Однажды спросила об этом Тома. Он скривился:
— Неудобно же.
— Чего неудобного?
— Ну, диван. Он весь неровный, под матрасом пружины, механизм.
— И чего? Зато сразу столько места, а то ютитесь, как в кладовке.
Мы тогда переглянулись недоуменно и явно друг друга не поняли. Я-то сразу отодвинула кровать к стене.
Я вспоминаю прошедший день и хмурое лицо Тома. Управлять людьми иногда так сложно, что не хочется, но я должна: я же — менеджер, а Том пытался меня обмануть. Мне казалось, мы дружим, но я ошиблась. Дружба на работе — всего лишь условность. Сегодня я правильно поступила, но от этого мне не становится легче. Том — единственный, с кем установилась особая связь, словно негласное взаимопонимание, молчаливое сотрудничество, почти дружба и даже подобие симпатии. Но похоже, особую связь я себе придумала: я одна, и мне нужен такой человек — на моей стороне, надежный друг, кто-то, на кого я могла бы положиться. А Том не друг и не на моей стороне, просто подчиненный и вел себя соответственно, а остальные тонкости взаимоотношений — плод моих фантазии. Нет там ничего, а жаль. Перепутала стандартную английскую вежливость с интересом к себе.
Ставлю перед собой кроватный столик. На таких в романтических фильмах влюбленные подают друг другу «кофе в постель».
Кофе в постель я подаю себе сама.
Сейчас я сижу, забившись в угол, спиной к окну. Если выглянуть и посмотреть чуть по диагонали, то метрах в ста пятидесяти от меня — Темза. Я мечтаю, что, как потеплеет, буду выходить на балкон, сидеть за столиком и смотреть на нее, но сейчас зима — на балконе не посидишь, и только металлические стулья, которые отказалась заменить Эмма, покрываются ржавчиной от лондонской сырости. И Темза бежит.
Сегодня у меня наконец что-то получилось. Маленькая победа над Томом.
И никакого удовлетворения от нее.
Наступает воскресенье, и я иду бегать в парке Баттерси. Там рядом — одноименная теплоэлектростанция. Ее четыре круглые, чуть сужающиеся кверху белые трубы возвышаются по сторонам коричневого монолита, похожего то ли на мавзолей, то ли на саркофаг. Необъятных размеров, прочно утвердившаяся на своем месте, она — почти стимпанковский замок, плод фантазии футуристов, декорация к антиутопическому кино.
До парка добираться полчаса пешком по пыльной дороге мимо строек, индустриальных площадей, пустырей, из которых вдруг вырастают новые многоэтажные дома. Но я иду по другой стороне реки. Там узенькая дорожка ведет прямо вдоль парапета, отделяющего русло Темзы от стоящих вплотную на набережной домов. Людей почти нет. Скрытые от чужих глаз дома из красного кирпича окнами безмолвно глядят на реку и на тебя, проходящую мимо в кроссовках, легинсах и спортивной куртке. Дворики с аккуратными кустами, тихо шелестящими маленькими деревьями и в художественном беспорядке высаженными цветами. Здесь бы жить. Квартиры тут дорогие. Я все время прохожу одну такую, с окнами во всю стену, пол которой находится на уровне моих глаз. Она пустует, но можно заглянуть через жалюзи в светлые комнаты с белым ковролином.
Тайная тропа заканчивается, и выныриваешь на широкую набережную, по которой спешат люди, ездят велосипеды. Шумят проезжающие машины. До моста Челси, ведущего к парку, остается всего ничего.
Там на лавочке живет бездомная негритянка. Пространство вокруг заставлено тюками с ее вещами, а сама она спит на этих тюках, в любую погоду кутаясь в длинное черное стеганное пальто с капю-шоном. Когда она не спит, то кормит чаек: они собираются на парапете, поворачивают к ней свои острые клювы и время от времени нетерпеливо срываются в воздух, кружатся над водой и покрикивают. Люди приносят ей кофе из ближайших кофеен. Иногда она подолгу беседует с кем-то из них. Похоже, многие ее знают.
В парке я бегу по дорожке, которая идет через весь парк, то тропинкой, то асфальтированной мостовой. Один круг. Второй. В третий раз пробегаю мимо Пагоды мира. Она сооружена во имя мира во всем мире, чтобы люди перестали враждовать.
Трепещет листва, легкий ветер обдувает лицо, солнце и крики птиц заполняют мысли. Я почти не думаю о работе.
— Ксения!
Я поворачиваюсь на голос. У парапета стоит Лешек. Я только что пробежала мимо него, не заметив. Он здоровается, улыбаясь.
— Я почувствовал себя немного неловко, когда стал кричать тебе.
— Привет! Почему?
— Ты, наверное, даже не знаешь меня.
— Как не знаю? — смеюсь я. — Мы же работаем вместе!
— Это да, но у нас нет никаких совместных задач, к тому же я — просто ассистент. С чего бы я стал вдруг кричать тебе? Я даже знакомых не всегда окрикиваю, когда случайно вижу на улице.
Странный все же он, этот Лешек, хотя улыбка у него добрая, открытая. В офисе я его почти не вижу, только изредка замечаю голову, торчащую из-за перегородки — он очень высокий. Вроде бы старше меня. Хотя в волосах уже пробивается седина, выглядит он очень молодо. Это из-за взгляда, наверное, и улыбки. В его глазах что-то есть такое… я даже не могу точно объяснить, что именно. Какой-то особый вид света. Здесь мне еще такое не попадалось. Я не знаю, сколько ему лет. Кажется, мы до этой встречи с ним ни разу не разговаривали.
