— Вы поедете, мисс? — наконец спрашивает он.
— Нет, — вдруг понимаю я.
Он кивает, а я разворачиваюсь и иду обратно: мимо мусоропровода, сладких ароматов тайской пищи и раздающегося из-за двери старательного пения.
Снова наша дверь. Стучу. Арун открывает:
— Что-то забыла?
— Да, — сказала я, — знаешь, фигня какая-то. Неправильно так. Мы прожили под одной крышей полгода, и теперь вдруг «до свидания» — и разошлись. Пойдем отметим это дело, ты все равно хотел завтра закончить с уборкой.
И что-то меняется.
Мы спускаемся в бар в соседней части дома. Этот бар всегда был здесь, но мы ни разу не ходили туда. Заказываем по пиву. Я набираю чипсов с паприкой. В баре не слишком многолюдно для субботнего вечера, но за несколькими столиками сидят компании, и довольно оживленно. Мы пьем пиво и вспоминаем нашу жизнь, потешаемся над Эммой и нашим муторным, почти мелодраматичным житьем-бытьем, снова рассуждаем о жизни в Индии и России, о смешных историях из детства, вообще обо всем. Впервые нам весело и легко, как бывает только в те моменты, когда ты вдруг находишь правильное решение жизненной задачки, которая никак не давалась.
— Зря мы раньше так не делали! — напоследок говорит Арун.
Расходимся поздно. На выходе из комплекса прощаемся. Он спускается в метро — ему теперь на север, на конечную нашей ветки — там его новая квартира. Я сажусь в автобус номер 344. Он идет от моего нового дома почти до самой работы. Теперь это мой основной маршрут. Больше мне не ходить привычной дорогой по набережной. Я еду мимо промзон и строящихся домов и подбиваю баланс, хладнокровно и бескомпромиссно. Не зря же я работаю с цифрами.
Конец второго квартала. Итак, что мы имеем? Минус Том. Плюс Лешек. И Дина. Тереза подвисла — что с ней делать? Подкинула подлянку вместе с Марком и Рикой — я не ожидала. Увольняться не буду — списываем. Особый клуб нашего мини-мира для меня — в пролете, вместо этого я тут теперь — плохой работник на исправлении.
Минус старая квартира. Отсюда — минус Арун и Эмма. С Аруном вдруг хорошо вышло. Что-то я сделала правильно. Это в плюс запишем. И уж чему я точно рада — Эммы больше не будет. Новая квартира, для меня одной, из окна — вид что надо. Тоже плюс.
В сумерках за окном появляются четыре устремленные в ночное небо белые башни на едва различимом в темноте монолите — электростанция Баттерси. А что с «настоящностью», которую я себе пообещала в Новый год? В плюсе или минусе? Провалила ее с Томом, еле удержала с Аруном. Продавила с йогой, не сумела с Рикой. Рисование по выходным с Ником, разговоры с Лешеком, одержимость отчетами, сдержанная ярость против Марка и Терезы, особый клуб и Темза, бешенство и слезы со Стивом. Где я со всеми этими попытками сохранить себя и не скатиться в мнимое и искусственное?
Я выхожу на моей остановке и направляюсь к дому. На углу задерживаюсь и всматриваюсь в парк через дорогу. Уже поздно, и ворота на замке. За оградой деревья вьются черными кронами на фоне неба. Невозможно в цифрах просчитать эту настоящность, раскидать искренность по схемам и таблицам, вычислить процент сохранения души. Вот минус Том — это сколько? Понятия не имею. Вроде бы мелочь, но грустно так, словно эта мелочь перевешивает все остальные плюсы.
Но я хотя бы вышла в ноль, черт возьми?! Я же так старалась, боролась со всеми, вгрызалась в привычки и билась головой о рутину! Столько сопротивления и борьбы, а чувство, что я ломилась против течения, назло и вопреки, и… практически не сдвинулась с места. Ответа снова нет, и я в растерянности. В стороне, по навесной дороге спешит ночной поезд, светит быстро мелькающими мимо окнами и, замедляясь, скрывается на станции. В отдалении лает собака. Я захожу в мой новый дом.
Часть 4Лето. Безвременье
Я люблю мою новую квартиру. Пространство, одиночество, свет и открывающийся до горизонта вид на южный Лондон. Вдали на границе с небом заканчивается город, и по кромке зеленеют кроны деревьев.
Неба много. Каждый день я отдыхаю, просто глядя в окно. Где-то вдали виднеется телевизионная вышка. Она похожа на Эйфелеву башню.
— У вас вид до самого Парижа, — заселяясь, я говорю Хелен, хозяйке квартиры.
Она не понимает, потом смеется.
— А мы никогда не обращали внимания. Похоже!
Между мной и горизонтом, пересекая город, во все стороны ходят поезда. Я могу смотреть на них, не отрываясь. Они разноцветные, как мохнатые длинные гусеницы из детства. Переезжая, я боялась, будет шумно, но их почти не слышно. Они — моя жизнь, постоянное движение во всех направлениях. Тут же, налево от дома, дорога и автобусная остановка. Наблюдаю, как собираются люди, подходят и отходят автобусы. И еще в небе постоянно летают самолеты. Такого я давно не видела — чтобы самолеты летали над городом, а в Лондоне летают. Очередной самолет преодолевает просторы неба. Чуть с замедлением доносится до земли его низкий гул. Иногда они летят почти над домами, иногда — высоко. Подчас они такие огромные и, кажется, передвигаются так близко, что становится не по себе. Вот он летит, а у него на пути — скошенный зуб черно-белого небоскреба у метро «Элефант-энд-Кастл». Расстояние между ними все уменьшается, и из-за обманчивой перспективы создается иллюзия, что он направляется прямиком в него. Наконец он соединяется с башней небоскреба и тут же исчезает из виду. Несколько мгновений смотришь, вспоминая совсем другие картины, а потом самолет выныривает из-за края здания и летит себе дальше как ни в чем не бывало.
