Город Бол очаровал меня – это одно из самых живописных мест, где я когда бы то ни было оказывалась. Старые каменные здания, темно-зеленые окна со ставнями и железные балконы: по вечерам я разглядывала, что за жизнь идет в этих домах. Кто-то ужинал, кто-то готовил еду, кто-то читал… До позднего вечера люди прогуливались по улочкам. В одну из ночей полная луна взошла в компании Венеры, и я смогла различить сюрреалистический остров, мрачный и темный, с небольшим скоплением огней прямо у кромки воды.
В последнее утро отпуска я решила прогуляться по пляжу в одиночестве. Я прошла довольно много, в итоге прилично отдалившись от линии отелей, затем спустилась по камням к воде и, выставив таймер на фотоаппарате, сфотографировалась на фоне Адриатического берега. Тогда мне казалось, что я выгляжу независимой, но несколько лет спустя, когда мне снова попалась эта фотография, я пришла к выводу, что вид у меня там просто несчастный.
Билл обещал, что будет вести машину на «разумной» скорости, и мы поедем в Мостар, затем в Сараево, где, возможно, останемся на ночь, а после – отправимся в Тузлу, чтобы узнать, как обстоят дела с обустройством морга и как идет разминирование. В итоге мы не остались в Сараево, ограничившись проездом по Аллее снайперов [4], Башчаршии (старому району с мощеными улицами), посещением штаб-квартиры IFOR и старой разбомбленной библиотеки. Мы встретили Джона и вместе поужинали в понравившемся ему рыбном ресторане на берегу реки, возле полуразрушенного моста. Затем мы отправились в Тузлу. Шел дождь. Я была в машине Билла, на заднем сиденье. За окном – кромешная тьма, машин практически не было, свет фар освещал только разбитый войной асфальт и армейские понтонные мосты. Я начала говорить с Биллом, просто чтобы не дать ему заснуть. Мы хорошо пообщались: обсудили его работу, его планы, эту миссию и то, как достичь лучших результатов. Билл вел машину необычайно аккуратно для него.
В Тузле мы остановились в отеле «Бристоль», где уже жил Хосе Пабло. Номера были уютные, обжитые и хорошо оснащены разной электроникой. На следующий день, правда, Билл переселил нас в дом, арендованный «Врачами за права человека» для людей, работавших в морге. Свободных комнат там не было, но мы полагали, что это ненадолго – пока не разминируют наш объект, – и приняли временные неудобства спокойно. Ночью мужчины спали на диванах в столовой, женщины – на полу в гостиной на втором этаже. Днем все мы работали в морге, чтобы миссии не нужно было нанимать дополнительную рабочую силу. А потом, практически одно за другим, произошли три события. Первое: разминирование было отложено на неопределенный срок, поэтому меня перевели в морг на должность антрополога, поручив заниматься подготовкой материалов для суда. Второе: разминирование внезапно было возобновлено – и именно в тот момент, когда Билл уехал на две недели по срочным делам в Шотландию. Третье: в связи с отсутствием Билла Хосе Пабло принял командование нашей полевой группой, а меня назначили на его место в морге.
Глава 12Морг
Морг находился в Калесии – буквально в паре минут езды от Тузлы. Он был развернут на территории бывшей швейной фабрики, сильно пострадавшей от обстрелов, следы от пуль и снарядов встречались повсеместно – и снаружи, и внутри здания. Многие окна были выбиты, и ветерок свободно гулял среди старого, заброшенного оборудования. Там были и мощные паровые утюги, и конвейерные линии с вешалками, и кухня со столовой. Водопровод не функционировал, но Джефф привез цистерну с водой и установил сборные душевые и туалеты в большом контейнере возле здания. Старые заводские душевые могли служить нам только в качестве раздевалок – дверей там не было, так что по утрам то и дело слышалось «Свободно!», когда мужчинам нужно было пройти мимо женского отделения.
Мой первый день в морге без Хосе Пабло можно описать так: глубокий вдох и погружение в лабиринты мыслей и эмоций окружающих людей. Еще когда я бывала в морге в качестве помощницы, у меня сложилось впечатление, что работающие здесь люди не успевают отдыхать, что в итоге привело к полноценному нервному срыву у троих, а один коллега вообще покинул миссию. Помню, в один из тех дней я очищала кости на улице и вдруг услышала долгий истошный крик. Я не поняла, откуда он исходит, и лишь позже узнала, что это был кто-то в самом морге, но кто именно – осталось неизвестным. Атмосфера была очень напряженной. Боб Киршнер, главный патологоанатом руандийской миссии, а также и миссии в Боснии, очень часто повышал голос, что совсем не похоже на него.
Мне не хотелось лезть в банку с пауками, чтобы узнать, что там происходит. Я не знала никого, кроме Питера Большого Викинга Кнудсена, прозектора, работавшего с нами в Кибуе, и Хуэрены-младшей Хоффман из Техаса, которая еще до меня была студенткой Уолта Биркби в Университете Аризоны. Это была разношерстная команда из шотландских, американских и турецких патологоанатомов, британских и швейцарских прозекторов, нидерландского фотографа и американских антропологов. Я просто надеялась, что все как-нибудь само устаканится, в конце концов, протокол работы морга был простым и неизменным.
