Что касается судьи Арбур, то в тот день она не ограничилась общей экскурсией, а пожелала лично спуститься в могилу (что вызвало легкий шок у кого-то из ее окружения) и задала много весьма ценных вопросов. Она отнеслась к этому месту с уважением и видела в нем не столько могилу, сколько хранилище ответов. Их было больно, но необходимо услышать. Я испытывала к судье Арбур искреннее уважение, а когда она взяла меня за руку, спускаясь в дренажную траншею, я почувствовала волнение. Четыре года спустя судья Арбур приехала в Лос-Анджелес, чтобы выступить перед гражданской группой, и я встретилась с ней, будучи одета в обычную одежду. Я была последней в очереди на фотографирование, большинство из тех, кто стоял до меня, были местными бизнесменами или филантропами. Когда подошла моя очередь, я, волнуясь, сказала, что я – тот человек, чью руку она держала, спускаясь в братскую могилу в Овчарах. Я подарила ей фотографию, на которой была запечатлена команда, работавшая на той могиле, и она приняла ее с большим удивлением и удовольствием, спросив, не знаю ли я Клинта Уильямсона, ее представителя на том объекте. Потом я познакомила ее со своими родителями, и она сказала им:
– Ваша дочь – очень храбрый человек.
Судья Арбур жестко и бескомпромиссно исполняла свой долг во время своего пребывания на посту в МТБЮ, и она всегда отдавала должное важности и потенциалу судебно-медицинской экспертизы. В Лос-Анджелесе она выступила с зажигательной и познавательной речью, посвященной будущему международной юстиции. Я слушала ее со слезами на глазах, испытывая гордость за то, что была в конечном итоге частью команды судьи Арбур, а также за что-то необъяснимое, произошедшее тем холодным днем на другом континенте, на вершине холма, где, как выяснилось, покоилось более чем 260 человек.
На следующий день Билл провел совещание перед работой. Это была одна из лучших встреч такого формата, которую он проводил, поскольку она прошла в палатке с деревянным настилом, а не в машине, как в Руанде, где из-за ветра ничего не было слышно, и не прямо в могиле, как в Боснии, где, как я записала в дневнике, «нам приходится не только наблюдать за хаотичными прыжками Билла по могиле, но также безуспешно пытаться разобрать, что он там бубнит себе под нос». В палатке Билл похвалил нас за проделанную работу и сказал, что ему очень нравится, как у нас все организовано. Просто нужно ускорить процесс. И с этой целью он привез нам на помощь из Боснии Фернандо Москосо, Дэвида Дель Пино и Патрика Майерса. Четверо французских специалистов также присоединятся к нам в ближайшие несколько дней, когда мы начнем более плотно заниматься эксгумацией. Пока мы говорили, фотограф Жиль Перес ходил по насыпи и фотографировал тела в могиле. Одетый в черное с головы до ног, он казался удивительно чистым.
Через неделю из Боснии прибыло подкрепление, и мы приступили к эксгумациям. Поскольку условия были почти идеальными (ровная без уклона могила на искусственном возвышении, окопанная траншеями с трех сторон), мы могли проводить наши обычные процедуры максимально эффективно. Одна команда фотографировала тела, положив рядом доску с номером, заносила их местоположение в электронную карту, записывала информацию в журнал, складывала руки или кости рук в отдельный пакет, который прикрепляли к одежде. Затем другая команда эксгумировала останки и складывала их в пронумерованный мешок, при необходимости отодвигая на время другие тела, если они мешали. Наполненный останками мешок укладывали на носилки, с большими усилиями поднимали на руки и выносили из траншеи (это стало намного проще делать после того, как Камбл построил пандус в южном конце могилы). Затем носилки транспортировали в рефрижераторный контейнер, стоявший сразу за белым забором.
Первый день с новыми помощниками прошел довольно суматошно, поскольку нам пришлось приспосабливаться друг к другу, а Билл забыл, что он сам решил, что руки будут складываться отдельно от основных останков. Он постоянно кричал: «Где рука этого парня? Где его чертова рука?», – и нам приходилось каждый раз отвечать ему: «Она в сумке, которая привязана к его поясу, Билл». Съемочная группа сидела прямо в траншее, интервьюируя Билла в разгар рабочего процесса («Но как ты себя при этом ощущаешь?»), а Билл одновременно эксгумировал, отвечал на вопросы и философствовал. Но даже он к концу первого дня эксгумации отметил, что работа продвигается даже быстрее, чем он надеялся. Я заметила, что Патрик, Дэвид и Фернандо были одеты в одинаковые темно-синие свитера, и спросила их, как так получилось, на что Патрик ответил:
– О, Биллу нравится, когда мы в них.
Вскоре мы стали называть их Мальчики Билла или Служба уборки тел Билла.
Однако, хотя мне и нравились эти ребята, я заметила, что после прибытия их «команды мечты» состояние могилы ухудшилось. Наши траншеи оказались буквально завалены использованными хирургическими перчатками, бумажными упаковками и обрывками ленты. Помимо этого, в конце дня по всей могиле валялись ведра, лопаты и кисти, застывшие в серой грязи, а также нечищеные лопатки, воткнутые в стены траншеи, за ночь они буквально «приваривались» к почве, и вытащить их было очень сложно. Однажды вечером я сказала Биллу, что пора провести уборку, на что он крикнул через всю площадку:
– Эй, парни, вы должны бросать резиновые перчатки сюда, а не на землю, – и собрал все перчатки, но остальной мусор остался валяться там, где был.
