отором были бы видны зубы, показалась нам плохой. В результате решили, что покажем фрагменты снимков – это шокирует меньше. Мы показали родственникам снимки зубов четырех человек, в том числе того, чью одежду вроде бы опознали. Этот подход был куда гуманнее, чем в Кибуе, – я все не могла забыть племянницу священника, которая упала в обморок, увидев его череп. Родственники изучили снимки и единодушно указали на фото зубов того человека, которому принадлежала ранее опознанная одежда. Теперь мы знали, кто этот человек.
Дин брал пробы крови у родственников по материнской линии, а я раздавала пластыри и старалась как-то подбодрить пришедших. Вечером Хосе Пабло улетал в Боснию, так что транспортировка останков в офис коммуны ложилась на нас. Мы написали бургомистру и сообщили, что некоторые останки опознали родственники и кто-то может попросить забрать тело. На следующий день я получила письмо от Трибунала – оно было переведено с английского на французский одним из официальных переводчиков МТР, Франсуа. От себя Франсуа добавил, что восхищен нашей работой. Я чувствовала то же самое в отношении него, о чем и сказала: именно Франсуа приходилось выслушивать и переводить рассказы выживших и свидетелей. Мы вынесли останки из здания отеля, сложили в деревянные гробы и погрузили в трейлер, ухитрившись, правда, в процессе получить множество царапин от больших скоб, с помощью которых к каждому гробу крепились идентификационные таблички.
Бургомистр, господин Руганбаж, решил не проводить церемоний, и все же, сидя в офисе коммуны в компании трех следователей и переводчика, я чувствовала удовлетворение от проделанной работы. Это была единственная миссия, где я принимала участие в такой передаче останков. И я нашла утешение в этом ритуале. Единственное, что до сих пор причиняет мне боль, – это воспоминание о том, что женщина, искавшая сына, в День одежды в Кигали так и не нашла его одежду или вещи. И вот что еще саднит: в моем докладе о миссии в Кигали есть пометка Nota bene – «Не забыть»: та женщина сдала кровь для анализа ДНК. Каждый раз, когда я вижу эти два слова, моя печаль становится похожа на нить – длинную запутанную нить со множеством узелков, которые я никак не могу развязать.
Глава 9Руанда, живая
После того как останки из Кигали были возвращены местной коммуне, миссию можно было считать завершенной, хотя предполагалось, что мы пробудем в Руанде еще неделю. Билл дал нам разрешение только на оценку объектов для проведения новых эксгумаций, но обсуждение этого вопроса привело лишь к тому, что члены команды начали ожесточенно спорить, что же считать «оценкой». Одновременно с этим несколько следователей МТР требовали начать эксгумацию уже известных мест захоронений. Их порядком утомило, что команду судмедэкспертов постоянно отвлекают для работы с Трибуналом по Югославии, и они искренне не понимали, почему одной недели недостаточно для эксгумации одного захоронения.
Один из следователей, его звали Пьер, быстро понял, как можно, не нарушая, нарушить мандат Билла на «только оценку». Вместе с Пьером и другим следователем, Хенни Куле, мы провели целый день в сельской местности к северу от Кигали. Нам пришлось преодолеть множество проселочных дорог, окруженных кукурузными полями, и всякий раз, стоило нам приблизиться к какому-нибудь городку, как к нам сбегались дети. Около шести ребятишек обычно сразу запрыгивали на задний бампер нашего «Лендровера», вскарабкивались на багажник на крыше и, вцепившись в него, ехали с нами дальше, крича от восторга. Когда мы останавливались, Хенни выходил из машины и к всеобщему восторгу надувал воздушные шарики, привезенные из Европы. Дети были заворожены – в то время в Руанде невозможно было достать воздушные шары. Особое восхищение вызывал «визжащий шарик» – Хенни придерживал горловину шарика и выпускал из него воздух, а тот забавно свистел. После этого короткого представления Хенни дарил шарики счастливым детям.
Одним из мест, которое нам предстояло «только оценить», была шахта. Здесь могли находиться останки погибших. Дин спустился в шахту для осмотра, а несколько местных женщин улеглись на траву и стали наблюдать за нами. У одной была на ноге ужасная опухоль, охватывавшая верхнюю часть стопы и поднимавшаяся вверх по голени и икре. Женщина рассказала Пьеру, что во время геноцида муж заплатил пять тысяч амафаранга – руандийских франков, чтобы спасти ее от смерти. Геноцидарии взяли деньги у мужа, однако перед тем как уйти, перерезали женщине ахиллово сухожилие. Лодыжка заживала без лечения почти два года. Женщина сидела на траве и тихо рассказывала свою историю, а я думала о Кибуе и о Нтараме. Так далеко – практически на другом конце страны – от церкви Кибуе, возле которой мы нашли скелеты с глубокими порезами на лодыжках, мы разговаривали с женщиной, сумевшей выжить после подобной операции только потому, что деньги в этой части страны ценились чуть выше крови. Перед моим мысленным взором стояли тысячи таких же женщин, мужчин, детей со всей Руанды – они ковыляли по пыльным дорогам, в то время как скелеты их близких и родных покоились под землей, поросшей зеленым подлеском.
