войны. В мае тоже не стоило вступать в брак. Плутарх называет для этого по крайней мере пять причин, одна из которых та, что слово «май» происходит от слова maiores — «старейшины», а старейшинам вступать в брак не пристало. Впрочем, разве это менее обоснованно, чем наша боязнь «маяться» после майской женитьбы? Но и по окончании мая нетерпеливые римские женихи продолжали маяться, теперь уже по другой причине: в первой половине июня начиналась уборка в храме Весты. Богиня Веста была девственницей, как и ее служительницы, и не вполне понятно, почему их скромные девичьи хлопоты могли помешать кому-то жениться. Если бы уборку затеяли боги брака Пилумн или Гименей — другое дело. И тем не менее жениться в начале июня было нельзя. Потом наступали дни сравнительно благополучные, но и тут можно было нарваться на подводный камень — траур по родственнику или день поминовения. И уж конечно, нельзя было жениться в те дни, когда (согласно римским представлениям о загробном мире) открывалось отверстие, соединяющее наш мир с миром подземным: 24 августа, 5 сентября и 8 октября.
И тем не менее римляне женились. И, по-видимому, почитали это за счастье. Во всяком случае, Плутарх вполне серьезно рассуждает о том, почему «вдовец несчастнее холостяка». Мысль о том, что вдовец, или уж во всяком случае холостяк, может быть счастлив, ему в голову не приходит.
Но вот, после долгого ожидания, день свадьбы наконец наступает. Правда, окончание мая или завершение храмовой уборки — еще не гарантия счастливого брака. Чтобы прояснить вопрос о грядущем счастье, свадебную церемония начинали с ауспиций — гадания по полету птиц. Позднее птиц заменили свиньями, но, поскольку свиньи не летают, гадать стали по их внутренностям.
На церемонии присутствовали многочисленные друзья и родственники. Одаривать молодоженов было не принято. А вот сами молодые, если они были достаточно богаты, подарки раздавали, правда, не родственникам, а беднякам. Автор знаменитого «Золотого осла», римский писатель Апулей, женившийся на богатой вдове, пишет: «Мы предпочли сочетаться браком в загородной вилле, чтобы граждане не сбежались за подарками». Подарки эти могли обойтись в круглую сумму, и Апулею это было известно как никому другому: не так давно его будущая жена, отмечая свадьбу старшего сына, раздала 50 тысяч сестерциев.
Невеста на римской свадьбе была одета не в белое, а в желтое и огненно-оранжевое. Белая одежда считалась в Риме повседневной, а иногда и траурной: в белых тогах хоронили покойников, в имперское время женщины в знак траура носили белые платья. Невеста же была одета в цвета пламени, что символизировало то ли жар страсти, то ли огонь семейного очага. Ее наряд был сложен, каждая деталь имела значение. Свое девичье платье и игрушки невеста посвящала ларам — добрым духам отцовского дома. В канун свадьбы она надевала длинную прямую тунику, которую надлежало ткать на старинном ткацком станке, за которым работали стоя. Туника была перехвачена белым поясом из овечьей шерсти: считалось, что как шерстяные пряди прилегают друг к другу, так и муж с женой образуют единое целое. Для пущей неразрывности пояс этот связывали «геракловым узлом». Развязать его было нелегко; возможно, что на это уходила немалая часть первой брачной ночи. Задача усложнялась тем, что первую ночь супруги по традиции проводили в полной темноте… Впрочем, кто сказал, что семейная жизнь должна быть легка?
Выбрать себе кокетливую прическу невеста не могла, волосы убирались строго определенным образом: их делили на проборы острием копья и полученные шесть прядей укладывали вокруг головы. Сверху надевали венок из вербены и майорана и накидывали огненно-желтое покрывало — фламмеум. Такого же цвета верхняя одежда — палла — накидывалась на тунику. Обувь тоже была цвета огня.
Свадьба начиналась в доме невесты. Здесь в присутствии десяти свидетелей подписывался брачный контракт. Потом невеста произносила знаменитую фразу: «Где ты, Кай, там и я — Кайя». Пронуба — нечто вроде посаженой матери — соединяла правые руки жениха и невесты, и начинался пир. Расходы на него были ограничены в конце I века до н. э. законами Августа против роскоши. Император, хотя и был ревнителем браков, издал закон, по которому на свадебное угощение нельзя было тратить больше тысячи сестерциев (если помните, один сестерций — это символическая стоимость одной жены или реальная стоимость одной хорошей курицы; а еще за сестерций можно было купить проститутку — но, в отличие от жены и от курицы, только самую дешевую). Впрочем, на дозволенную аскетичным императором сумму одного только вина можно было купить три тысячи литров.
Но какие бы ограничения ни ставились законом, по крайней мере одно достаточно дорогое блюдо на свадьбе присутствовало обязательно: ритуальные пирожные, которые гости потом забирали с собой. В середине II века до н. э. Марк Порций Катон (Цензор) записал их рецепт: модий (около девяти литров) самой качественной муки замешать на молодом вине, добавить два фунта свиного жира, фунт творога и кусочки лавровой коры, а потом раскатанное тесто выпекать, уложив на лавровые листья.
Когда вино было выпито, а еда съедена (не вся: по традиции стол не должен был полностью опустеть), новобрачная отправлялась в дом мужа. Этому ритуалу придавалось особое значение: брак был именно переездом невесты к жениху и ни в коем случае не наоборот. Дом будущего мужа был куда важнее, чем сам муж. Поэтому свадьбу могли при необходимости сыграть и в отсутствие жениха (если он заранее подписал и передал необходимые документы), был бы только дом, двери которого невеста обмажет овечьим жиром и оливковым маслом, а столбы обовьет шерстяными повязками. А вот без невесты свадьбы быть не могло.
Девушку ритуально вырывали из объятий матери или другой ближайшей родственницы, и процессия отправлялась в путь. Невеста шла пешком, ее вели за руки двое мальчиков, чьи родители обязательно были живы. Третий мальчик нес впереди факел из боярышника: известно, что боярышник — верное средство от злых духов. Остальные родственники и гости несли зажженные восковые свечи и сосновые факелы, тащили невестину прялку и веретено, швыряли в толпу орехи. Звучали флейты. Кто-то затягивал непристойную песню — фесценину, но почтенные матроны не затыкали ему рот: на то и свадьба…
Когда невеста завершала все необходимые ритуалы с дверями женихова дома, ее на руках вносили внутрь. Молодой муж обрызгивал ее водой из своего колодца (а может быть, и из водопровода, который появился в Риме в 312 году до н. э.) и протягивал ей факел, зажженный на своем очаге. Так новобрачная приобщалась к святыням новой семьи. После чего пронуба усаживала девушку на брачную постель. Все удалялись, погасив светильники. И молодой муж со вздохом принимался… возиться с геракловым узлом, затянутым на животе невесты.