– Нельзя быть готовым к тому, через что тебе пришлось пройти, Дэйв, – сказал Честер. – Даже полиции это не под силу. Наверное, мне не стоит этого говорить, но дело твоих дочек чаще бывает у меня дома, чем в участке. Конечно, теперь, в свете моего ухода в отставку… Придется его им вернуть, но я никогда не забуду о девочках. Обещаю. Я всегда буду рядом. Не только сегодня, не только в день их исчезновения. Я буду рядом всегда, до конца своих дней. Даже когда окончательно уйду на покой, я все равно останусь здесь. Не поеду ни в какую Флориду или Аризону.
Слова детектива успокоили Дэйва, но только слегка. С самого утра ему хотелось рвать и метать, и с того времени его настроение не улучшилось. Дело Стейнбергов не давало ему покоя вот уже полтора года, а вынесенный на прошлой неделе приговор лишь усугубил его чувства. Любая история о жестоком обращении с детьми или халатного к ним отношения со стороны родителей сводила Дэйва с ума. Лиза Стейнберг погибла в тот же день, когда маленькая Джессика из Техаса упала в колодец, и это тоже злило Дэйва. «Куда, черт возьми, смотрели ее родители?!» Его утрата, как бы странно это ни звучало, сделала его куда менее чутким. Он обвинял родителей тех детей так же, как многие другие родители обвиняли его. Адам Уолш, Итан Патц – дети, пропавшие без вести… Дэйв не хотел, чтобы имена его дочек стояли в один ряд с этими именами.
Китайские колокольчики зазвенели, как только он открыл дверь магазина, известного теперь под простым названием «ГГ». Меняя название, Дэйв подумывал о полной аббревиатуре «ЧСГГ», но даже он понимал, что это будет уже слишком.
Отдел одежды теперь был больше, чем отдел народного искусства. «Человек с голубой гитарой» стал тем самым магазином, каким уговаривала его сделать Мириам. Стоило Дэйву прислушаться к ее совету, как прибыль ощутимо выросла, и его это бесило.
– Привет, босс, – сказала Пеппер, его новая помощница, девушка с тринадцатью сережками в левом ухе и темными волосами, которые сзади были коротко пострижены под машинку, а спереди спадали на глаза. Когда он вошел, она мыла витрины. Пеппер следила за магазином, как за своим собственным. Дэйв не раз спрашивал, почему она была такой ответственной в столь юном возрасте, но помощница всегда уходила от ответа. Дэйв тоже избегал откровений, но у него на то были веские причины. Может, и ей была знакома душевная боль, но Дэйв не мог представить, что эта яркая, милая девушка – несмотря на волосы и тринадцать сережек в ухе, она была очень симпатичной – успела пережить какую-то трагедию. Дэйв уже подумывал попросить Уиллоуби навести о ней справки под предлогом, что Пеппер якобы могла устроиться к нему, потому что знала что-то об исчезновении девочек. Но он никогда не прикрывался своим несчастьем и не хотел этого начинать.
Пеппер была красивой, и посетители магазина это замечали, но для ее босса это не имело особого значения. Каждый раз, когда Дэйв встречал новую женщину, он сравнивал ее возраст с возрастом своих дочерей, и если та не была хотя бы на пятнадцать лет старше, она не была ему интересна. «Санни в этом году исполнилось бы двадцать девять», – с горечью подумал он. Выходит, Дэйв не стал бы встречаться с женщиной моложе сорока пяти. Эта новость обрадовала бы женскую половину Балтимора – успешный неженатый мужчина, который никогда не сбежит к молоденькой стерве, – вот только Дэйву не нужны были новые отношения. Ведь тогда пришлось бы говорить о своем прошлом, а у него этот груз был гораздо более тяжелым и обременительным, чем у большинства других людей. Он никогда не думал о нем как о багаже. Прошлое всегда казалось ему огромным чудовищем, и Дэйв отчаянно пытался усидеть на нем, зная, что, если ослабит хватку и упадет на землю, это чудовище обязательно его раздавит.
Утром посетителей было очень мало, и Дэйв с Пеппер решили разобрать книги. Он предоставлял ей в ведении дел куда больше свободы, чем всем своим предыдущим помощникам. Теперь он напомнил ей о весенней ярмарке и спросил, не хочет ли она побыть его представителем. Пеппер восторженно завизжала, а затем прижала ладони ко рту.
– Но вы ведь тоже там будете, верно? А то я боюсь принимать все эти решения сама.
– Думаю, ты справишься. У тебя отличный вкус, Пеппер. Ты отлично управляешься с магазином… Клянусь, даже когда я покупаю какое-нибудь барахло, ты умудряешься его продавать.
– То, что мы продаем, – это мечты. Олицетворение того, кем люди хотят быть. Все эти товары никому не нужны, даже одежда. Но стоит разложить их по полочкам, сгруппировать так, чтобы они рассказывали целую историю… Не знаю… Понимаю, звучит странно, но…
– Нет, почему же, ты молодец. Пока я тебя не нанял, у меня и выходных-то почти не было. А теперь я могу оставлять магазин на целых… черт, на целых двадцать минут в день!
