В Косово мне приснилось, будто я в морге МТБЮ в Ораховаце вытащила тело из рефрижератора и повезла на вскрытие. Тело взрослого мужчины было полностью одето и сильно замерзло. Я положила его на прозекторский стол и начала готовить инструменты, собираясь снять с него одежду, и тут труп начал моргать. Я вздрогнула и уставилась на него: мужчина оказался жив, просто замерз… И вот он начал оттаивать прямо на столе. Я продолжала смотреть на его лицо, чего-то со страхом ожидая. Мужчина широко открыл глаза и медленно и хрипло произнес: «Спасибо». Я не верила своим глазам, но, вспомнив, что его семья ожидает снаружи результатов вскрытия, взяла ожившего на руки и понесла к ним. Я подошла поближе, все смотрели на меня в замешательстве. Тело для них ничего не значило. Я хотела назвать этого человека по имени, но не смогла его произнести – слишком много непривычных для англоговорящего звуков, – и поэтому просто выпалила: «Он жив. Он жив!» Мужчина улыбнулся им, слабо, но ободряюще, и через мгновение его семья начала кричать и плакать от радости и пытаться обнять его. Они поспешно забрали его из моих рук, а я просто отошла назад, чтобы предоставить их друг другу, чувствуя глубокое волнение и странную гордость.
Глава 19Дедушка
Я уже месяц работала в морге, когда мне приснился сон об ожившем на столе мужчине. Я вступила в эту область, пускай я уже была опытным специалистом, но времена изменились. Изменились и условия. Если в предыдущих миссиях мне приходилось иметь дело с большими, спрятанными от лишних глаз могилами, то в Косово, согласно свидетельствам очевидцев, происходило посмертное вмешательство в захоронения, иначе говоря, могилы разоряли. Останки выбрасывали из могил или же прятали, делая все, чтобы максимально затруднить опознание похороненных. Некоторые из вернувшихся в Косово обнаруживали тела прямо на улицах и самостоятельно хоронили их. По приблизительным оценкам, останки нескольких тысяч человек были разбросаны по всевозможным тайным местам захоронения. Чтобы исполнить наш мандат, требовалось рассредоточить судмедэкспертов с нашей базы в Призрене по всему краю Косово. Хосе Пабло разделил нас на несколько полевых групп, в каждой из которых был свой руководитель и начальник службы безопасности.
Первым моим руководителем группы был Волли Волмаранс, офицер из южноафриканской полиции. Обычно все группы собирались на стоянке ресторана «Лайон» на главной дороге из Призрена, а оттуда либо выезжали одной колонной, либо сразу отправлялись на отдельные объекты – по машине на команду. Наши поездки часто были долгими и начинались рано, и в пути я пыталась учить албанский. Я решила это сделать после того, как дочь моей хозяйки, Флланца, мягко напомнила одному коллеге по команде, приветствовавшему ее словами «Добар дан», что, хотя все в Косово знают сербский, албанцы-косовары теперь говорят только по-албански. Поэтому для общения с местными жителями, работавшими с нами в поле, я выучила несколько фраз. Например, переводчик Азвен научил меня говорить Prit, ju lutem, что означало «Подождите, пожалуйста», а Флланца фразам Tung и Note e mire – «Привет» и «Спокойной ночи». Во время тех поездок я заметила, что земля выглядит мирно, будто здесь и не происходило ничего ужасного, а вот дома говорят о другом. Представьте себе: стоит ряд зданий вроде бы целых, но, приглядевшись, видишь – на месте окон зияют дыры, повсюду пятна сажи. Эти дома горели.
В день, когда я впервые попала в город Дьякова, я, кажется, поняла, что собой представляет пожар как системное явление. Мы поехали туда, чтобы забрать саперов и сотрудников службы безопасности с итальянской базы КФОР. Уже в пригороде нам начали попадаться руины огромных зданий. В самом городе разрушения поначалу показались мне менее масштабными, хотя взорванные магазины вдоль дороги с грудами обломков и мусора внутри искореженных стен наводили ужас. Проезжая через старый город, я заметила новые магазинчики и офисы на центральной улице, построенные из обработанного дерева. Однако соседние улицы и кварталы лежали в руинах. Крыши многих домов были покрыты синим брезентом. Как и в Хорватии, там жили люди.
Наша поездка в тот день закончилась в поле возле реки: во время войны здесь шли самые активные боестолкновения с сербской армией. Нам предстояло провести здесь предварительное обследование местности. Довольно скоро мы наткнулись на обрывок мужских брюк и кость голени, торчащую прямо из-под камней. Рядом обнаружился череп с огнестрельным ранением. Тем временем неподалеку, возле дома на холме, нашу колонну уже ждали военные саперы и несколько больших армейских грузовиков. Саперы обозначили флюоресцентной розовой краской границы очищенной от мин зоны. Здесь мы раскопали земляную насыпь, но нашли только слои сухой травы и плотный гравий под ней. Местные поля хорошо подчистили овцы. Пастухи, похоже, были рады нашему временному соседству. Их большие дружелюбные собаки навещали нас, а сами они играли время от времени на флейтах, и я немедленно вспомнила «Людей ветра» – документальный фильм моих родителей, посвященный кочевым пастухам Ирана. Пара военных вертолетов, пролетевших над головой, показалась чем-то совсем чуждым.
