Бабушка пользуется каникулами, которые Вася проводит у нее, чтобы воспитать в нем мужские качества. Она считает, что Вася слишком мягкий и чувствительный.
– Мама, мне бабушка подарила кинжал, настоящий, – обрадовал он родителей по телефону. – И будет учить играть в ножички!
Маме стало плохо. Ножички – это не в дерево бросать, чтобы воткнулся. Это положить руку с растопыренными пальцами и попадать острием между ними.
Пока мама дозванивалась бабушке, чтобы объяснить, что Вася совсем не обязан уметь танцевать лезгинку, пить вино из рога, произносить тосты и прочее, рассказывала папе про своего друга детства Антона. Его мама – тетя Наташа – тоже растила из него «настоящего мужчину».
Она периодически, нет, довольно часто пребывала в настроении «я стою у ресторана, замуж поздно, сдохнуть рано». Об отце Антона было известно мало. Главная характеристика – «тряпка».
– Кто твой папа? – спрашивала воспитательница в детском саду.
– Тряпка, – отвечал Антон.
Антон страдал энурезом. Это была страшная тайна, которую мама честно хранила. Вообще-то его должны были положить в детское отделение психбольницы, чтобы там лечить от «писанья» лекарствами и гипнозом. И тетя Наташа была не против. Она верила в достижения советской медицины и профессору, который хотел лечить энурез гипнозом. Отстояла Антона бабушка, убедив тетю Наташу, что мальчику в больнице с решетками на окнах будет хуже, чем дома.
– Правда, я в этом не до конца уверена, – добавила бабушка, хорошо зная методы воспитания своей подруги.
Энурез у Антона обострялся на нервной почве. Например, перед поездкой в стоматологическую поликлинику – он носил пластинку. На автобусной остановке он покорно садился на лавочку и начинал тихонько плакать.
– Мальчик, что ж ты плачешь? – спрашивала какая-нибудь сердобольная бабуля. – Ты же не девочка.
– У-у-у, – гундосил Антон.
Автобус, как назло, долго не приходил.
– Антон, прекрати немедленно, – требовала тетя Наташа.
– У-у-у, – набирал воздуха Антон.
В результате все заканчивалось как всегда. Разъяренная тетя Наташа нависала над Антоном и давала ему подзатыльники с обеих сторон.
– Будь мужчиной! – кричала она и била правой. – Будь мужчиной! – требовала она снова и лупила левой.
А однажды Антон даже начал заикаться. Тетя Наташа с моей бабушкой сидели на кухне и обсуждали личную жизнь тети Наташи. Пили вино, пели про паромщика из репертуара Пугачевой (кстати, Антон до ужаса боялся этой песни именно из-за седого паромщика, а тетя Наташа ее как раз очень любила и выводила «соединяет берега седой паромщик» трубным голосом, перекрикивая Пугачеву на пластинке). Детей отправили спать. Антон чего-то захотел и пошел на кухню.
– Мамочка! – позвал он. В коридоре было темно. Антон шел медленно, держась за стену.
Сколько выпила вермута к тому времени тетя Наташа, неизвестно. И что на нее нашло – непонятно, но только она быстро схватила кухонные ножи, вставила их в рукав и спряталась за угол кухни. Бабушка в это время мыла посуду и не отследила.
– Мамочка, – позвал опять Антон.
– Тут нет твоей мамы! – жутким голосом протянула она. – Тут только я – Фредди Крюгер! Ха-ха-ха! Иди сюда, мальчик! – После чего вытянула руку с ножами.
Антон заорал так, что бабушка с мамой сами чуть не описались.
– Наташка! Это тебя надо в психушку! – закричала бабушка.
После этого Антона сначала отвели к врачу-невропатологу, который прописал препараты не Антону, а тете Наташе, а потом отвезли к бабуле-знахарке, которая жгла свечки, читала молитвы и брызгала святой водой.
Заикаться Антон перестал, зато стал бояться темноты. Воды он начал бояться после поездки на море.
– Мужчина должен уметь плавать! Сними круг и заходи в воду, я сказала! – кричала тетя Наташа.
Антон стоял на берегу, вцепившись в шею надувной утки. День на третий тетя Наташа проколола утку булавкой. В воде утка стала сдуваться. Антон запаниковал, но не кричал – мама плыла рядом.
– Смотри, как весело уметь плавать! – говорила тетя Наташа и шумно била руками по воде. – Можно нырять, можно под водой играть!
– Это как? – осторожно спросил Антон. Утка выпускала воздух медленно, и он рассчитывал доплыть до берега.
– А вот так! – с этими словами тетя Наташа, нырнула и дернула его за ноги вниз. От неожиданности Антон отпустил круг, заорал и ушел под воду. Там он стал хватать мать за шею, ноги и руки.
– Перестань, успокойся, – вскрикивала тетя Наташа, понимая, что уже наглоталась воды и сейчас точно утонет. – Отцепись от меня! – закричала она, чувствуя, что это выныривание станет для нее последним. Она отодрала Антона от себя и в два гребка отплыла подальше. Антон такого предательства не ожидал, перестал кричать и тихо пошел под воду.
– Он смотрел на меня, как... как... детеныш этого, тюленя, беленький такой, понимаешь? – говорила тетя Наташа бабушке, выливая из канистры остатки вина «Черный доктор».