— Я тебя не отвлекаю? — словно пугается он, — а то ты бегаешь, а я тут со своими криками…
— Нет, а ты что — гуляешь? Живешь здесь где-то рядом?
— Я живу далеко, на севере города, а сюда приехал в первый раз. Надо, думаю, выбраться посмотреть на парк Баттерси, а то что я все сижу в одном районе и передвигаюсь от работы до дома. Очень красивый парк. Столько птиц!
Мне вдруг удивительно, что он говорит про птиц. Их здесь и правда много.
Круглые шарики-малиновки внимательно поглядывают из вечнозеленых кустов. Чайки усаживаются в ряд на парапет, максимально округляются и провожают прохожих многозначительными взглядами. Дрозды снуют по кустам. Такие же черные и очень крупные вороны восседают, как хозяева территории.
Внизу у Темзы во время отлива вперемешку с чайками всех мастей трутся длинношеие гуси, пестрые утки. А еще здесь можно наткнуться на одинокую цаплю, задумчиво стоящую в воде на длинных ногах, как балерина.
Я выкладываю это все Лешеку и удивляюсь себе и легкой абсурдности происходящего. Он прав, мы на одном проекте, но по работе совершенно не пересекаемся, я и не разговаривала с ним в офисе ни разу. Разве только здоровалась. И уж точно не вела никаких задушевных бесед и не выкладывала ничего личного, нерабочего. «Может, это как-то неправильно с точки зрения субординации», — мелькает мысль, но я забиваю на нее. Лешек как будто совсем не удивлен моей болтливости. Будь на его месте англичанин, он бы, пожалуй, испытал неловкость, поспешил бы перевести разговор на другую тему. Хотя будь на его месте англичанин, он бы меня даже не окликнул…
— Если не спешишь, не хочешь посидеть, может, на том холме? Я вот тут присматривался к нему. Сегодня так тепло, совсем по-весеннему.
Я киваю, и мы усаживаемся на холме около Пагоды. Перед нами за оградой спешит Темза. На другом берегу утопает в зелени престижный район Челси. Ворон в кустах долго и пристально смотрит на нас, а потом срывается и улетает, каркнув что-то вслед.
— Ты же не из Лондона? — спрашиваю я. — Давно тут?
— Я из Польши, из Люблина, но в Лондоне уже почти семь лет.
— Давно… Обратно не тянет?
— Иногда, но мне здесь нравится. Люблин — маленький город. Он приятный, но там ничего не происходит. Я бы съездил туда в отпуск на недельку. А больше и не надо. Но я не так давно устроился сюда на работу, так что отпуск у меня будет не скоро, да и не знаю, поеду ли я куда-нибудь. Будет зависеть от финансов.
— Как в офисе? Все в порядке у тебя?
— О да! Что может быть не в порядке? — Он улыбается. — Работа есть, и я счастлив. А тебе как?
— Мне кажется, у нас довольно напряженная работа.
— В офисе ты очень серьезная, — кивает он, — поэтому я и боялся окликать тебя.
— Но окликнул же! — улыбаюсь я в ответ.
— У тебя сейчас было совсем другое выражение лица.
— Какое?
— Такое спокойное. Я бы даже сказал, беспечное. Как у человека, у которого все хорошо.
— Странно даже. Сама я себе меньше всего напоминаю человека, у которого все хорошо.
— Разве?
— Работы очень много, я даже не успеваю отдохнуть за выходные.
— Работы много, да…
— И еще какое-то напряжение в офисе постоянно…
— Напряжение… Ты уже второй раз это говоришь, но что не так? Мне кажется, обычная офисная работа. Всегда так.
Я смущаюсь. Он словно прав, а я преувеличиваю масштабы бедствия. Сейчас, сидя на холме, под лучами теплого и совсем не февральского солнца, болтая с Лешеком, я не могу понять, почему я так накручена всю неделю. Почему обычная офисная работа кажется мне чем-то непреодолимым, невыносимым. Может, из-за Тома? Я вдруг начинаю высказывать Лешеку все: и про Терезу, и про странную атмосферу безразличия вперемешку с показным радушием и воодушевлением, про то, что мне сложно в Лондоне, и хотя у меня замечательный сосед, я еле переношу его, потом про тревогу, про Москву, про то, как мы поругались с Томом.
Он ничего не отвечает, и мы не смотрим друг на друга, а наблюдаем за проплывающей мимо нас баржей. Я как будто говорю в воздух, и он как будто совсем ни при чем тут, но я знаю, что он слушает меня и слышит каждое мое слово. Я почти физически ощущаю его внимание. И снова меня охватывает волна страха. Зачем ты рассказываешь так много малознакомому человеку, еще и подчиненному? Он кажется тебе милым и дружелюбным? Все вокруг кажутся милыми и дружелюбными — Тереза, Рика, Ксавье. И что? Разве кому-то из них можно сказать хоть что-то искренне? Вот уж точно не лучшая мысль. Так зачем ты вываливаешь все ему? Да может, он такой же, как они? Откуда ты знаешь?
Я не знаю. Ничего не знаю, но продолжаю говорить. И сначала я говорю сквозь страх, а потом — потому что мне уже нечего терять. Я и так поделилась уже слишком многим. Пути назад нет. Я у него в руках. Мне больше не страшно. Наоборот, я словно чувствую прилив сил. Я даже не понимаю почему, пока он не начинает говорить.