Ориентация на глобальную, по сути дела, международную аудиторию предсказуемым образом делает британскую литературу наиболее конвертируемой и понятной за пределами англоязычного мира. Обращенная к читателям по определению очень разным, она легко находит отклик в том числе и среди российских читателей. Исторические параллели и аллюзии, вечные конфликты типа «свой – чужой», а также традиционные семейные, любовные, классовые драмы и умеренная консервативность стиля – всё это делает британскую букеровскую литературу чуть ли не самой востребованной в мире.
Конечно, за пределами этого постколониального канона существует не менее интересная, живая и своеобразная собственно английская литература, куда более ориентированная на внутренний британский рынок и обособленная от остального мира. А после того, как в 2014 году Букеровскую премию начали присуждать еще и американским авторам (писатель Джулиан Барнс, к слову сказать, назвал это решение абсурдным), и сами контуры английской постимперской литературы начали понемногу размываться. Однако годы культивирования определенного типа словесности не могут не приносить результатов: сформированный Букеровской премией мейнстрим (глобалистский и общечеловеческий по своей сути), подобно выхоленному за долгие годы английскому газону, остается одним из символов современной культуры.
Эта ориентация на универсальность роднит английскую литературу с литературой российской. Нравится нам это или нет, но русский язык – язык имперский, на протяжении долгих лет остававшийся для множества народов принудительным и навязанным извне, однако успевший за это время впитаться и прорасти в их культурную среду. Это имперское языковое пространство подарило нам множество прекрасных вещей – от украинских повестей Гоголя и прозы Тараса Шевченко до книг Фазиля Искандера и Чингиза Айтматова, а сегодня, уже после краха империи, обогащает отечественную словесность текстами Наринэ Абгарян, Мариам Петросян, Сухбата Афлатуни, Дины Рубиной, Андрея Иванова из Эстонии и многих других писателей, включенных одновременно в два контекста – национальный и наднациональный. Универсалистские и ориентированные не столько на Россию как таковую, сколько на пространство русского языка, они формируют некий аналог Британского содружества, а именно – подлинный «русский мир»: просторный, разнообразный и при этом начисто лишенный милитаристских коннотаций.
СписокДесять отличных романов «букеровского мейнстрима»
1. Джулиан Барнс. Предчувствие конца
М.: Эксмо, 2012. М.: Иностранка. 2017. Перевод с английского Е. Петровой
Компактный и ясный роман о лакунах в памяти, способных пустить человеческую жизнь по принципиально другому руслу.
2. Антония Байетт. Обладать
М.: Гелеос, 2006. М.: Иностранка, 2015. Перевод с английского В. Ланчикова, Д. Псурцева.
Огромный и прекрасный роман о любви, поэзии и времени.
3. Салман Рушди. Дети полуночи
СПб.: Лимбус-пресс, 2006. М.: АСТ: Corpus, 2014. Перевод с английского А. Миролюбовой
Книга, признанная «золотым эталоном» букеровского романа по итогам первых сорока лет существования премии. Сложным образом переплетенные истории о людях, родившихся в ночь обретения Индией независимости.
4. Арундати Рой. Бог мелочей
СПб.: Амфора, 2004. М.: АСТ, 2015. Перевод с английского Л. Мотылева
Роман о близнецах, скроенный по лекалам индийского кинематографа, но при этом мудрый, сложный и обжигающе эмоциональный.
5. Элеанор Каттон. Светила
СПб.: Азбука-Аттикус, 2015. Перевод с английского С. Лихачевой
Захватывающий полнокровный роман про неведомый мир Новой Зеландии XIX века.
6. Питер Кэри. Истинная история шайки Келли
М.: АСТ, 2003. Перевод с английского И. Гуровой
Мощнейший австралийский вестерн – энергичный, как лучшие фильмы с Клинтом Иствудом, и экзотичный.
7. Алан Холлингхерст. Линия красоты
М.: Росмэн, 2005. Перевод с английского Н. Холмогоровой
Гей-римейк «Возвращения в Брайдсхед» Ивлина Во, остроумный и щемящий.
8. Кадзуо Исигуро. Остаток дня
М.: Иностранная литература, 2000. М.: Эксмо, 2007, 2018. Перевод с английского В. Скороденко
Сложно устроенный роман о старении, памяти и социальной дезинтеграции.
9. Маргарет Этвуд. Слепой убийца
М.: Эксмо, 2003; 2017. Перевод с английского В. Бернацкой
Лучший (возможно, потому, что относительно реалистический) роман канадки Маргарет Этвуд: изысканная и многослойная история двух сестер на фоне XX века.
10. Дж. М. Кутзее. Бесчестье
М.: Иностранная литература, 2001. СПб.: Амфора, 2004. М.: Эксмо, 2009. СПб.: Азбука-Аттикус, 2015. Перевод с английского С. Ильина
Лучший в современной истории роман о вине и возмездии.
