— Просто они жадные до внимания и любят поболтать. Ксавье, Тереза… — медленно говорит он и не сразу продолжает: — Я иногда не понимаю, как можно столько разговаривать, как Марк, но его слушать очень забавно. Главное, что тебя ни о чем не спрашивают. А так — пусть болтают.
— Но Тереза все время создает какие-то препятствия на пути, как будто добавляет сложности в уже имеющиеся сложности, а у нас и так хватает сумбура и хаоса. Главный вопрос, на который я до сих пор не могу себе ответить: она специально или просто дура?
— Ее все устраивает, — пожимает плечами Лешек, — иногда это их выбор — быть такими, и вполне осознанная жизненная позиция.
— Ты думаешь, что она из таких?
— Не знаю. Может, из таких, а может, и нет.
— Но ты понимаешь, что от этого зависит суть происходящего?
— От чего? — не понимает он.
— Специально она или нет.
— Но какая тебе, по большому счету, разница? — Он удивлен.
— Ну как же, — теперь я не понимаю его, — в зависимости от ответа на вопрос о ее истинных намерениях складываются два диаметрально противоположных восприятия человека!
— И что?
— И ты относишься к ним по-разному! Одно дело человек не понимает, просто не догоняет чего-то, а другое — когда он специально вредит и издевается! Назло.
— Не знаю, мне кажется, очень сложно все время следить за тем, что там у других, правы они или нет, назло или не назло. У меня бы не хватило терпения. Но я вообще ленив, — он поворачивается ко мне и подмигивает, — только не говори никому на работе!
Мы долго сидим там, на холме. Забываем про Терезу, и Ксавье, и Марка, и работу. Я рассказываю Лешеку про то, как перебралась в Англию, и про сумасшедшую японку, в комнату которой я чуть не въехала. А он — как уехал из Польши и попал в волну «польских водопроводчиков». Он никогда не был водопроводчиком, но вдруг словно стал им в глазах всех государственных органов, лендлордов и случайных людей. Потом он женился. «Моя жена была русская, кстати», — говорит он. Потом развелся. Но это другая история. Может, как-нибудь в следующий раз…
Когда мы прощаемся, у меня чувство, как будто я знаю его уже много лет, будто мы дружили еще в школе или в университете и давно не виделись. Просто надо было обменяться всем, что произошло за эти годы.
Возвращаясь, я снова иду мимо бездомной негритянки. Она вдруг поднимает глаза и смотрит в упор на меня. Где-то над головой в этот момент пролетает кто-то маленький, а потом усаживается на дерево рядом с заправкой и начинает чирикать. Я отворачиваюсь от ее взгляда и всматриваюсь наверх. Никак не могу разглядеть за листвой в отблесках солнца, кто это. Обхожу дерево с другой стороны. Кто-то прыгает с ветки на ветку, а потом, вцепившись коготками, повисает, качаясь вниз головой. Синица. Пищит, не улетает никуда. Я не видела синиц с первых дней в Лондоне. В одном журнале прочитала, что местных синиц охватила эпидемия какой-то птичьей болезни. И вот снова они. По-моему, это хороший знак.
…Дома меня ждет еле теплый душ. Барахлит котел. Надо, наверное, написать Эмме — пусть пришлет техников. Но я же знаю, что это бессмысленно.
Несколько часов другой жизни, спокойной и беззаботной, как будто выхваченной из совершенно иной истории. И Лешек. Он тоже словно из другого мира. Будто он знает что-то, чего не знаю я.
Потом я засыпаю и просыпаюсь снова в моей странной рутине.
Душ я принимаю вечером, Арун — утром. Существует закономерность, что если я слишком припозднюсь с душем, то с утра у него не будет горячей воды. Поэтому я стараюсь управиться до полуночи. Мы также научились обманывать таймер. По заложенной в нем программе, которую никто не смог изменить, он включается где-то в десять утра, когда мы уходим на работу, и нагревает воду. В это время выгодные тарифы на электричество, но толку никакого: ни мне, ни Аруну не нужна горячая вода днем.
Поэтому, приняв вечерний душ, я перевожу таймер с реального времени на несколько часов вперед, так чтобы в шесть утра бездушный агрегат решил, что уже десять часов и дешевый тариф, и начал нагревать воду — точно к пробуждению Аруна.
Утром в понедельник трюк не срабатывает. Я лежу в кровати и мечтаю прогулять работу — не появляться в нашем коричневом здании, не видеть никого и не слышать, но знаю, что всего лишь пропущу завтрак и опоздаю. Дело не в чувстве ответственности, просто в прогулах нет смысла. Прогуляю сегодня — завтра все равно идти. Всего лишь маленькая отсрочка, которая не решает главную проблему. Поэтому я просто лежу, пригревшись под одеялом, и наслаждаюсь несколькими ленивыми минутами.
Слышу, как Арун ходит по квартире, как шумит его душ — сначала надо согнать холодную воду, после чего идет нагретая. Но в этот раз, похоже, нет. Он все ходит туда-сюда. Лежа в кровати, я чувствую, как он злится. Не знаю, как я это определяю — может, по торопливости шагов, может, по тому, как громко он топает пятками, может, по его охам-вздохам, а возможно, просто воздух сгущается и поляризуется и я кожей воспринимаю эту полярность.