Трудоголизм Дэйва был у них дежурной шуткой. Пеппер разразилась диким смехом, и ее шеф от неожиданности вздрогнул. Она не знала, какой сегодня был день. Как, скорее всего, не знала и того, что у Дэйва когда-то были две дочери – не говоря уже о том, что с ними случилось. И хотя в подсобке стояли их фотографии в серебряной рамке, Пеппер никогда не задавала о них вопросов. При этом она вовсе не была равнодушной – просто не хотела копаться в его прошлом, рассчитывая, что и он взамен не станет спрашивать у нее лишнего. Дэйв действительно любил свою помощницу. Он хотел бы любить ее по-отечески, но об этом не могло быть и речи. Даже если бы Пеппер была более общительной, он все равно не позволил бы себе отцовских чувств по отношению к ней. В последние пятнадцать лет у Дэйва были любовницы, женщины на одну ночь, но он ни разу не думал снова жениться и уж тем более не хотел принимать незнакомку за дочь. Пеппер была его помощницей, не более того. Хотя, разумеется, ходили слухи, что между ними были не только деловые отношения.
На следующий день, когда спасатели сняли Дэйва со старого вяза, где он повесился на ветке, на которой когда-то были устроены самодельные качели, они обнаружили записку с просьбой просмотреть бумаги в его кабинете. «Все эти товары никому не нужны, – сказала Пеппер, – но стоит разложить их по полочкам, сгруппировать так, чтобы они рассказывали целую историю…» Дэйв надеялся, что его тело, бумаги, чековая книжка и дом сами расскажут свою историю. Его письмо нельзя было назвать официальным завещанием, но его воля была предельно ясна. Бизнес переходил в собственность Пеппер, а все его активы, включая деньги, вырученные от продажи дома, переходили в доверительный фонд на имя дочерей. Если девочки так и не объявятся до 2009 года, то все средства пойдут на благотворительность.
– Мне так паршиво. – Уиллоуби нашел контакты Мириам через ее бывших коллег из риэлторского агентства и теперь беседовал с ней по международной линии. – Ведь только вчера я сказал ему, что…
– Не вини себя, Чет, – ответила женщина. – Вот я себя не виню. По крайней мере в том, что Дэйв покончил с собой.
– Да, но… – Даже эти два коротких слова прозвучали невыносимо жестоко.
– Я не забыла про девочек, – сказала Мириам. – Просто я вспоминаю о них не так часто, как Дэйв. Я не собираюсь, как он, просыпаться по утрам, биться головой о стену, а потом удивляться, откуда у меня мигрень. Но мне тоже до сих пор плохо. За столько лет боль никуда не исчезла. Мы с Дэйвом оплакивали девочек по-разному, но я страдала не меньше, чем он.
– В этом я не сомневаюсь, Мириам…
– Я же тут хожу в языковую школу. Ты знал? В свои пятьдесят четыре учу новый язык.
– Я бы тоже так смог, – ухмыльнулся Честер, но его собеседнице было все равно. «Дэйв хотя бы делал вид, что ему есть до меня дело», – подумал Уиллоуби.
– В испанском есть целый ряд глаголов, с которыми объект часто становится субъектом, – рассказала Мириам. – Например, me falta un tenedor. Буквально: «Вилка нуждается во мне», а «не мне нужна вилка». Или se me cayo, se me olvido. «Мне упало, мне забылось». По-испански говорят, что вещи сами иногда происходят с тобой.
– Я никогда не обвинял тебя в том, что ты уехала.
– Черт возьми, Чет! Держи свое мнение при себе, как и раньше, хорошо? Я тебя за это всегда так любила.
Хотел бы он, чтобы эти слова прозвучали более обдуманно, более чувственно. За это я тебя всегда любила.
– Оставайся на связи, – сказал Уиллоуби. – Я имею в виду с полицейским отделом. Если что-нибудь станет известно…
– Не станет.
– Оставайся на связи, – повторил бывший следователь, зная, что она все равно его не послушает.
Через несколько недель после этого разговора, накануне своей отставки Чет еще раз взял из архива дело сестер Бетани. А когда файл вернулся на место, в нем не было никаких упоминаний о биологических родителях девочек. Дэйв Бетани всегда настаивал, что этот момент их истории заводил в тупик – такой же, как улица Алгонкин-лейн. В первые дни после исчезновения девочек некоторые бездушные типы медленно проезжали мимо их дома. Дэйв знал, что они оказывались здесь не просто так, ведь дальше проезда не было и им приходилось разворачиваться. Некоторые заходили в магазин и покупали какие-нибудь мелочи, чтобы отвести от себя подозрения. Сколько боли все эти люди причиняли Дэйву…
– Чувствую себя клоуном в гребаном цирке, – не раз жаловался он Чету.
– Записывай автомобильные номера, – советовал ему тот. – Записывай имена и то, чем они рассчитываются: наличными или кредиткой. Никогда не знаешь, кто может объявиться.
И Дэйв неукоснительно следовал его совету. Он старательно записывал все номера проезжающих мимо авто, как и время телефонных звонков. В общем, он встряхивал жизнь своей семьи, как какой-нибудь сувенир-шарик с идущим внутри «снегом», и ждал, пока все снежинки опустятся вниз. И сколько бы раз за все шестнадцать лет он ни встряхинул этот шар, каждая снежинка возвращалась на свое место… каждая, кроме Мириам.