В отдалении из сонма крохотных домиков торчат лондонские многоэтажки. Скучный индустриальный стиль. Они ничем не отличаются от таких же в Москве. По вечерам их подсвечивает заходящее солнце, и тогда, если не смотреть вниз на ряды английских домиков из бурого кирпича, можно подумать, что это Москва после дождя, где-нибудь в Очакове или на Рябиновой улице.
Квартира на последнем, шестом, этаже, внизу — внутренние дворики прилепившихся к дому таунхаусов. Там сидят тетеньки, играют в картишки. На столе бутылка вина. Пастораль! Коты по забору бегают. Люди в крохотных домиках живут своей жизнью, что-то убирают, готовят, а я на все это смотрю с верхнего этажа с любопытством.
— Извините, телевизора у нас нет, но можем купить, — говорит Хелен.
Но телевизор не нужен — за окном интереснее.
Но главное — за домом Баттерси-парк. Его не видно из окна, но достаточно выйти из подъезда, перейти дорогу, и вот он. Теперь можно ходить туда хоть каждый день.
В парке начала узнавать завсегдатаев в лицо. Вон соседка с бульдогом — белая, миниатюрная, к тому же ходит всегда в чем-то светлом, а ее то ли муж, то ли друг — большой негр и носит темное.
А вон лысый, вечно под пивом, престарелый скинхед с питбулем. В последние дни жарко, и он в шортах без майки. Торс у него ссохшийся и прокачанный, на руках и ногах — татуировки. Он постоянно ведет беседы с питбулем, ругается и орет. Питбуль убегает и подолгу не подходит, пока престарелый скинхед требует, чтобы тот вернулся. А он ни в какую. Тогда скинхед начинает разговаривать с пространством, что-то ему объясняя, возмущаясь. Питбуль усаживается на газоне и грызет кору на дереве. Скинхед умоляет его, чтобы тот вернулся, признается в любви, обещает, что больше никогда пальцем его не тронет… Питбуль всегда возвращается. Хозяин сажает его на ошейник, поучает, втолковывает что-то, теребит за ухом, а потом снова отпускает.
Сегодня по пути с работы я опять столкнулась с ними. Питбуль семенил за скинхедом, потряхивал необрезанными ушами. Я на секунду встретилась с псом взглядом: в глазах — смирение и понимание. Более человеческий и осмысленный взгляд, чем у хозяина.
Также в моем районе живет фантастический африканец. Я периодически вижу его на улице или сталкиваюсь в автобусе. Он очень массивный и не особо молодой. Лысый, с крупным черепом и грубыми чертами лица. Он ходит в суровых мужских джинсах и куртках, но на ногах у него женские сапожки на кокетливом каблучке, в волосатых руках — блестящий ридикюль, круглые золотые серьги — в ушах. Каждый раз, когда я его вижу, не могу отвести глаз. Интересно, пользуется ли он тенями и помадой.
А как-то раз мимо моего дома под громкую музыку «It’s Raining Men» проехало порядка ста голых велосипедистов.[6]
Жизнь моя — непрекращающееся вчера, сегодня и завтра в одной точке. Я смотрю за окно, как садится солнце, ездят туда-сюда электрички, подходят и отходят автобусы, пикируют в небе птицы, мурлыкают во дворе коты, соседка подметает дворик — и понимаю, что вечность уже наступила, и больше ничего не будет. Все, что было, есть и может когда-либо случиться, уже находится здесь, в этой минуте. Я просто живу и не знаю, что дальше и будет ли еще что-нибудь, где-нибудь, когда-нибудь. А солнце между тем катится вниз по горизонту, все ближе и ближе к кромке леса, по пути освещая слепящими бликами окна домов.
Марк теперь встречается со мной каждую неделю, как по часам. Мы обсуждаем, как прошла неделя и где я смогла улучшить свои плохие показатели. Он сделал табличку («это все неформально, чтобы помочь тебе»), где подробно прописал претензии в первой колонке, а потом еще шесть колонок, где каждую неделю я и мой менеджер (пока Терезы нет — это Дейв) должны детально прописывать свои впечатления о моем «прогрессе».
Я чувствую себя униженно. Словно меня опозорили на весь свет. И это продолжается.
Марку, похоже, нравится видеть меня в поверженной роли. Покорной, смиренной. Я горделиво смиряюсь. Подыгрываю и тихо его ненавижу.
Ближе к концу срока нашей «программы по моему перевоспитанию» он перестает упиваться, а я перестаю осатанело смиряться и ненавидеть его. Тереза в отпуске, а Дейв из раза в раз констатирует, что дела у меня идут хорошо. Дейву можно доверять. В отличие от меня. Он англичанин, а я всего-то какая-то русская девушка с прибабахом. А от этих русских непонятно чего ожидать…