Откуда растет «Большой американский роман» и что у него общего с романом русским
Я очень люблю писателя Джонатана Франзена, поэтому стараюсь избегать рецензий на его новые романы до того, как прочту их сама, а уже после собираю всё, до чего могу добраться, чтобы сверить ощущения. Дочитав роман «Свобода»[6], я была уверена, что, в общем, всё в нем поняла – ну, а что, собственно говоря, непонятного: эдакая «Анна Каренина» на американский лад – жгучая персональная трагедия на фоне равнодушного и инертного общества. Воодушевленная, я отправилась читать рецензию Мичико Какутани в The New York Times, уверенная, что мы совпадем в оценках, – и была потрясена. То, что представлялось мне камерной семейной драмой, оказалось в интерпретации главного американского критика книгой общеамериканского масштаба, остро социальной, безжалостно фиксирующей и суммирующей все главные тенденции американской жизни нулевых годов – от возвращения молодых семей из пригородов в города до поколенческой дезинтеграции и краха демократических идеалов. Надо ли говорить, что ничего этого я в тексте не заметила, считав из него только один – самый верхний и очевидный – слой.
К «Безгрешности»[7] – следующему роману Франзена – я подошла с куда большей осмотрительностью. Я читала его очень внимательно, стараясь по возможности фиксировать все детали – даже те, которые казались незначительными с точки зрения развития сюжета. Закончив чтение, я самонадеянно решила, что уж на этот-то раз не пропустила ничего существенного: конечно же, передо мной просторная многофигурная вселенская драма, одинаково протяженная и во времени (от падения Берлинской стены до наших дней), и в пространстве (от Германии до Боливии), но уравновешенная при этом маленькой локальной историей человеческой жизни – собственно главной героини. Словом, и горний ангелов полет, и дольней лозы прозябанье, и спорность идей тотальной люстрации, – самонадеянно подумала я.
С понятным трепетом я обратилась к рецензии всё той же Мичико Какутани – и снова испытала жесточайшее разочарование: Какутани жестко отчитывала Франзена за излишнюю узость и камерность, за концентрацию на личных историях героев в ущерб общественному месседжу.
История моих взаимоотношений с Джонатаном Франзеном и его американской рецепцией, конечно, не слишком лестно характеризует мои читательские способности. Однако в свое оправдание могу сказать, что даже в англоязычном мире за пределами США важнейшие тексты современной американской литературы понимают не слишком хорошо. Чтобы в полной мере осознать ширину пропасти, разделяющей Америку и весь остальной мир, достаточно почитать, что пишут, скажем, про Томаса Пинчона в газете The Guardian: английские обозреватели вычитывают в современном американском классике примерно столько же, сколько неподготовленный русский читатель – в «Слове о полку Игореве», а современные греки – в «Царе Эдипе» Софокла. Иллюзия понимания на уровне слова подменяет им подлинное понимание на уровне смысла.
Объяснение этого феномена лежит на поверхности. Американская литература – это литература большой самодостаточной страны, живущей преимущественно собственными внутренними интересами. Американские писатели пишут в первую очередь для американцев и про американцев, с опорой на актуальные американские тренды и реалии, и это делает американскую литературу заметно менее конвертируемой и глобальной, чем, скажем, литература английская. Впрочем, это не так важно: аудитория в США настолько велика и разнообразна, что выход за ее пределы не является обязательным условием и сколько-нибудь значимым критерием успеха.
Следствием (а возможно, причиной) этой ориентации на собственные проблемы является глубокая интегрированность литературы в общественную жизнь. Так, в свое время много шуму наделала история про ту же «Свободу» Джонатана Франзена и президента Барака Обаму. Во всей Америке была назначена единая дата релиза этого романа, однако президент сумел завладеть книгой на день раньше – во время отпуска он зашел в деревенский книжный магазинчик, где продавцы как раз готовились к завтрашнему старту продаж «Свободы», и выпросил себе один экземпляр. Книготорговцы не рискнули отказать президенту, счастливый Обама немедленно устроился с неправедно добытой книжкой в шезлонге, где и был застукан папарацци. На следующий день разразился скандал: издатели обвиняли магазин в нарушении условий продажи книги, избиратели обвиняли Обаму в злоупотреблении служебным положением в личных целях, и все дружно обвиняли папарацци в нарушении личного пространства. Президент же тем временем испуганно оправдывал свой поступок тем, что Франзен – его любимый писатель, и каждый лишний день ожидания был для него пыткой.
Понятно, что в данном случае речь идет об атипично культурном американском президенте и об особенно важном американском писателе. Но даже Джордж Буш-младший, не славившийся своей принадлежностью к когорте ярких интеллектуалов, любил засветиться с книгой в руках (он был ценителем нон-фикшна, а своим любимым автором называл Марка Курлански, автора бестселлеров «Всеобщая история соли»