Откуда он знал, куда нужно идти и где искать свою собачью мечту? Он не задумывался над этим – его вело чуткое сердце.
Дорога оказалась длинной. Она проходила через большое село Мантамадос, где собаки местных пастухов гнали его прочь, опасаясь, что он утащит ягненка, по пескам Астропотамоса и Ксампелии, где около одной таверны над ним сжалилась добрая крестьянка и дала полную миску рыбьих потрохов, огибала Термы, куда он все-таки завернул в надежде найти что-нибудь съестное и где смог отдохнуть, искупавшись в теплой воде целебного источника и, наконец, ввела его в Митилены через развалины античного театра.
В городе сначала было очень трудно – там был помечен каждый угол, каждое дерево, местные псы, объединенные в стаи, не желали терпеть пришельца. Сколько раз, видя оскаленную морду хозяина удобной лежки где-нибудь за гаражами или в подвале каких-то развалин, пес думал: «Ну, вот и все, клятву свою я выполнил – служил ей до конца своих дней…» Но ему везло – он всегда выходил победителем и, хотя тело покрывалось шрамами, только крепче стоял на земле.
И, наконец, добился своего – отвоевал щель между заборами парковки и гимназической баскетбольной площадки. И теперь каждый день видел ее – она спешила в гимназию к первому уроку, и он провожал ее взглядом до входной двери. Близко подходить было нельзя: за гимназический забор не пускали не только бродячих собак, но даже и людей, если они не были родителями учеников или приглашенными по какому-то поводу лицами.
Вечером, когда она выходила из гимназических ворот, он сопровождал ее до пансиона, где она жила. И эти пять минут прогулки по еще людной улице были и его добровольной службой, и наградой за нее одновременно. Он и охранял Катю, и любовался ею, ее упругой походкой и гордой посадкой головы. Единственное, чего он не позволял себе, – это встретиться с ней взглядом. Такое случалось, но очень редко, и он всегда испытывал почти тот же щенячий восторг, как и при своем преображении в жасминовых кустах.
Скоро, однако, жизнь его снова изменилась. Настало лето, занятия в гимназии прекратились, и Катя перестала по утрам посещать своих «оболтусов». Но, к великой радости пса, она никуда не уехала, а осталась здесь же, устроившись экскурсоводом в местную туристическую компанию.
И теперь пес, которого перестали беспокоить шумливые гимназисты, долго спал по утрам, а днем бегал в порт встречать паромы, приходившие из Пирея, Салоник, Лемноса, Самоса и привозившие в город туристов, среди которых встречались и русские группы. Их-то он и ждал с нетерпением! Ведь к ним всегда приходил кто-то из экскурсоводов (и чаще всего именно Катя) и начиналось духовное пиршество!
Он видел Катю, слышал музыку русского языка, узнавал новости и расширял свой словарный запас. Ведь теперь ему стало доступно знание не только полученное из собственного жизненного опыта, но и услышанное от людей. И жажда этого знания оказалась и сладостной и томящей.
Скоро в порту к нему привыкли. Катя теперь считала его своим другом и, ожидая окончания швартовки очередного парома, дружески трепала его за уши и угощала специально для него принесенным кусочком сыра.
Из-за своей необыкновенной привязанности к туристам он стал даже одной из достопримечательностей острова. (Это, между прочим, полностью решило его проблемы с пропитанием. Теперь он всегда был сыт, а в нычках лежали не сухие кости, а специально изготовленные питательные концентраты в форме костей, которыми его награждали туристы.)
Еще в порту отправления экскурсоводы (как правило, российские студенты, подрабатывающие летом в туристических фирмах), интриговали свои группы тем, что на Лесбосе паром обязательно придет встречать замечательный серый терьер, который понимает по-русски и будет сопровождать группу по всему маршруту. И если у кого-то возникнут вопросы, требующие однозначного ответа, то можно не отвлекать экскурсовода, а спросить у Камо (так интерпретировались те звуки, которые он, вместо лая или урчания, использовал как свою визитную карточку).
Разумеется, труд Камо должен быть оплачен отдельно, для чего у экскурсовода были подготовлены специальные собачьи деликатесы, продававшиеся туристам тут же на пароме с хорошей для экскурсоводов выгодой.
Камо, утверждали экскурсоводы, знал о Лесбосе и его истории все, включая высоты местных гор и даты смены правящих режимов и династий. К огромному удивлению туристов это оказывалось чистой правдой. На любой правильно сформулированный вопрос Камо либо кивал, либо отрицательно мотал головой.
Сам Камо, однако, больше любил не отвечать на вопросы экскурсантов, а слушать толковых экскурсоводов или туристов, среди который встречались люди разные – от «почти малиновых пиджаков» с их вечным: «Во, бля, дают!», до филологических гурманов, обсуждавших между собой тонкости сюжета романа Стратиса Миривилиса «Учительница с золотыми глазами». Но и они бывали поражены тем, что Камо знал не только то, что на доме писателя в Сикамии установлена мемориальная доска, но даже то, как она сориентирована по сторонам горизонта!