В конце рабочего дня Мелисса, Ральф и я убирали могилу за всеми, дождавшись, пока остальные уйдут переодеваться. Мы очищали и складывали инструменты вместе (лопаты с длинными ручками, лопаты с короткими ручками – отдельно штыковые и отдельно совковые, кирки, совки), чистили и убирали ведра, оттаскивали все пакеты для складывания рук, бумажные пакеты для дополнительной упаковки голов и черепов, ставили в ряд носилки и прислоняли тачки к стене, чтобы в них не попал мусор или капли дождя.
Мы делали все это не для того, чтобы настоять на своем или показать, кто тут главный. Вовсе нет. Просто невозможно было бы эффективно работать, цари на могиле бардак. Вдобавок проще простого травмироваться, наступив на кирку или поскользнувшись на лопатке. Ну и потом, чистые инструменты служат дольше, что крайне важно в условиях ограниченного финансирования.
После того как я пришла в ярость, увидев, что контейнер для переодевания превратился в вонючую, заляпанную грязью дыру, несмотря на табличку «Хранить только носки», стало понятно, что мое чувство собственности за несколько недель успело распространиться на могилу, тела и вообще все, что имело хоть какое-то отношение к ней. Но мне напомнили о том, что нельзя забывать о более широкой перспективе. Когда я помогла коллегам поднять тело, мы обнаружили под ним сломанные костыли, когда в кармане пиджака другого тела Луис нашел бумажник, который я приняла за клубок спутанных ниток, – я поняла, что опознание этих людей будет закончено всего за несколько дней. «Матери Вуковара» вскоре узнают правду.
Глава 17Матери
Шуточки Билла по поводу моего неизбежного отъезда 30 сентября немного подняли боевой дух (нет).
– Двадцать девятого числа будем работать всю ночь, а часа в четыре утра выедем в аэропорт Загреба, – объявил он.
– Да, конечно, я вполне обойдусь без душа и прочих мелочей.
Билл в ответ искрометно пошутил:
– Ну-у-у, достаточно просто объяснить всем, что в радиусе десяти метров от тебя лучше никого не сажать, но, увы, вряд ли нас поймут… Так что, Клиа, прости, но тебе придется остаться здесь.
Вечером накануне моего отъезда вся команда по настоянию Билла отправилась в ресторан «Леди М» в Винковцах. Я уже бывала там вместе с Клинтом и Биллом. Пришли все, включая французских наемников и членов съемочной группы. Вечер прошел спокойно и был отмечен оживленной дискуссией на тему, как бы мы себя чувствовали, если бы нам пришлось десятилетиями дожидаться ареста и суда над обвиняемыми в преступлениях, жертвы которых лежали в раскопанных нами могилах, как это происходило с некоторыми военными преступниками времен Второй мировой войны.
Когда на следующий день мы выезжали из Овчар, количество эксгумированных тел – после утренних эксгумаций и ввода данных в электронные журналы, – почти достигло семидесяти. Был раскопан весь верхний слой и начало следующего. Ральф тоже уезжал, и мы прощались: со всей командой, с иорданцами, отдавшими нам честь, с французами, расцеловавшими меня в обе щеки, с бельгийцами, махавшими нам руками, со съемочной группой, оставившей мне визитки, с Луисом (на прощание он сказал мне: «Расслабься, ни о чем не волнуйся, наслаждайся Загребом»), с Дэвидом, который хмыкнул, что я уезжаю в хорошей компании (может, он намекал на то, что теперь его ждет долгая и утомительная эксгумация), и, наконец, с Владимиром, который попросил меня улыбнуться на прощание (в последние две недели он лично давал мне по пятьдесят пфеннигов за каждую улыбку).
Мы ехали с Биллом, и он, естественно, гнал как сумасшедший. Лежавшие на приборной панели ручки, фонарик, рулон туалетной бумаги, «могильный» галстук слетели на первом же крутом повороте. Я смотрела в окно и ждала, когда закончится трасса с высокими живыми изгородями и мы выедем на шоссе Братства и Единства. Только тогда я смогу расслабиться: Ральф сменит Билла за рулем. Я вспомнила о полученных за эту миссию повреждениях. Ушиб большого пальца, «спина могильщика», мозоль на костяшке левого кулака, синяк на внутренней стороне бедра и мозоль на указательном пальце правой руки. Достойно. Наконец Ральф сел за руль, Билл пересел назад, попытался было читать книгу, но быстро уснул. Солнце клонилось к закату, под колесами шуршал нормальный, без выбоин, асфальт. Больше не нужно было объезжать выбоины, коз, коров и свиней, стариков и детей, навстречу нам уже ни за что не попадется хромая телега или еще какая-нибудь повозка, например переделанная газонокосилка. Сейчас все это кажется как минимум интересным, но тогда… Тогда я ужасно устала от разрухи.