Ко мне подошла очень красивая молодая женщина с простуженным ребенком на руках. Она сказала мне, что и ее родители лежат в этой шахте. Неожиданно из кустов позади меня материализовалась маленькая девочка, в руках она держала мяч. Видимо, я ей понравилась: она подошла ко мне сзади, хихикнула и тут же нырнула обратно в кусты, а через секунду вновь вернулась и, широко улыбаясь, стала пристально меня разглядывать. Материнские чувства неизвестной мне ранее силы охватили меня. Я пыталась сфотографировать девочку, но та, завидев поднятую камеру, мгновенно исчезала в кустах и выбиралась обратно, лишь когда я опускала фотоаппарат. Забавно, но эта девочка позволила снять ее вместе со мной. Я дорожу этим снимком. Несмотря на все оказанное мне внимание, девочка не произнесла ни единого слова… Надеюсь, ее родители не оказались среди тех, кто нашел свой последний приют на дне той шахты.
Вытащить Дина из шахты оказалось непросто. Нам пришлось привязать конец веревки к застрявшему в грязи «Лендроверу». Я довольно долго пыталась выловить раскачивающегося на веревке над шахтой Дина. В какой-то момент мы начали смеяться, поняв, что если я сначала схвачусь за Дина, а потом отпущу его, то улечу в шахту, а он так и будет раскачиваться. Тогда я не знала этого, но это был последний наш «командный момент» в руандийской миссии.
В тот вечер у нас произошло то, что я описала в дневнике как «нарушение командного духа». В отсутствие Билла и Хосе Пабло атмосфера ухудшилась. Один говорил: «Я поговорил с Биллом, и он сказал, что нужно сделать это», – а другой отвечал: «А мне он сказал, что нужно сделать вот это!» – и так далее. Разговоры все чаще велись на повышенных тонах. Дело дошло до скандала. В итоге двое из нас пяти вообще перестали разговаривать друг с другом. Существенная потеря.
Я была расстроена. Для меня очень важно чувство общности, оно помогает мне относиться к работе в миссиях чуть проще и спокойнее. Работа на захоронении – это своего рода нахождение в чем-то типа пространственно-временной петли, и только окружение помогает остаться на плаву. Хорошая команда дает очень много. Прежде чем антрополог сможет оценить состояние тел и запланировать эксгумацию, археолог должен изучить почву и составить карты. Работая в могиле, нельзя быть эгоистом: это разрушит всю цепочку. Впрочем, и вне захоронения командный дух значит очень много. Каждый вечер, выбравшись наконец из могилы, я очень хочу не думать о том, от какой травмы умер труп номер пять, сколько лет было трупу номер восемь и где, черт побери, нижняя челюсть трупа номер пятнадцать. Я хочу хотя бы ненадолго отвлечься. И здесь общение с коллегами очень помогает. Во-первых, у нас есть общий бэкграунд (еще бы – буквально полчаса назад они, так же как и я, таскали трупы и собирали «пазл» из разрозненных костей!), а во‐вторых, они тоже хотят отвлечься. В результате наши разговоры или даже молчание оказываются тем самым бальзамом, что так необходим каждому из нас вечером трудного дня. И лишиться этого бальзама очень, очень больно.
В Кигали нас было пятеро, мы жили порознь, и не у всех из нас был телефон в номере. Именно в таких условиях, когда участники живут в разных локациях, командный дух ослабевает. Пускай в Кибуе мы буквально взвывали, когда за ужином Билл предлагал обсудить рабочие вопросы, например более эффективные методы эксгумации трупов («Приятного аппетита, коллеги! Давайте поговорим, как нам ускорить вытаскивание тел из могилы. Кстати, в какой они стадии разложения?»), постоянное нахождение рядом друг с другом помогало (по крайней мере мне) сохранять сплоченность. Аналогично были устроены миссии в Боснии и Хорватии. А вот в Косово дело обстояло иначе: мы не просто жили и ели отдельно друг от друга, но даже рабочую информацию получали в индивидуальном порядке, а не в рамках общих собраний. Люди чувствовали себя скорее наемными работниками ООН, а не членами команды судмедэкспертов Трибунала.
Несмотря на важность судебно-медицинского аспекта расследовательской деятельности Трибунала, когда в команде происходит сбой – например, межличностный конфликт, – эффективность работы страдает, поскольку снижается качество общения. Конфликт в Кигали разрешился благодаря паре долгих ночных телефонных разговоров с Биллом, который выступил не только в дипломатической, но и в отцовской, опекающей роли, но последствия, увы, остались, а ведь нам как команде предстояло выполнить еще одно важное задание.
Билл пообещал префекту Кибуе, что мы предоставим церкви два скелета для создания мемориала. Это означало, что нам надо добиться встречи с префектом и найти транспортное средство с радиосвязью. Первая задача была решена посредством одного телефонного звонка: префект, господин Кабера, был очень любезен. Вторая потребовала дополнительных усилий, однако постоянно быть на связи с офисом Трибунала было очень важно: мы знали, что дороги вокруг Кибуе опасны. Несколькими днями ранее я говорила с Кусом Бартеном, нидерландским следователем МТР, во время вечеринки в доме Хосе Пабло. Он говорил, что найденные на дороге в Кибуе мины – это не старые, оставшиеся со времен геноцида, а совсем новые американские противотанковые. Борьба не утихает… Пока мы танцевали с Кусом, он успел рассказать о дороге между Кибуе и Гисеньи: она очень опасна из-за спрятанных в выбоинах мин. «Не выезжайте утром первыми на дорогу», – сказал он, когда музыка перестала играть.