Разумеется, Камо брали и на автобусные экскурсии. Особенно любил он ездить с Катей, но она ездила редко, поскольку водила группы в основном по музеям и улицам Митилен. Как бы то ни было, но вскоре он знал остров как самого себя – «от кончика носа до последней шерстинки хвоста».
Однажды в составе очередной экскурсионной группы оказался известный московский астроном Сурдин. Ехали в «дальнюю поездку» – к окаменевшему лесу и Сигри.
Где-то через полчаса после отъезда «почти малиновые пиджаки» со своими спутницами, накануне допоздна засидевшиеся в каком-то портовом ресторанчике, начали «клевать носом» и экскурсовод, московский парнишка, и сам вчера проведший веселую ночь, воспользовавшись этим, прекратил свое бесконечное «Посмотрите направо… Посмотрите налево…» и сел отдохнуть на свой откидной стульчик рядом с передней дверью.
И тут Камо, лежавший в проходе, услышал разговор Сурдина со своим соседом – стремным дедком с бородой «а ля Лев Толстой». Разговор шел о таинственных связях древнегреческой мифологии и литературы с реалиями современной астрономии.
Сурдин рассказывал дедку об открытиях в последние годы новых объектов «в царстве Плутона», на внешней границе солнечной системы. И то, что услышал Камо о самом Плутоне и его спутнике Хароне настолько поразило его, что он, при всей своей благодарности к экскурсоводу, взявшему его в эту поездку, готов был покусать его за то, что он оборвал Сурдина на самом интересном месте! И чем прервал? Совершенно неуместным сейчас предложением «посмотреть налево, чтобы увидеть перекресток и дорогу, ведущую к Агиасосу и Полихнитосу».
Последнее, о чем услышал Камо, прежде чем Сурдин с дедком последовали этому дурацкому совету и перешли к обсуждению возможной этимологии названия «Полихнитос», было то что, оказывается, система Плутона находится в недавно открытом новом поясе астероидов – поясе Койпера. «Там множество еще не открытых загадочных тел, – говорил Сурдин, – они как-то взаимодействуют между собой, что-то меняется в их отношениях… И как в этом случае понимать литературно-мифологические связи – пес его знает! Но, мне кажется…» – и тут его прервал экскурсовод.
Если бы только Камо мог предположить, как окажется связанной его собственная судьба с этой астрономической тайной, он точно съел бы, не поперхнувшись, микрофон у этого экскурсовода, кемарившего рядом с водителем…
Глава IIIМотины штудии
– Бог знает, что вы говорите! Я и слушать вас не хочу!
Грех это говорить, и бог наказывает за такие речи.
Прошло уже несколько дней с того памятного Моте праздника на вилле Доркона, а он все не мог успокоиться и войти в нормальный рабочий ритм.
И хотя его «козочки» все так же скакали вокруг него, все так же ветры будто на флейте играли, ветвями сосен шелестя, Мотя стал сумрачным: часто вздрагивал и старался сдержать быстрые удары сердца.
Конечно, он понимал причину своей печали – Катя. Она была в Митиленах, а он – здесь, в Моливосе. И само название приюта – «Дом учительницы с золотыми глазами» – каждый раз, когда он видел его на табличке перед входной дверью, вызывало в его памяти и золотистый отблеск сикамийского солнца в Катиных глазах, и ее струящиеся золотые волосы.
Чтобы отвлечься от грусти, стал он каждый вечер подниматься на холм, усталостью тела пытаясь погасить тлевший в душе огонь. Но, достигнув вершины, он поднимался на стену старинного замка, и, отвернувшись от моря, смотрел на южные горы, за которыми в золоте заката скрывались и Сикамия, где он встретил Катю, и Митилены, где она сейчас жила, ничего не зная о Мотиных страданиях.
Однажды, стоя у обреза стены, он даже был готов шагнуть в бездну. Но удержала его та, которой лукавая молва приписала прыжок с Левкадской скалы от безответной любви – великая Сапфо. Мотя вспомнил ее самый знаменитый афоризм: «Если бы смерть была благом – боги не были бы бессмертны».
Между тем кончился учебный год, и у Моти появилось гораздо больше свободного времени. Моте теперь не нужно было готовиться к урокам, поскольку вместо них он просто ходил с девочками купаться или водил в короткие походы в Петру или на горные лужайки.
И он нашел новое «лекарство», которое, как он надеялся, окончательно вылечит его. От чего? Он и сам не знал: «О, болезнь небывалая, имени даже ее я не умею назвать!»
Мордехай погрузился в ученые штудии. Он обновил свои знания в ядерной физике и квантовой механике и понял, что имеет пробел в понимании теории вероятностей. Лечебный эффект этих штудий оказался поразительным – скоро образ Кати перестал вгонять его в тоску, а возникал только тогда, когда сам Мотя радовался очередному своему успеху. И тогда он сосредоточился на этом разделе математики – здесь он нашел много поводов порадоваться и благодарно вспомнить ту, которая невольно стала причиной этих радостей.