Мне нравится большая, толстая Темза. Есть в ней что-то уверенное и веселое. В такие моменты она полна жизни и энергии. И я вместе с ней чувствую себя такой же наполненной. В солнечные дни мечтаю о каком-нибудь веселом безумстве: вот потеплеет, а я на спор прыгну в ее раздавшееся водяное тело и перемахну на другой берег. Я знаю, что никогда так не сделаю, испугаюсь, не слишком ли грязная вода, не холодно ли, да и плаваю я не так уж хорошо, но смешные мечты эти словно возвращают меня к жизни.
В другое время поток вдруг усыхает, сникает, как впавший в уныние человек. Она предпочитает отхлынуть от ограничивающих ее берегов, словно сбегая ото всех, кто бродит по набережным. Старается оказаться от них как можно дальше, собирается в середине русла, сжимается, обнажая дно, по которому тут же начинают бродить чайки разных мастей, слетаются вороны, голуби, скворцы, и можно даже встретить цаплю — та ходит по обмелевшей воде и что-то подклевывает в песке длинным клювом. Понятно, почему все стоянки речных трамвайчиков и водные кафешки располагаются на подвижных понтонах: они качаются вместе с рекой, то поднимаясь на уровень набережной, то опадая в самый низ русла, подстраиваясь под ее изменчивый нрав. Опоры Воксхолльского моста у моего дома обнажаются до самых врытых в землю основ, и мост словно оказывается голым на глазах у всех: домов, машин, людей и проплывающих по тому, что осталось от Темзы, корабликов. Мосту словно не по себе, когда Темза впадает в депрессивно-унылую стадию. Как и мне.
Жизненные силы тают, и наползает чувство потерянности. Лондон наваливается на меня всей мрачностью и ветром угрюмо гудит в мозгах. А все Темза. Она незаметно влияет на жизнь. Может, она вообще здесь самая главная, и, похоже, эта река страдает биполярным расстройством.
Мне никак не понять, когда у нее меняются настроения. Вроде утром она унывает, а вечером поднимается духом, но буквально в первый же день, когда я выдвигаю эту гипотезу, она оказывается развенчанной. И утром, и вечером Темза пребывает в разной степени уныния. Эта река не следует никакой логике! Будто где-то за пределами видимости то открывают, то закрывают далекую плотину.
Ей пришлось несладко за те столетия, что люди расселились по ее берегам. Не очень-то они считались с ее благополучием. Река превратилась для них в огромную сливную яму. Они заполоняли ее лодками и кораблями, застраивали берега домами, воздвигали мосты. Мусор, грязь, нечистоты, отходы производств — все сливалось в реку.
В девятнадцатом веке она не выдержала и ответила им Великой вонью. Англичане всполошились. Предприняли меры. Это помогло, вонь ушла, но грязь и отходы остались. А потом Темзу покинули живые существа. Вокруг были только люди, и им было все равно. О реке никто не думал. Наверное, ей стало одиноко. Наверное, она больше не могла так. И столетие спустя она решила просто умереть. Ученые так и постановили: биологически мертва. Загрязненные воды ее все так же бежали куда-то, но духа ее не осталось.
И все-таки ей не дали умереть совсем. Она приходит в себя. Лосось возвращается в ее воды, о чем сообщает табличка на набережной у моего дома. Ближе к Канэри-Уорф обитают морские котики, а однажды в ее воды заплыл целый кит. И ничего — поплавал и был таков.
В общем, она оклемалась, хотя такое отношение не прошло даром.
В ночи Темза несется на восток. В этом нет никаких сомнений. Всем известно направление ее течения — оно идет в сторону моря, то есть от западного Лондона к восточному. По пути русло извивается бешеной змеей. Обычно, гуляя по набережным, я, как человек с топографическим кретинизмом, не могу соотнести между собой разные районы и знаковые точки города. Где находится «Шард»? Он торчит где-то далеко, но на самом деле совсем рядом с Тауэрским мостом. А Баттерси-парк — напротив Челси и в то же время очень близко к вокзалу Виктория. Огромная глыба нового дома у станции «Элефант энд Кастл» — в общем-то, на полпути между офисом и Тауэрским мостом, хотя и несколько в стороне. Приходится снова и снова складывать лондонскую мозаику, кусочек за кусочком.
В отблесках фонарей на темной воде я вижу непонятный предмет. Он медленно, но упорно движется против течения. Что это — лодка, человек, собака? Что бы то ни было, ему приходится нелегко: течение постоянно сносит его, а он с трудом противостоит оживившей Темзе. И все же продолжает настойчивое движение. Неужели кто-то плывет по реке в это странное вечернее время, в темноте? Я не слышу ни криков о помощи, ни призывных взмахов рукой — значит, нет никакой драмы, но что же это?
Настойчивый пловец приковывает к себе взгляд. Я всматриваюсь в движущуюся точку в темноте и жду разгадки. Наконец неопознанный плывущий предмет попадает в подсвеченный бликом участок реки, и я ошеломленно обнаруживаю, что это растопырившая во все стороны ветки елка. Невозможно… Течение же направляется в другую сторону! Оптическая иллюзия, обман — ведь елки не плавают. Я выбираю точку на другом берегу и слежу за елкой относительно нее. И чертова елка определенно по чуть-чуть продвигается. Я закрываю глаза, делаю несколько глубоких вдохов. Открыв их снова, вижу, что та проплыла еще чуть-чуть, и я сдаюсь. Значит, я перепутала направление течения. Я была так уверена, но сбилась, потому что елка не может плыть, а значит, Темза течет в другую сторону.