В первые две недели миссии, совпавшие с началом весны, стояла необычайно приятная погода: легкие облака плыли по небу, светило яркое, но еще не жаркое солнце, дул легкий ветерок, немного усиливавшийся к вечеру. Косово – это действительно прекрасный регион. С места нашей работы отлично были видны горы, за которыми лежала Албания. А вот прямо у наших ног пролегали окопы, в которых в 1999 году сидели сербские снайперы, стрелявшие по бежавшим в эти горы косоварам.
Вскоре судмедэкспертам пришлось переместиться с этих спокойных сельских мест на кладбища, чтобы заняться эксгумацией как известных, так и безымянных захоронений. Возле некоторых могил стояли деревянные столбики с перевернутыми чашами – по обычаю, эти чаши стояли так год после погребения.
Если какая-то семья решала, что лежащее в той или иной могиле тело принадлежит их родственнику и ставила на ней соответствующую табличку или памятник, МТБЮ, перед тем как провести эксгумацию, спрашивал у них разрешения. Семьи довольно часто соглашались, и родственники приходили и наблюдали за нашей работой. Их присутствие, вопреки моим ожиданиям, не вызывало никаких сложностей. Мы работали, они молча наблюдали: у нас не было слов, чтобы утешить этих людей, а у них не было сил, чтобы плакать.
На первом кладбище, где мы работали, обнаружилось много обрядовых погребальных предметов. Мы решили создать классификацию этих предметов, и в будущем она здорово помогла нам во время работы на других кладбищах. Когда мы находили могилу, где были останки, которые МТБЮ мог использовать как доказательства преступлений, алгоритм действий был примерно таким: наши местные работники убирали с могилы все венки, удаляли верхний слой почвы, под которым обычно лежал полиэтилен. Под полиэтиленом располагалась так называемая дрраза, навес из лежащих под углом толстых деревянных досок, он предотвращал попадание земли на крышку гроба. Как только рабочие доходили до дрразы, они уступали место археологам, которые обнажали края почвы вокруг дрразы, чтобы офицер на месте преступления мог сделать предварительную фотографию могилы. Затем можно было удалить дрразу. Сами гробы зачастую были полузатоплены грунтовыми водами и почерневшими от контакта с разлагающимися тканями трупа. После того как работники ведрами вычерпывали воду, гроб нужно было сфотографировать. Затем с гроба снимали крышку и фотографировали его содержимое. На этом этапе к археологам присоединялись антропологи, которые приступали к эксгумации тела. Трупы часто оказывались завернуты в полиэтилен или ткани. Офицер на месте преступления раскладывал пронумерованный и маркированный мешок возле могилы, а другие археологи помогали переместить в него останки. Потом мешок помещали во второй чистый маркированный мешок. Затем члены судмедгруппы вылезали из могилы и на носилках несли мешок к ожидающему у дороги грузовику-рефрижератору. Рабочим оставалось засыпать могилу землей, вернуть дрразу на место и положить сверху венки.
Когда я впервые участвовала в процедуре эксгумации на кладбище, вся система показалась мне странной и довольно неэффективной, поскольку было задействовано слишком много людей, каждый из которых выполнял лишь небольшую часть работы. Я привыкла к тому, что моим рабочим местом является достаточно большой участок братской могилы, где я одновременно работаю с несколькими телами. Во время обеда пошел дождь, и мы сидели вместе с одним из наших местных работников по прозвищу Элвис, с которым я сдружилась за время работы: мы были почти одного возраста и неплохо понимали друг друга. Я помнила, что когда он работал с нами на братской могиле, то выглядел вполне довольным и даже счастливым. Сейчас же Элвис поник. Сморщив нос и показав рукой на рефрижератор, он спросил:
– Ну вот как это вообще может тебе нравиться?
Я ответила, что работа с трупами мне привычна, я сама выбрала эту сферу и я сама решила приехать в Косово. Элвис сказал, что он совершенно не хочет работать с телами, – я ответила, что понимаю его и что мне жаль, если его попросили делать что-то сверх работы с землей. Мы сидели на корточках под деревом, намокшие и притихшие, я наблюдала за стоящими у ограды кладбища зеваками и родными тех, чьи тела мы эксгумировали.
После обеда мы вместе с археологом из Аргентины Клаудией Биссо занялись эксгумацией еще одной могилы. С нами на захоронение в углу кладбища отправились двое работников, наш переводчик Дрени и красиво одетый мужчина лет сорока – он постоянно курил и сплевывал себе под ноги. Это был брат человека, чье тело, предположительно, находилось в могиле. Вместе с рабочими мы расчистили почву до дрразы: работа шла тяжело, почва была очень влажная, вязкая и тяжелая. Сама могила оказалась глубокой, что еще больше затрудняло работу. Очистив дрразу и сделав фотографии, мы сняли доски – теперь можно добраться до гроба. Эйдан, помощник археолога из Британии, прибыл как раз в тот момент, когда мы поняли, что крышка гроба забита и вскрыть ее не так-то просто. В общем, вскрытие мы поручили Эйдану. Звук от ударов кирки по крышке гроб