– Белек на Севере, а мы на Юге, – ответила бабушка.
– Тогда как этот... дельфин... мать его, – кивнула тетя Наташа, открывая следующую канистру.
Спас Антона проплывавший мимо мужик.
Чтобы сын успокоился, тете Наташе пришлось покупать новую монстрообразную утку, которую Антон надевал сразу же при выходе из номера и снимал только вечером. Он в ней ел, переодевался, гулял, спал днем. В воду больше не зашел.
А еще тетя Наташа учила сына танцевать, потому что «настоящий мужчина» должен уметь вальсировать. Антон обнимал мать за родные жировые валики на талии, утыкался в мягкую теплую грудь и был совершенно счастлив.
Он женился после первой институтской дискотеки. Девушка сама к нему подошла, положила руку на свою заплывшую талию, придвинулась – Антон ощутил знакомую теплую мягкость и совсем не по-мужски хлюпнул носом и смахнул невольную слезинку.
Тетя Наташа после ранней женитьбы сына, слегла с гипертоническим кризом. Она не пережила то, чего много лет добивалась, – сын стал мужчиной.
– Не знаю, что и делать! – ахала мама с коляской. – Придется сажать на диету. Мой муж его Мишленом называет.
Розовощекий малыш, которому коляска была мала вширь, держал в обеих ручках по печеньицу и откусывал от каждого по очереди.
Уже два дня маме снится это привидение в перетяжках из рекламы шин. Ей очень хочется, чтобы я была хоть капельку на него похожа.
Меня кормят в четыре руки. Две руки – мамины – кормят, две – папины – развлекают. Со стороны это выглядит чудовищно. Странно, что родители этого не понимают. Папа берет книгу или игрушку и поднимает над моей головой. Я откидываюсь в детском стульчике и невольно открываю рот. В этот момент мама пытается впихнуть мне в рот ложку каши. Это очень сложно, потому что, даже задрав голову, я не забываю размахивать правой рукой, отпихивая мамину руку, и дергать головой, как испуганная лань.
Но даже если каша попадает в рот, это совсем ничего не значит. Я держу ее во рту, перекатывая из-за щеки за щеку, и не глотаю. Пока папа где-то под люстрой трясет игрушкой, мама запихивает в меня еще пару ложек, которые я распределяю за щеками. Чтобы я все это проглотила, мама зажимает мне нос. Я глотаю, давлюсь, кашляю, чихаю...
Но я не всегда глотаю. Иногда позволяю напихать мне в рот каши, а потом облокачиваюсь на другую сторону детского стульчика и выплевываю все на пол. Или рукой выковыриваю из-за щеки то, что мама мне положила. Еще я умею делать вид, что меня сейчас вырвет. Запихиваю кулачок в рот и смотрю угрожающе.
– Дайте я ее накормлю, – не выдержала однажды наш домашний врач Анна Николаевна.
После того как я специально чихнула борщом на ее белую блузку, она бросила ложку и взяла погремушку.
– Надо привязать ей правую руку, – сказала массажистка, которая увидела, как мама меня кормит.
– Пожалуйста, – разрешила мама.
Массажистка ушла, оплеванная овощным супом.
Когда меня попытался накормить Вася, я не стала чихать и вызывать рвоту, а заплакала.
– Кормите сами, я не могу! – не выдержал Вася. – Это какое-то издевательство над ребенком!
Некоторые мамы кормят своих детей перед телевизором и очень этого стесняются. Потому что «нормальные» дети, если верить рассказам на детской площадке, просят добавки, радостно едят яичный желток, обожают кефир без сахара, гипоаллергенную и потому горькую смесь, уплетают брокколи и кабачок.
– Почему ты не ешь? – спрашивает меня мама.
Но я не могу ей объяснить, что, во-первых, жевать скучно, а во-вторых, мне нравится, когда все собираются на кухне и меня веселят.
Еда, а точнее, кормление детей – мамин пунктик. Сначала она мучилась с Васей, который тоже в детстве не ел, а теперь мучается со мной.
У мамы очень богатое воображение и хорошая память, я думаю, в этом причина ее помешательства на еде. Это случилось, когда я была совсем маленькая и мама перестала давать мне витамины, чтобы я больше ела. То есть я начала есть, и мама решила, что витамины больше не нужны. Приехала Анна Николаевна и положила меня на спину.
– Вот смотри на ее ребра, – сказала она маме. – Ребра должны быть как бочонок, завернуты книзу, а у Симы они торчат.
Мама хлопнулась в обморок.
У меня никогда не было перевязок на руках и складок под попой. Никогда не было щек. Поэтому когда мама видит пухлого младенца, она немедленно его хватает на руки, тискает, а потом плачет, что у нее нет такого же.
Мне нужно есть булки, а не огурцы. И много. Хотя я не уверена, что от булок будет толк. И огурцы я больше люблю.
Сама мама тоже очень странно ест. Иногда вообще ничего. Но в ресторане или в гостях садится и ест, как взрослый мужчина. Вася иногда думает, что мама лопнет, если съест еще хоть ложку, но мама не лопается. Наоборот, она начинает смеяться и шутить. Только работать не может – у нее в голове еда плещется, а не мозги. Она сама так говорит.
А еще я люблю, когда на ужин приходит мой старший брат Ваня, которого не надо уговаривать поесть.