Всего-то надо встать со скамейки и подойти к воде, но я не делаю этого. Работа измотала меня. Я закрываю глаза. Открываю. Мимо идут люди. Мысли уносят меня вперед во времени. Вот я приду домой, заберусь на кровать с моим столиком для кофе, буду слушать тихую музыку и листать ленты соцсетей, потом забудусь сном, а утром проснусь и снова пойду на работу.
Чертова Тереза. Ненавижу ее. И офис. И проект этот. И весь наш картонный мини-мир. Он как ловушка. Как лабиринт. Я иду по его коридорам, заворачиваю за углы и раз за разом упираюсь в тупики. А там опять — все те же улыбающиеся лица с блестящими глазами, те же декорации — офис-шампур, огромные окна, Лондон на все четыре стороны и один нескончаемый рабочий день, разбитый на части недолгим сном.
Есть ли вообще отсюда выход?
И второй раз за вечер я понимаю, что выход есть. Уволиться. Закрыть эту тему. Собрать вещи и уехать домой. Не могу я в этой среде, одна, в неродном городе, в чужой культуре. Не мое. И неважно уже, что я только недавно приехала, ценой таких усилий, неважно, что при досрочном расторжении контракта мне придется возместить компании все расходы по моему переезду — немалую сумму. У меня же была своя жизнь — свои проблемы, отношения. Был человек. Я помню. Мы каждый вечер садились ужинать, смотрели сериал, обсуждали быт и политику. А потом я собрала вещи и уехала.
Ничего этого больше нет. Возвращаться мне некуда. Выход есть, но это выход в никуда.
Ну и пусть в никуда! Все лучше, чем сидеть в болоте и не знать, что делать. В конце концов, никуда — это не тупик. Скорее неопределенность. Но из неопределенности может что-то родиться и вырасти. А тут меня что ждет? Здесь все понятно. Схемы прописаны, границы очерчены. Хочешь — вписывайся в них, не хочешь — уходи.
Я смотрю на Темзу и шепчу ей вновь обретенную истину: «Все просто. Надо бежать отсюда».
И жду. Ответит? Может, даст знак какой-то.
Черная вода бликует в ночи и не отзывается.
Елка все бьется с течением. Потом пропадает из подсвеченного участка, и больше я ее не вижу.
Можно сбежать. Тут у меня никаких проблем: сбегать — это я умею. Всегда, отовсюду. Сколько раз я сбегала с работ, из отношений, со скучных тусовок, да и с веселых тоже. Только в этот раз номер не пройдет, это не то решение, которые мне нужно. Надо оставаться и ждать. Чего ждать? Я и сама не знаю. Время покажет.
Часть 3Весна. Вечность. Бесконечность
Весна в Лондоне почти незаметна. Отследить ее можно только по календарю. Если в календаре написано — март, то, значит, уже весна, даже если на улице точно так же, как в декабре или мае. Нет контрастов, и погода в течение года меняется незначительно.
Помню, я радовалась теплой зиме. В декабре вышла утром на улицу и чувствую через теплый свитер, куртку, шапку и шарф: тепло. На градуснике плюс десять. За несколько дней до Рождества.
— Вот увидишь, летом так же будет — это Лондон! — посмеялся надо мной тогда Гюнтер.
Но в марте я понимаю, что весна подвела. Не пришла. Ощущаю себя обманутой. В Москве над тобой довлеют долгие зимние месяцы. Мало света. Хмурое небо. Палитра из белого, черного, серого и холодно-синего. Носишь на себе килограммы одежды, становишься неповоротливой, прячешь нос в складки шарфа и дышишь в них, чтобы создать у лица теплый микроклимат. Но однажды приходит весна и разрушает зимнюю паутину капелью, свежим воздухом, запахом мокрой земли, новым солнцем и тающими снегами. От такого контраста невозможно не пробудиться. Тебя, как обухом по голове, огрели пробуждением природы. Хочется отряхнуться от зимнего забытья.
В Лондоне весна приходит под покровом тумана, тихо, крадучись. Избегая резких движений, незаметно подпускает вокруг свои отметины. То тут дерево покрылось зеленоватым пушком, то там на лужайке цветочки распустились. То солнце задержалось чуть дольше. Птицы заспешили куда-то парами… И вдруг огромными белыми и розовыми цветами зацвели по всему городу деревья. Значит, точно весна.
Я доезжаю до станции «Лондон-бридж» и пересаживаюсь на электричку. Ехать недолго. Через двадцать минут я на «Нью-Кросс-стейшен». Мы все еще в Лондоне, но кажется, что это какой-то другой город.
Долго иду вдоль путей с чувством, что я за городом. Вот сейчас эти дома по другую сторону улицы закончатся и… За железнодорожными путями начинаются бесконечные грядки, огороженные сеткой-рабицей. Поле разделено на участки. У каждого есть своя «сотка». Что тут растет? Ближе к забору успеваю заметить кусты помидоров. Повсюду ростки разной величины. На одной из грядок спиной ко мне копается английский «дачник». На воткнутую в землю ветку он повесил радиоприемник, который хорошо поставленным голосом «диктора центрального