Вода все льется. В очередной раз шаги направляются из кухни в сторону льющейся воды, и вдруг раздается вопль. Почти звериный полурык-полустон, в котором смешались отчаяние и ярость. Удар по стене. «Фак! Фак! Фак!» — придушенно-яростно кричит сосед. Бег в кухню. Крики, ругань. «Чертова вода! Черт! Черт!»
Я замираю в тепле под одеялом и только слушаю. За дверью беснуется сосед. Этот добродушный Арун с вечной улыбкой на лице, изредка сменяющейся трагичной миной, когда он намекает не некие тяжелые обстоятельства своей жизни, сейчас бегает по квартире, бьет по стенам и орет, ругаясь на всех и вся: на воду, на лендлордов, на управляющую компанию, на меня, на Англию, на весь свет.
Мне страшно, и я не подаю никаких признаков жизни из-под одеяла, даже не делаю попыток выйти или что-то спросить у человека, пока он изрыгает долго скрываемое бешенство.
Наконец он быстро собирается и, хлопнув входной дверью, уходит. Я нехотя встаю с кровати.
Опаздываю на работу минут на сорок. Марк сегодня в офисе, что случается нечасто. Он не смотрит на меня, но я знаю, что он отметил мое опоздание, зафиксировал в своем ментальном списочке крупной галочкой.
— А что там у нас с шаблонами клиентских писем? — спрашивает Тереза.
— А что с ними? — не понимаю я.
— Когда ты принесешь мне их на проверку?
— Ты же их проверяла — мы уже три месяца ими пользуемся.
— Я не проверяла.
Я смотрю на нее, не веря. Раза три мы обсуждали эти письма. Вижу ее профиль в двух метрах от себя. Она выпрямилась и пристально изучает что-то в мониторе, стучит по клавиатуре. Как ни в чем не бывало, словно меня тут нет или словно в ее вопросе нет ничего странного. Я вдруг понимаю: она делает это специально. Она точно издевается. Сидит тут с непрошибаемым видом и наслаждается тем, как я каждый раз теряюсь от ее странных запросов и абсурдных заявлений, дергаюсь и раздражаюсь.
…Вечером Арун тише воды, ниже травы. Я не вспоминаю про утро. Он говорит, что ему пришлось умываться ледяной водой — она не успела нагреться с вечера, несмотря на хитрость с таймером. Голос его ровный и невыразительный, словно утренний всплеск вытянул из него все силы и эмоции. Он совершенно покорен судьбе. Мы сидим с ним в гостиной — нечастый случай совместного ужина — и к десерту решаем подавать заявление о расторжении контракта.
Эмма — наш злой гений — совсем не удивлена, отвечает только: «Ок, спасибо за информацию». Я начинаю подозревать, что они специально подвели нас к этому шагу. Фактически вынудили съехать. Зачем? Ну как же: мы выбили из них большую скидку, а потом еще начали предъявлять требования. С другой стороны, они стрясли с нас двести фунтов комиссии, включая проверку рекомендаций, плюс взяли за инвентаризацию перед въездом. Сейчас спрос повыше, им не составит труда сдать квартиру подороже, к тому же они снова снимут с нас двести фунтов за выписку и еще двести фунтов с новых арендаторов. Все просчитано, и они никогда не в накладе, особенно с двумя наивными и мало понимающими местные особенности иностранцами.
Эдна подходит к нашему отсеку.
— Пойдемте проводим Ранд!
Я не знаю, кто такой Ранд и куда мы его провожаем.
Ранд оказывается пакистанской девушкой, всегда завернутой в мусульманский платок, со всех сторон надежно укутывающий голову. Платки у нее очень красивые — яркие, разноцветные. Мы всегда здороваемся. Она занимается внедрением проекта под руководством Ксавье. Я с ней совсем не соприкасаюсь, но при этом она из тех немногих людей, что искренне улыбаются мне при встрече, и она уволилась.
Весь отдел сбивается вокруг нее, как волки у добычи — медленно подтягиваются все новые и новые коллеги, образуя полукруг. Обычная практика, когда нужно кого-то поздравить или с кем-то попрощаться.
Она говорит долго, улыбается нам: как было сложно, как приходилось работать допоздна, валясь с ног, как напряжение не отпускало неделями, как ей было непросто, как все же были вокруг люди, которые ее поддержали, и она им благодарна.
— Я всегда старалась хорошо делать мою работу. В особо сложные моменты я знала, что единственное, что должна, — сохранить свою душу.
Сохранить свою душу. Я вздрагиваю. Мелкий секундный озноб по всему телу. Оглядываюсь на Стива, который стоит тут же с непроницаемым лицом. Он услышал ее слова про душу? Что он вообще думает про это? Я с уважением смотрю на маленькую улыбчивую Ранд: ведь для такого нужно определенное бесстрашие — сказать им в лицо, что на самом дело происходит.
И тут я понимаю, что ничему я не научилась с Томом. Быстро же я позабыла, что обещала себе, возвращаясь из Израиля. А если бы не Ранд — вспомнила бы?
Приходит время готовить новые отчеты.
Я просыпаюсь рано. Котел наверняка еще не нагрел воду. Надо бежать в офис, потому что в восемь утра у нас телефонные переговоры со странной женщиной Ракель из клиентского офиса в Сингапуре. Чем она странна? Собственно, ничем. Она — одна из немногих, кто мне нравится, потому что отказывается безропотно починяться указаниям центрального офиса. Именно от нее пришло письмо еще в декабре, где она отказалась от бесконечных встреч, в которые хотели втянуть ее команду.