Тела, подготовленные для осмотра, лежали в контейнере-рефрижераторе, стоявшем прямо у входа в здание. В начале рабочего дня прозекторы привозили партию тел в морг, причем вся партия должна была быть составлена из трупов, которые лежали в могиле рядом. Тела в мешках передавались патологоанатомам и по одному доставлялись в рентгеновский кабинет, где мешок помещали на стол, затем раскрывали, а его содержимое сканировали с помощью рентгеновского флюороскопа. Патологоанатом и прозектор в защитных свинцовых жилетах стояли около стола, а рентгенолог обследовал останки с помощью линзы флюороскопа. Рентгеновское изображение появлялось на подключенном к прибору телевизионном мониторе. Наблюдая за картинкой на мониторе, патологоанатом мог обнаруживать различные посторонние предметы внутри тел, которые затем локализировались и фиксировались при помощи ретгеноконтрастного зонда. Зонд был виден на экране черным, как и пули, шрапнель, пряжки ремней, украшения и другие металлические объекты. Коснувшись зондом объекта, патологоанатом документировал его местонахождение, затем извлекал объект и передавал специалисту по сбору вещественных доказательств.
После рентгена мешок с телом перевозили на одну из нескольких станций для вскрытия, находившихся в большом, похожем на склад, главном зале. Здесь прозекторы снимали с трупа одежду, которую затем выносили на улицу и промывали водой из шлангов. После удаления одежды специалист по вещдокам собирал все найденные артефакты. Затем патологоанатом производил вскрытие, а антрополог осматривал кости и брал образцы костной ткани, которые представляли антропологический интерес. Эти образцы вместе с черепом и костями со следами травм затем выносили на улицу, промывали и раскладывали на антропологическом столе (всего у нас было пять таких столов). Теперь наступала очередь судебного антрополога, и эта фаза процесса протекала довольно быстро. Вот как я описала последовательность действий антрополога в своем дневнике:
Взять внутри фрагменты черепа, чтобы просушить их под лампой-обогревателем перед реконструкцией [кости лучше склеиваются, когда сухие], затем выйти наружу и разложить все кости на столе в анатомическом положении, кости со следами травм – на одной стороне стола, без – на другой. Очистить лицевую сторону лобкового симфиза, концевые участки ребер, ключиц и оценить возраст отдельно для каждого случая. Получить мнение еще одного антрополога и занести информацию в базу антропологических данных.
Очистить бедренную кость, измерить максимальную длину, рассчитать примерный рост.
Затем начать реконструкцию черепа: сидя в помещении за столом с лампой-обогревателем, постараться не сжечь пальцы активатором клея – эта дрянь не просто прожигает перчатки и кожу, но вдобавок намертво «приваривает» к пальцам абсолютно все, будь то пыль или ручка. После окончания реконструкции черепа осмотреть зубы по зубной карте [для патологоанатома].
Выйти к антропологическому столу, взяв с собой реконструированный череп. Сначала осмотреть все посткраниальные травмы, обсудить, являются ли они peri– или postmortem [предсмертными или посмертными] и что могло их вызвать, затем перейти к черепным травмам. Прочесть зубную карту, от № 1 – верхнего правого третьего моляра до № 17 – нижнего левого третьего моляра, указывая для каждого имеющегося или отсутствующего зуба его состояние – это может быть кариес (или, как произносил на своем шотландском английском Джеймс Грив, один из наших патологоанатомов, «керрис» или «кериус»), либо амальгама, либо восстановленный зуб, либо удаленный при жизни, либо потерянный после смерти.
Обсудить с патологоанатомами, какие элементы скелета надо сфотографировать, отнести эти элементы вместе с черепом на фотостанцию в морге, подготовить все для съемки, а также подготовить лобковую кость, ребра и ключицы. Разместить все элементы на зеленом фоне [подойдет разложенный хирургический халат] или в ящике, в стандартном для фотографирования положении: рядом с каждым фотографируемым элементом должна находиться табличка с номером дела. Также сделать фото зубов – для семьи или дантиста [как показала миссия в Кигали, такая нетравматичная для родных и друзей идентификация по зубам оказалась достаточно эффективной]. Сфотографировать череп со всех сторон, кроме нижней, затем взять премоляр или моляр для ДНК-анализа, упаковать и отправить на склад вещдоков.
Собрать все антропологические образцы, кости скелета, череп и сложить их вместе с одеждой (которая должна была быть к тому времени уже вымыта, высушена, задокументирована патологоанатомом, сфотографирована, снята на видео и упакована) в мешок для останков. Затем отнести мешок во второй холодильник (где мешки хранятся в стопках примерно по тридцать штук). Сделать отметку в базе антропологических данных, что все образцы взяты и все параметры измерены.